Нина недоверчиво возразила, пытаясь успокоить старика и заодно саму себя:
– Зря вы так, Самуил Ароныч, ей-богу, зря. Они ж не на всю жизнь уезжали, а поработать, заработать на жизнь, укрепиться материально и вернуться обратно.
– Посмотрим, – задумчиво ответил дед Лурье, – поглядим, как сложится… Может, все, как говоришь, и получится, может, и так…
То, о чем сообщил старик, стало очередной неожиданностью, но с обратным на этот раз знаком, заставившим Нину Ванюхину изменить точку зрения на конечный исход заморского путешествия семьи Лурье. И тогда она решила подождать других событий в жизни техасцев, решила дождаться, пока выкристаллизуются прочие их тамошние замыслы и планы, с тем чтобы окончательно определить и свои…
Самуил Аронович был совершенно прав, когда предполагал дальние планы своих детей, связанные с постоянной жизнью за океаном. Марик и Ирка все для себя решили окончательно, как только образовался первый стабильный годовой доход и они переехали в ту самую уютную квартиру, противоположно относительно бейсмента расположенную. На американскую грин кард семья подала в первые дни, как обустроилась на новом месте, и счетчик времени начал отматывать с того самого дня. Отца они пока в известность решили не ставить, чтобы не волновать старика. Но рано или поздно – оба хорошо понимали – сделать это все равно бы пришлось. А пока они проблему отложили, сосредоточившись каждый на своем: Марик – на укреплении профессиональных позиций на новом месте, Ирина, отправив Ваньку во второй класс и убедившись, что там все будет как надо, начала серьезно думать о выборе места для себя в новой жизни, и думать вполне серьезно, а маленький Айван, получив доступ к мощному школьному компьютеру, как однажды прилип к экрану, так и завис перед ним навсегда. Он, несмотря на совершенно иную среду общения и отношения окружающих к его так до конца и не исчезнувшей болезни, стеснялся все же, в память о пироговской школе, своего физического несовершенства. И потому он старался чаще оставаться один, без любого окружения, даже самого доброжелательного и приятного. Так он поступал и раньше, еще при жизни в Советском Союзе, замыкаясь в себе и избегая при любой возможности контактов со сверстниками. Нынешнее отличие состояло в том, что уединение, к которому он уже успел привыкнуть и даже полюбить, не угнетало больше детскую душу и не ранило неокрепшую психику ребенка, а, наоборот, способствовало укреплению ее, с обретением уверенности в собственные силы и разум, ну почти как у полноценных подростков, думал он, у тех, кто не болел детским параличом, кому не требовалось подволакивать левую ногу, когда они шустро взбирались по лестнице на второй этаж. В общем, хорошо успевая по всем предметам, Айван продолжал сравнивать тамошнюю и тутошнюю жизнь, делал это наблюдательно и системно, выстраивая и сплетая внутри себя одному только ему ведомые ассоциативные цепочки, которые раз от разу становились все сложней, путаней и совершенней.
Компьютер, к которому он прилип, возник не сразу, а с момента третьей по счету школы, той самой, где все учащиеся не похожи друг на друга и при поступлении в которую Айвану Лурье тем не менее удалось успешно пройти в высшей степени непростой приемный тест. Правда, о том, что тест сильно отличается от всех других оригинальностью задач и нестандартным подходом в оценках результатов, он узнал уже позднее, от отца, сразу после того как был зачислен. Марик повел себя так на всякий случай, перестраховавшись, для того чтобы избежать возможной психической травмы сына в случае неудачи.
Через год учебы, в девяностом, незадолго до Рождества, Айвану пришло в голову исследовать чердак их красивого дома. Чтобы попасть на самый верх, выше последнего третьего жилого уровня, надо было вытянуть на себя складную чердачную лестницу, упереть ее в пол и забраться по ней до наиболее высокой точки. Так он и поступил, преодолевая боль.
Кроме хлама, оставшегося от прежних хозяев, Айван обнаружил угловатую штуковину наподобие русского сундука, тоже сделанную из гладких деревянных досок, но зато без амбарного замка. Штуковина оказалась пустой и пыльной изнутри, за исключением детали: на дне сундука, завернутая в пожелтевшую газету, лежала книга, довольно толстая и явно старого полиграфического образца. Газета была еженедельной, тысяча девятьсот тридцать шестого года выпуска, называлась «House amp; Household» и издавалась в штате Юта. А книга называлась «What Mathematics Is» и принадлежала перу некоего Рихарда Куранта, о котором Айван слыхом не слыхивал. Но книга почему-то его заинтересовала, он сбросил ее на третий уровень, а сам начал осторожно спускаться вниз, поскольку это оказалось делом еще более трудным, чем забираться наверх с нецепкой рукой и плохо повинующейся нездоровой нижней конечностью.
К изучению текста он приступил, как только освободился от напряжения, охватившего организм во время спуска по лестнице. Там же, на третьем этаже, и погрузился в чтение. Потерявшая сына Ирина, вернувшаяся через час, обнаружила мальчика наверху, куда тот лишний раз не забирался. Айван увлеченно перелистывал пожелтевшие страницы, изучая найденное сокровище. Выяснилось, что книга эта знаменитая, самая, наверное, знаменитая из книг о математике, придуманных умными дядями для продвинутых юношей, несмотря на то что издана была очень давно, в том же тридцать шестом году, когда выпущена в свет и газета из далекой Юты.
С того дня Айван остыл к компьютеру и словно прилип к найденной книге. То есть компьютер все равно продолжал оставаться частью жизни, и немалой. Но окунувшись в таинство волшебных страниц, мальчик начал усматривать некое несовершенство запрограммированного на все случаи жизни электронного разума с любым программным обеспечением. Уж больно предлагаемые электроникой варианты отдавали чужим умом и не желали становиться окончательно родными. Рихард же Курант сразу напомнил ему собственного отца Марика. Он был такой же добрый и теплый, такой же предусмотрительный и смешной, такой же трудолюбивый и неожиданный. Кроме рассказов о разных областях математики в занимательных формах, в книге были изложены биографии великих математиков, начиная с древности. В число древних попал даже один из Советского Союза, откуда все они, Лурье, приехали. Вернее, из древнего Узбекистана, который до недавнего времени был частью бывшей Ивановой родины. И звали его Аль-Хаши. А особенно приглянулись Айвану другие великие люди из этой книги: Карл Гаусс, Бойян Янош и тоже бывший наш соотечественник, математик Лобачевский. Последний придумал неевклидову геометрию: это когда две параллельные прямые могут пересечься, к примеру, а не тянуться неизвестно куда и неизвестно докуда. А Янош этот самый, который Бойян, оказалось, Лобачевского сооткрыватель в деле этих бесконечных прямых линий, которые могут стать конечными, если ими как следует заняться.
Учителя математики в школе, где учился Айван, звали Алекс Циммерман, ему было сорок лет, а предмет он знал потрясающе и учить своему предмету любил больше всего на свете, как стало известно. Но выяснилось это только после того, как Марик, то есть доктор Лурье, познакомился с ним поближе и узнал, что зовут учителя вполне по-нашему, по-прошлому – Александром Ефимовичем, что он выпускник мехмата МГУ в семидесятых и что недремлющая власть не выпускала его так долго за границу как раз потому, что он математик хороший, а не средний или плохой. Во вражескую Америку Циммерман вместе с женой и четырехлетней дочкой Ларисой попал только в восемьдесят шестом, когда забрезжила первая тень новых свобод и перестроечной гласности. Так вот, квалификацию математика-теоретика, занимающегося фундаментальными исследованиями, он к тому времени потерял, потому что работал все отказные годы просто маляром в автосервисе, но оказалось, что иммигрантом сумел-таки обрести новую профессию, не порывая с изначальной, первой, и эта новая стала любимой и долгожданной.
Еще до того как забраться на чердак своего дома, Айван успел поразить воображение учителя Циммермана, и вот при каких обстоятельствах. Мистер Алекс писал мелом на доске задание классу – условия теоремы и все такое прочее, а чтобы ребята не скучали, пока он пишет, решил занять их время и, не оборачиваясь от доски, предложил сосчитать сумму чисел от единицы до ста. Ученики задумались и запыхтели, а когда через три минуты с доской было покончено и Александр Ефимович снова развернулся к классу, ответ у Айвана Лурье был уже готов. Даже раньше, чем прошли три минуты.
– Пять тысяч пятьдесят, – сказал он, единственный из справившихся с заданием.
– Верно, – поразился учитель и недоверчиво переспросил: – Ты, наверное, раньше знал эту задачу, Айван?
– Нет, – в свою очередь удивился мальчик, – но это же очень несложно, разложим сто в числовой ряд: один плюс сто – сто один, два плюс девяносто девять – тоже сто один, три плюс девяносто восемь – снова сто один. И так далее, до середины ряда, всего пятьдесят пар, пятьдесят раз по сто одному, а в сумме – пять тысяч пятьдесят. Вот и все.
