когда он увидел на обочине женщину, а спустя время влюбился в нее. Или сразу влюбился. А потом обычная истерика стала автоистерикой. А Марат… Он ведь ее не подбирал на дороге. Если его собственные демоны выйдут на поверхность, то это станет чем-то привычным, почти мещанским. Тем, чем он привык жить: зарабатыванием денег, накоплением имущества, благоустройством домашнего очага.
Я молчал до конца дня. Марат тоже. Он не понял меня, я — его. Мы работали вместе, то бишь я работал на него. Я никогда не вникал в его рабочие проблемы, лишь возил из «точки» в «точку». Я никогда не интересовался его личной жизнью, просто возил и баста. Сегодня мы оба осознали, что этим все ограничится до самого конца.
А в конце дня, поменяв БМВ на родную «девятку», я привычно набрал миллионное сообщение.
<Муха>: Блондинка! Милая! Отзовись!
Отправил его адресату, чтобы четверть часа тупо и бесполезно ждать ответа. Чувствуя, что нечто затягивает меня все глубже и глубже. Быть может, безысходность… Или отчаяние… А может, кое-что похуже.
И потом:
<Муха>: Пуля! Где ты?
И еще четверть часа пустого ожидания.
Я откинулся на сиденье и закурил. День ото дня все сумрачнее, попенял мне Марат. Воистину, день ото дня в течение бесконечного месяца, и безысходность (или что пострашнее) затягивает сильнее, а конца этому не видно, словно я двигался по незнакомой дороге, просмотрев указатель «бесконечность» в начале пути.
Думаете, я терпел весь этот месяц? Разумеется, вы правы, я не протерпел и получаса. В тот далекий день, день нашего с ней расставания, я действительно пилил себе по трассе, выдерживая не больше 90 км/ч. Я не стал включать музыку, как и предполагал. Просто слушал рев машины, и за этим ревом мне всю дорогу мерещилось воркование «Ситроена», словно он невидимый шел рядом со мной, сопровождая до дома. Наверное, я улыбался, типа дурачка из деревни Аитово. А может, нет, не знаю. И еще не доезжая Толбазов, я схватил трубку и набрал ее номер.
Я долго слушал, как телефон общается со мной гудками. Но гудки ничего мне не разъясняли, я их не понимал. Конечно же, она за рулем, неутомимая Королева Дорог, и не может взять трубку. Я притормозил у обочины и отправил sms-ку.
<Муха>: Я возле Толбазов. Остановился, чтобы отсалютовать самой прекрасной блондинке на свете. Отзовись.
Завел машину, и весь следующий час косился на телефон, ожидая ответа.
На смену эйфории пришла озадаченность. Ее сменило напряжение. Потом тревога.
Потом ужас.
Она не отвечала. Я слал ей сообщения каждые пять минут, и на личный номер, и в «Сеть». Я названивал ей по пятьдесят раз на дню, но лишь для того, чтобы телефон поговорил со мной гудками. Я ничего не понимал, я был шокирован. Она молчала. После того, что мы с ней пережили, она не могла исчезнуть, как год назад исчезла Алена.
Но это было так. Ничего не меняется.
Через пару дней хаотичных, панических метаний ко мне пришла первая трезвая мысль. Я отправил sms-ку ее брату. Ответа не последовало. Я не мог позвонить ему, как звонил Ольге: я не знал его номера. Мы общались через службу мобильной сети по логинам. Тогда я сбросил ему свой номер, умоляя мне перезвонить. Молчание. Я отшвырнул телефон и вцепился в волосы, сдерживаясь, чтобы не завыть.
Вот так я прожил месяц. За этот месяц мне не запомнилось ничего, кроме моих попыток возобновить связь. Я писал другим абонентам «Сети». Я спрашивал их. Ответ был один. Блондинка пропала не только для меня. Целый месяц о ней никто не слышал. Люди сожалели по этому поводу. Не я один привык к ее спонтанным сообщениям. Всем не хватало девушки, значащейся в «Сети» под логином Блондинка.
А еще были поздравления. Сотни поздравлений по поводу моей победы в ралли с хозяйкой «Ситроена». Люди спрашивали, какая она, эта Королева Дорог, ведь кроме меня с ней никто не встречался. Что я мог ответить? Ведь для меня она — единственная девушка на планете. Других для меня нет. Разве они смогут понять меня? Вряд ли. Я отделывался общими фразами. А в заключении просил сообщить мне, если кто-то услышит о ней.
Неделю назад все странным образом как в воду канули. Никто не отвечал, словно все ушли на фронт. И я перестал звонить Ольге. Потому что когда я попробовал вновь это сделать неделю назад, телефон заговорил со мной уже иначе. Любезно уведомил меня в том, что данный абонент недоступен.
Я подъехал к вокзальному киоску, где продают испеченную снедь и где вы можете рассчитывать, что вам за ваши деньги не подсунут старую подошву. Нужно перекусить, в обед я не смог себя заставить это сделать. Едва я подумал о еде, как меня затошнило. Желудок не желал принимать ничего извне. Он был полон. Он был полон сжатого ужаса, полон скомканной паники, полон страха. Для еды уже не оставалось места.
В который раз я потянулся к сотовому телефону. Весь месяц я только и делал, что теребил его в руках, даже спал, не выпуская из рук. Черт, ну и какой смысл? Я отправил сообщения им обоим — и Блондинке, и Пуле, — полчаса назад. Телефон Ольги недоступен. Пуля безмолвствует. Какой смысл?
Но я знал, что моей выдержки хватит самое большее на час.
Может, сгонять в Стерлитамак, на улицу Гоголя? Где-то там обитает девушка, которую я любил прошлым летом. Или думал, что люблю. Вдруг опять судьба посмеется, и сегодня я ее встречу? Как и мысль о еде, эта вероятность вызвала у меня отвращение. Надо же. Вот и вся любовь. Если бы с Ольгой было все так просто. Если бы… да только после ее танца смерти — я знал, что вычеркнуть ее из сердца будет невозможно. Это за пределами воли и разума. Это за гранью человеческих сил.
Но ехать было нужно, хоть куда-то, иначе помру. В езде сейчас мое единственное спасение. Симптомы настораживают. Сегодня я чуть не сорвался, когда Марат сообщил мне о том, что готов жениться на вдове. Никакой видимой связи с моей ситуацией, а я вдруг распсиховался.
Я вырулил к выезду из города, тупо двигаясь по трассе. Миновал бывший КПП, сейчас переоборудованный в дорожный киоск. Миновал знак, на котором название моего города было перечеркнуто наискось. Да, он перечеркнут. В моей душе его нет, мой город — каземат. А я заключенный. Я выбрался на прямую дорогу и еще издали заметил, что там
