— Это Дмитрий Мушаков. Я — главный тренер второй армейской команды.
— Как же, как же, мы вас хорошо знаем…
— Куда пропал Бари? Отпросился на пару дней, а уже прошло семь.
— Он, к сожалению, на «губе» сидит. Ему 15 суток дали…
— Сидит?! На «губе»?! Понятно… Я вылечу к вам первым же рейсом. Встретите?
— Да не вопрос!
Прилетает. Привозим мы его в крепость. Да-да, именно так. Ведь наш Город корнями произрос из воинского поселения, и казарма, и тюрьма находились именно в центре городища, в крепости. Заходим. Сидит дежурный — какой-то старлей. Наш гость представляется: «Так и так, я — капитан Мушаков, приехал из Столицы». Старлей было даже вытянулся. Но когда рассмотрел мушаковское удостоверение, понял, что перед ним-то капитан скорее «спортивный», нежели чем строевой. Напыжился, разговаривать стал высокомерно. Тут я не выдержал и давай на него выступать:
— Вы здесь держите на «губе» олимпийского чемпиона. Капитан Мушаков же так вообще неоднократный чемпион Олимпийских игр и мира. Им гордится вся страна и, конечно, армия и её командующие. Его знают все, и эти все его уважают. Министр обороны с ним за руку здоровается. Он сюда специально прилетел, не ставя никого в известность, чтобы собственноручно наказать нарушителя воинской дисциплины.
Старлей гонор поубавил, проникся значимостью столичного визитера. Заглядываем в камеру к «сидельцу».
Освободители! — Радостно заорал заросший щетиной Бари. — Не могли раньше подсуетиться?
Мушаков от злости аж заматерился. Но что-то действительно делать нужно. И давай я старлея уламывать:
— Поехали в «Айну». Ну что здесь сидеть…
Ресторанчик «Айна» по тем временам числился этаким Лас-Вегасом нашего любимого Города. Завсегдатаи-посетители — от бандитов, карточных шулеров до подпольных дельцов. Партийно-советская номенклатура обходила его стороной, но айновскому застольному изобилию издалека завидовала. Шашлычок, коньяк, хорошая водка, бутылочное чешское пиво, само собой разумеется, «телки» и вытекающие с ними последствия.
Так вот, старлей «сопротивлялся» такому несоциалистическому соблазну недолго. Потом махнул рукой:
— Ладно, никого в комендатуре из проверяющих нет. Поехали.
— Давай и Бари прихватим. Он уже от баланды совсем тощий стал. Спортсмену, тем более хоккеисту, это очень вредно.
— Да вы чо? Ему ещё 10 суток париться. Ни за что!
— Так ведь на часок. Потом привезем вас назад целыми и невредимыми.
Еле-еле уговорили. Приехали в «Айну». И понеслось! Салатики холодные и горячие. Рыба красная, икра черная. Я старлея лично опекаю. Он под хорошую закусь стопку за стопкой опрокидывает. Мы же зубы ему заговариваем тостами: «За армию!», «За офицеров!», «За стойкость!» Да мало ли что плели в экстазе, а водочки-то подливаю, подлипаю. Когда глазки у него сошлись на переносице, говорим, что нужно ехать в аэропорт, Бари провожать. Он недоуменно покачал головой и согласился. Но только — с «телкой».
«Да милый ты мой! Мы тебе хоть троих отрядим»…
В аэропорту, как тогда везде и было, очереди, скандалы, шум, гам. Дошли до командира экипажа и начальника смены. Еле-еле уговорили. Сами же, боясь, что Барькин страж очухается, всё его водочкой «подпитываем»…
В общем, запихнули в отлетающий самолет на Столицу и Алехандрова, и Мушакова. Хорошо запомнил, как в «Айне» Мушаков попытался наезжать на Бари. А тот, сметая еду с тарелок, только приговаривал:
— Молчи, толстый. Это я играю, а ты всё к бортам прижимаешься… Молчи!
Словом, ребята улетели. Невменяемого же старлея отвезли в крепость. И ладушки!
Проходит пара недель, и вдруг в «Айну» бочком так входит человечишко и протискивается ко мне.
— Узнаешь?
Смотрю на него, а вспомнить, ей-ей, не могу. Откуда и почему это я его должен бы знать?
— Да как же так?! Я — тот самый старлей, который вашего знаменитого хоккеиста Бари Алехандрова с «губы» отпустил.
— А-а-а… Вот оно что, — разулыбался я.
_ Тебе смешно. А мне за то, что я отпустил вашего буяна, самому «впаяли» 15 суток «губы». Только сегодня утром вышел.
Ну, на радостях мы его снова накачали до положения риз…
ТРЕТИЙ ПЕРИОД
Борис Александров к весне 1982 года как хоккеист ведущим московским командам уже не представлял никакого интереса. Тяжелейшая травма, хирургическое вмешательство и последовавшее вынужденное ограничение спортом на фоне системных алкогольных запоев превратили некогда крепкого и прыткого хоккеиста в толстобокого неповоротливого боровка. Первое время (когда ещё оставались накопленные хоккейные и «околоспортивные» деньги) он и думать не хотел о какой-либо работе или вообще о дальнейшем существовании. Специфичные собутыльники, бесконечные разговоры о «сволочных бездарях» и, под конец дня, пьяное забвение. В начале вино-водочного марафона фигурировали рестораны. Затем им на смену пришли пивные ларьки, за которыми последовали жуткие московские забегаловки тех лет. Жанна из месяца в месяц терпеливо сносила все его выходки. Правда, любому терпению приходит конец. Весной был поставлен первый ультиматум о возвращении к нормальной жизни.
Наболевшие «как вернуться» и «к какой именно деятельности», по сути дела, сводились к одному единственному: бросить пить. Живительным «благом» оказалось элементарное безденежье. Дружки после иссякшего кошелька тихо рассеялись по другим компаниям. Пить дальше в долг уже не получалось. Идти альметовским путем на кладбище и копать могилы явно не хотелось. Где же выход? Ведь по большому счету Александров в нормальной — не звездной! — жизни ничего не умел. А раз так, нужно возвращаться в спорт, в хоккей. Москва и московские клубы уже не для Бориса. Худая слава и мнение ведущих (и влиятельнейших!) тренеров свое дело, безусловно, сделали. В новые покаянные клятвы и более громкие обещания уже никто не верил. Даже в командах второстепенных. И тут — вот стечение обстоятельств! — неожиданная встреча. Случайна она или нет — это уж одному богу известно.
— Ты?! Это ты, Борька?! — Угольные изломанные брови крепкого, по-спортивному подтянутого человека и вовсе стали «домиком». — Вот это тебя разнесло! С хоккеем — капец, похоронил его? Или как?
— Или как! — С вызовом ответил Борис. — Восстановиться хочу. Только не знаю, где. И с кем. Ты, я слышал, после Высших тренерских курсов возвращаешься в Усть-Каменогорск, в «Торпедо». Я не ошибаюсь?
— Не ошибаешься. Только сразу говорю: в мою команду я буду набирать хоккеистов. Но — не балласт. Так что не намекай. Не пройдет номер…
— Слушай, мы же с тобой играли вместе. Ты забыл как? Да и здесь я многому научился.
— Да знаю я, чему ты в Москве научился. А травма? А лишний вес? И самое главное…
— Завязал я! Завязал окончательно и бесповоротно! Только поверь и помоги. Клянусь, я не подведу!
— Честно говоря, Борьку я сразу и не узнал, — делился воспоминаниями о той встрече бывший торпедовский хоккеист и харизматичный тренер Виктор Семыкин. — Действительно, мы играли вместе пару сезонов. Ох, как он финтил, какие головокружительные коленца демонстрировал и как забивал при этом… Ведь во втором нашем сезоне этот пацан меня по заброшенным шайбам почти догнал. Нет, он действительно хоккеист от господа бога нашего! Так вот, смотрю я на это раскормленное, опухшее от спиртного чмо и не верю глазам своим. И тем более не понимаю, что же делать мне…
Из досье: Семыкин, Виктор Иванович, 1948 г.р., заслуженный тренер Казахской ССР, воспитанник усть-каменогорского хоккея, нападающий «Торпедо» с 1966 по 1977 гг., капитан усть-каменогорской дружины на протяжении многих лет, первым в истории команды забросил 100 шайб. Этот своеобразный рекорд продержался целых пять лет. Один из немногих, кто закончил двухгодичные Высшие тренерские курсы под руководством Анатолия Тарасова. Тренер команды «Торпедо» в 1977-81 годах, главный тренер команды «Торпедо» в 1983-86 годах. В последующие двадцать с лишним лет тренировал команды первой и высшей лиг российских хоккейных клубов.
— Борис, земляков, конечно, грех бросать в беде. В чем причина твоих бед — сам знаешь. Дашь ли ты крепкое мужское слово и сдержишь ли это обещание? Тогда, возможно, я и сумею что-то для тебя сделать.
— Сдержу! Вот увидишь!
— Давай сделаем вот что: я завтра отбываю в Усть-Каменогорск и перезвоню тебе дней через пять. Пожалуйста, взвесь всё обстоятельно, прими решение и уж потом будем говорить о твоем возвращении в «Торпедо»…
— Никаких пяти дней! Я возвращаюсь домой, и точка!
— Нет! Подумай недельку…
Семыкин, как он сам вспоминает, этим самым давал отсрочку не столько Александрову, сколько себе. Ведь на самом деле он возвращался в свою родную команду совсем в другом качестве. Нет, он её покидал уже будучи тренером. Теперь же, после двухгодичных курсов и общения с выдающимися и ведущими специалистами советского хоккея, Виктор Семыкин не остался доморощенным — «своим»! — хозяином команды. Холерик по жизни, трудоголик в спорте, амбициозный и неординарный в достижении поставленной цели, он, как губка, впитывал блестящий опыт самых толковых наставников советского хоккея, их знания и рекомендации.
