У бога Ярилы.
Который в безумии своем мог забыть все, даже собственный пол.
Хотя об одном он не забывал больше – о вкусе человеческой крови, истинном, как он уверовал, напитке богов.
Осколд, бродник родом из Изборска, погиб вскоре после своего вожака. Молодой воин-половец сделал обманное движение правой рукой и, пока бродник пытался отразить несостоявшийся удар, сильным замахом послал боевой кинжал в глазницу врага. Тонкие кости не выдержали стального поцелуя, и заточенное острие впилось с похотливым всхлипом в мозг Осколда.
Тонкая струйка крови плеснула по уцелевшему глазу бродника, но в алом мареве тот увидел, как высоко в небе несется, пробивая собой облака, колесница Тора, одного из наиболее почитаемых богов страны далеких предков. Осколд был крещен в малолетстве, что не мешало ему уважительно думать о языческих богах, таких живых и реальных в песнях бродивших по Руси скальдов. За Тором, неустанно махавшим над головой священным молотом Мьелниром, неведомо каким образом поспевали обнаженные девы-валькирии, играючи обгонявшие гончих баранов, запряженных в колесницу бога.
Колесница, а за ней и валькирии мчались по изогнутому дугой пути, переливавшемуся всеми цветами радуги. Умирающий мозг Осколда нашел имя радуги – Бифрост, мост, соединявший миры богов и людей.
За Тором и обнаженными девами тянулись призрачные тени могучих воинов в загорающихся при свете молний кольчугах и шлемах. Тени воинов, имевших долю варяжской крови и погибших в этом бою. На верхнем краю радужного моста Бифроста их ждал великий Один, одноглазый великан на восьминогом монстре с конской головой и человечьими ступнями вместо копыт. Верховный бог, повелитель всего на свете, в том числе праздничной, вечно веселой Валгаллы, страны, куда попадают души геройски погибших воинов. Два ворона кружили над богом, дружелюбно каркая при встрече призраков умерших. Воронов звали Мысль и Память, и при взгляде на кружившихся птиц души теряли способность думать и вспоминать. Воин должен действовать и подчиняться командиру – что еще надо?
– Иду к тебе, Один! – воскликнул Осколд, горделиво поднявшись с земли, куда скатился с седла после удара кинжала.
Половец бросил последний взгляд на поверженного врага, с хрипом вытянувшегося на окровавленной земле, и помчался дальше, выискивая следующего противника.
Душа Осколда побежала по Бифросту наверх, догоняя своих.
– Привет тебе, Один! – ликовал Осколд.
– Привет тебе, воин! – громом с небес пророкотал голос бога. – Готов ли ты вступить в Валгаллу?
– Он готов! – ответили за душу валькирии. – Он готов!
Валькирии пели воинственный марш, Тор бил молотом по каменному небесному своду.
Один смеялся, от души обнимая новых гостей и жильцов Валгаллы.
Смерть – это так смешно!..
Для бога.
Ромея Деметриоса занесла в Дикую Степь несчастная любовь. Певичка Феодора, к которой он, к своему несчастью, воспылал страстью, беспредельной и всемогущей, требовала новых и новых подарков. Однажды, доведенный до отчаяния плотским искушением, он забрался в храм Михаила Архистратига и похитил оттуда священный потир, золотой, усыпанный драгоценными камнями.
У Деметриоса хватило ума вынуть камни и переплавить золото, но вот держать язык за зубами он не смог. Феодора, узнав о происхождении подарков, не преминула доложить обо всем соглядатаю патриарха, которому стоила еще дороже, чем Деметриосу, напрягаясь при этом несравненно меньше – соглядатай был уже стар и мужскую силу восстанавливал долго.
Чудом Деметриос выскользнул из засады, устроенной наемными убийцами, бывшими на содержании соглядатая. Страх смерти прояснил мозг, и Деметриос понял, что настала пора расставаться не только с предавшей его любовницей, но и с империей ромеев. На торговом корабле, страдая от качки, он добрался до полуварварского Херсонеса, а оттуда, гонимый страхом за жизнь и тоской от неприкаянности, ушел с купеческим караваном дальше на север.
Каравану не повезло, ибо счастье в тот день улыбнулось Гзаку и его диким половцам. Купцов и стражу перебили, деловито и привычно, коней, впряженных в повозки, развернули в сторону стойбища Гзака. Невзрачного грека, одетого в латаный, не по сезону тонкий хитон, отбивавшегося на диво ловко и даже уложившего на примятый конями ковыль двоих из нападавших, спеленали арканами и забрали как диковину или игрушку с собой, подарив жизнь. Дикие половцы не любили наемников из охраны караванов и презирали вечно трусливых купцов, но одежда грека делала его непохожим как на тех, так и на других.
Деметриос прижился у Гзака, со временем научившись бойко лопотать на тюркском. Умение хорошо рубиться в сабельном бою было оценено, и ромей получал долю добычи, превосходившую обычную часть рядового воина.
Но везение не бесконечно, и в день сражения сабля Деметриоса скрестилась с булатным клинком меча самого князя Игоря Святославича. Темный булат сокрушил светлую сталь, и ромей остался с рукоятью сабли, откуда робко выглядывал обрубок в мизинец длиной.
Деметриос не успел устыдиться недостойного оружия, как княжеский меч ударил по шее ромея, едва не отделив голову от туловища.
Деметриос умер мгновенно, но для него самого этот миг растянулся надолго. Ромей увидел высоко в небе трон, схожий с тем, что, как говорят, стоит в тронном зале у басилевса. С золотыми львами, открывающими пасти и рычащими, как живые. На троне, в сиянии собственной Благодати, восседал Господь наш, Исус – так, только так, истинно надо писать Имя Его, а не как отступники римские, с блеянием ослиным – Иисус! – и пели неземной красоты гимн духовный сонм ангелов и архангелы с ними.
Душа Деметриоса потянулась к Богу, взмыла ввысь в молитвенном экстазе, но повержена была гневом Божиим, который таранного удара сильнее и огня греческого неугасимее.
– Прочь, осквернитель храма! – воскликнули светлые ангелы. – Прочь!
И душа ромея, стеная в печали, рухнула вниз, в вечный огонь, называемый Геенной, чтобы искупать содеянное при жизни.
Велика плата за преступления, еще больше – за глупость, ведущую к греху. Говорил Менандр-мудрец: «Лучше ум копить, чем богатство лукавое». Истинно говорил!
Дружинник Светибор был родом из Путивля. Ловкостью в обращении с мечом и умением управлять конем он заслужил право сопровождать своего князя в свадебное путешествие. Дружба с оружием привела его в первые ряды сражающихся. За спиной остались хоругвь и сам князь, за спиной – друзья-воины, а впереди – только враг, дикие половцы и бродники, слившиеся для Светибора в единую личину, искаженную оскалом дикого зверя.
Светибор не дожил до мгновения, когда дружинники князя Игоря, рванувшиеся навстречу курским кметям, отвлекли на себя лучших бойцов Гзака, облегчив Владимиру Путивльскому нелегкий путь прочь от места сражения. В то время, когда путивльский дружинник замахнулся мечом на несшегося ему наперерез бродника, стрела с тонким острым наконечником скользнула по поднятой руке мимо короткого кольчужного рукава, найдя не защищенный сталью путь к сердцу Светибора.
Остановить замах меча уже ничто было не в силах, и бродник вывалился из седла, щедро поливая траву собственной кровью. Но и Светибор, неловко пошатнувшись, не удержался на коне, упав рядом с мертвым врагом. Древко стрелы тихо хрустнуло, и этот звук стал последним в жизни путивльца.
Мертвые глаза дружинника неподвижно уставились в низкое грозовое небо. Оцепеневшие в смерти веки не желали сомкнуться, дать зрачкам последнее успокоение. Душа Светибора, сразу не решавшаяся покинуть остывающее тело, заметила, как странно и причудливо изменился мир после гибели хозяина.
Прекрасный обнаженный юноша на бледном, как ноябрьская пороша, коне носился среди сражающихся воинов, оставаясь невидимым и неприкосновенным для них. Кипенно-белый конь часто натыкался на увлеченного схваткой человека и, казалось, обтекал его, как вода камень. Душа Светибора оказалась наблюдательной, заметив, что соприкоснувшиеся с конем воины вскоре неминуемо погибали. Заметила душа и то, что капли крови, орошавшие шкуру коня, тотчас начинали бледнеть, словно втягиваясь внутрь.
Там, где в небе еще недавно сияло солнце, на слепящем золотом троне восседал невысокий мужчина в расшитом серебром халате, коричневых сафьяновых сапогах с загнутыми кверху носками и с алмазной диадемой в кудрявых черных волосах, немного тронутых сединой. Руки мужчины покоились на резных подлокотниках, причем ладони свободно свисали вниз.
С внутренней стороны ладоней к земле тянулись широкие снопы пронзительно-ярких лучей. Душа хотела, но не могла отвести от них взгляд; глаза на мертвом теле уже не подчинялись ее воле.
Оказывается, в мире после смерти черный свет был ярче белого.
В свете слепящей черноты нетрудно было различить длинную вереницу человеческих душ, неспешно удаляющуюся прочь от поля битвы. Первым, проводником, шел незнакомый Светибору старик. Душа дружинника позволила себе удивиться, путивлец считал, что знал всех среди свадебного каравана.
