class="p1">– И в сих словах, государыня моя, – поднялся с места Тютчев, – я вижу тоже обиду своей особе!
– Эва особа какая нашлась! Много таких-то особ по Москве ходит, Христа ради просит. Таковский и ты, молодец.
Тютчев вспыхнул:
– Я служащий человек, я имею занятие и Христа ради по Москве не хожу!
– А не ходишь – пойдешь! – продолжала злорадствовать Салтычиха.
– Неправда-с! – вскрикнул Тютчев и нервно зашагал по комнате.
Потом он остановился перед Салтычихой, которая уже медленно и с аппетитом ела щи деревянной ложкой, остановился и с укором заговорил:
– Государыня! Для того ли я знакомился с вами, чтобы вы меня так позорить изволили? Скажите мне!
– И скажу! – отвечала Салтычиха, медленно пережевывая кусок черного хлеба.
– Что скажете?
– Скажу, что сама не знаю, не ведаю, для какого черта я встретила тебя, такого удальца-молодца!
– Немного-с сказали!
– Да немного и времени-то мы с тобой из одной миски щи хлебаем!
Действительно, Салтычиха познакомилась с Тютчевым весьма недавно, всего только месяцев пять назад.
Это было в мае. Охотница до прогулок на чистом воздухе, Салтычиха вздумала как-то прокатиться вместе с Фивой по опушке своего леса. В то самое время, как тележка Салтычихи медленно и бесшумно катилась по мягкой проселочной дорожке, в лесу, на недалеком от них расстоянии раздался выстрел из ружья.
– Это у меня откуда стрелки-то показались? – приостановив лошадь, крикнула Салтычиха.
– Может, Никанор, полесовщик? – скромно заметила Фива.
– Совсем не Никанорово ружье, я чую, – сказала Салтычиха. – Да тот и не посмел бы стрелять, зная, что я еду.
– Это точно-с, выстрел быдто господский, – согласилась Фива.
– Так подь-ка, узнай, кто таков стрелок-то удалой?
Фива соскочила с тележки и быстро скрылась в лесу. Не более как минут через пять она вышла из лесу уже не одна. Впереди нее шел молодой человек в каком-то странном, из серого грубого сукна, охотничьем костюме, с длинноствольным ружьем через плечо.
– А! Так это ты стрелок-то? – встретила молодого человека Салтычиха.
Стрелок несколько сконфузился, но тотчас же оправился и учтиво подошел к сидевшей в тележке Салтычихе.
– Прошу прощения, – начал он, – что позволил себе охоту в ваших владениях.
– А ты кто? – уставилась на него Салтычиха.
– Тютчев Николай Афанасьевич.
– Сосед мне?
– Не имею чести.
– То-то не помню никакого Тютчева-то по соседству. Помещик?
– И того нет.
– Так кто ж ты?
– Инженер.
– Ну, стало быть, птица невелика.
– Но, позвольте, государыня моя, – надумал наконец Тютчев, – с кем же я имею честь говорить?
– Салтыкова, молодчик, Салтыкова Дарья Николаевна.
– Салтычиха! – невольно сорвалось с языка молодого человека, и он даже отступил на шаг назад.
Салтычиха вдруг разразилась хриплым смехом:
– Вона! И тебе я, молодцу, ведома!
Тютчев растерялся:
– Ведома… точно-с… точно-с… Но… простите, государыня мою нескромность, ошибку… Мне вовсе не было известно, что вы, государыня моя…
– Будет болтать-то! – перебила его Салтычиха. – Чай, не зверя перед собой видишь-то – человека. Я, молодец, баба простая, хорошая. А что про меня худо говорят, так черт с ними! На чужой роток не накинешь платок!
– Это точно-с… точно-с… – бормотал все еще не оправившийся от смущения Тютчев.
– Да чего тебя так проняло-то, молодчик? Поуспокойся.
– Я ничего-с… Но… позвольте мне, государыня моя, вам низко и почтенно откланяться.
– Не торопись. Пожалуй ко мне сперва на миску щей, а потом и уходи.
Тютчев согласился, хотя отчасти и нехотя. Ему были известны проделки Салтычихи. В дом ее вошел он даже с некоторыми трепетом. Но вскоре как-то освоился, приободрился и, подвыпив порядочно салтычихинских наливок, разболтался и имел счастье понравиться самой хозяйке. К вечеру они уже были своеобразными друзьями. С этого дня Тютчев почти каждый день приезжал из Подольска, где жил, в Троицкое и проводил приятно время в сообществе Салтычихи.
Так время шло до того октябрьского вечера, в который между ними началась ссора,
Ссора эта теперь не прекращалась и готова была превратиться в настоящую бурю. Так и случилось.
Выслушав обидные для себя слова, Тютчев в угрожающей позе остановился перед Салтычихой.
– Чего встал? Чего бельма выпучил? – в свою очередь угрожающе произнесла Салтычиха.
– Наконец… наконец… наконец… – вдруг заговорил Тютчев презрительным, взволнованным голосом… и остановился.
– Чего наконец? Чего? – впилась в него глазами Салтычиха и стала ждать, что он скажет.
Тютчев, сделав несколько шагов по комнате, стал глядеть в упор на Салтычиху.
– То, государыня моя, наконец, что так поступать непозволительно! – выпалил молодой инженер и отступил на шаг назад от Салтычихи.
– Ты это чего же взъелся, чертов огородник? – было вопросом разгорячившемуся молодому человеку.
– Того, государыня моя, что вы, наконец, и со мной хотите поступать, как со своими дворовыми! Но это несуразно и совсем не по-дворянски!
– Хо-хо, какой дворянин отыскался новый! – злорадно засмеялась прямо молодому человеку в глаза Салтычиха.
– Точно-с, дворянин-с!
– Оно и видно!
– Смею вас уверить!
– Не уверяй! Сама вижу, что дворянин! Тельце прикрыто, а рыло глядит в корыто!
– От вас, государыня моя, только такие несуразности и слышать можно!
– Ты больно разговорчив! Язык что веник: только и знает, что сор заметает.
– Да-с, это точно-с! – заходил Тютчев нервными шагами по комнате. – У вас сору-с много, очень много сору-с! Пора бы этот сор и со двора долой!
– Уж не пора ли тебя самого со двора? – уязвила молодого человека Салтычиха.
– Я и сам уйду! А я не сор-с, государыня моя! Вам доподлинно самой известно-с, и известно хорошо-с, что я вас не искал, не навязывался на вашу благосклонность – вы сами нашли меня, сами первая искать моего знакомства начали! Ведь так-с, государыня моя?
– Запамятовала что-то, молодец! А вот про то хорошо помню, как я тебя, оболтуса голого, одела до обула! Про то помню хорошо!
– А про то забыли, как я о вас хлопотал в Юстиц-коллегии, бегал, просил и добился оправдания в том, за что бы вас, государыня моя, следовало… знаете куда?
Салтычиха вскочила.
– Молчи! – зашипела она как змея. – Молчи, щенок бесхвостый!… Не то…
Тютчев, взволнованный, раскрасневшийся, смело стоял перед лютой, взбеленившейся женщиной.
– Что – не то?
– Лозой попотчую!
– Дворянина-то?
– Дворянина!
– Не смеешь того сделать, мерзавка!
– Не смею?!
– Не смеешь!
Салтычиха захлопала в ладони и закричала что было сил:
– Акимка!.. Сидорка!.. Сюда!.. Скорее!..
Через минуту в дверях появились безмолвные лица наших старых знакомых: кучера Акима и дворового Сидорки, возлюбленного молодца Никаноровой Галины.
Глава II
Волчья погребица
Под таким своеобразным названием, волчья погребица, у Салтычихи в ее сельце Троицком, было известно всем и дворовым и всем крепостным длинное, низкое здание вроде склада, сложенное из громадных булыжных камней и
