– Нет, – в свою очередь удивился мальчик, – но это же очень несложно, разложим сто в числовой ряд: один плюс сто – сто один, два плюс девяносто девять – тоже сто один, три плюс девяносто восемь – снова сто один. И так далее, до середины ряда, всего пятьдесят пар, пятьдесят раз по сто одному, а в сумме – пять тысяч пятьдесят. Вот и все.
– Поразительно, – покачал головой Циммерман, – первым это сделал не кто иной, как Карл Гаусс, знаменитый математик. И это настолько просто, что редко кто догадывается о методе определения суммы чисел. – Он присел на стул, окинул взглядом присутствующих и произнес: – Коллеги, я ответственно заявляю, что у Айвана большое будущее в математике, – но тут же он смутился и поправился: – Я имею в виду у всех у вас, если не всегда следовать стандартам. О’кей?
Имя Гаусса, с биографией которого Айван ознакомился позднее уже детально, прочитав о нем на страницах чердачной книги, всплыло в памяти сразу, как только на глаза попалась фамилия под графическим черно-белым портретом. Вспомнилось обещание мистера Алекса, то самое, про интересное будущее, и теперь оно понравилось вновь и сильней, чем прежде. В общем, факт такой неслучайной последовательности событий, от удачных до очень удачных, подтолкнул юного следопыта к дальнейшему продолжению начатых им изысканий.
К середине следующего года Айван Лурье уже всерьез увлекался следующей по математической сложности проблематикой – теорией чисел. И это была королева математики, он это понял сразу, без посторонней помощи. Да и помощь подобную никто ему теперь, кроме Александра Ефимовича, оказать не смог бы, включая в беспомощный список и маму с папой, само собой разумеется. Для начала он пытался разгадать простые задачи, с не самым хитрым заходом, скорее, они были таковы, что предполагали больше игру на сообразительность с максимальным включением логических рассуждений и здравого смысла. Однако простота такая приелась довольно быстро, и Айвана потянуло на задачи позаковыристей, с применением иной, малоизвестной ему алгебры. И тогда он естественным путем пришел к классике. Классикой стала «Современная алгебра» Ван-дер-Вардена, которую так же удалось преодолеть практически без остановки и неоправданных перерывов на прочие мелочи. К прочим мелочам к моменту двенадцатилетия относились: компьютерные игры, разнообразные и многочисленные, большинство прочих предметов, полезных и бесполезных, но не связанных с математикой впрямую или не стыкующихся с ней же хотя бы по касательной, одноклассники и одноклассницы, не говоря уже обо всем другом, а также спорт и спортивные мероприятия, впрочем, как и дискотеки и любое другое занимательное, но без математического оттенка времяпрепровождение. Хотя последнее все равно не имело бы места в силу недостатков церебрального прошлого: так он про себя думал и согласно такому о себе представлению привык поступать.
Ну и, наконец, последнее и самое немаловажное. Ирина и Марк, оба они, в силу математической родительской ограниченности постепенно стали вытесняться Алексом Циммерманом, который продолжал системно и методично направлять невероятно одаренного подростка строго в соответствии с планом выведения отдельно взятого гения в идеальных условиях школы для особоодаренных детей. Кроме того, и самому Алексу хотелось не на шутку реабилитироваться перед собой – так достойно и по существу, вернув при помощи привалившего очень кстати случая Айвана Лурье все пятнадцать бесконечных лет бездарного простоя в фундаментальной математике.
К тринадцати годам Айван основательно выучил теорию множеств, и снова не без влияния Циммермана. Кроме того, вполне уверенно знал, что означают трансфинитные числа, и достаточно умело мог этими труднопроизносимыми числами оперировать. А всего-то и означало это бесконечность. Но знал об этом лишь сам Айван да подсказчик по новой жизни Александр Ефимович, изгнанный из большой математики в малую малярку при сомнительного качества автосервисе.
Когда ему стукнуло четырнадцать, Айван для интереса сунул нос в «Calcutus», что на бывшем прежде родным языке означало не так уж и много, всего лишь «Учебник по дифференциальному и интегральному исчислению». Так оно и получилось на деле – семечки просто.
Следующим, без перерыва практически какого-либо, стал математический анализ. И этому умному учебнику, как и прочим мудреным собратьям в переплете, плохо удалось притормозить прорыв юного дарования в следующий слой математических познаний. Тогда пришел на помощь анализ функциональный. Тут все обстояло значительно серьезней, и вникать в суть происходящего с функциями в самых разных жизненных и безжизненных для них ситуациях Айвану Лурье пришлось вплоть до пятнадцати лет. Но зато, освободившись от последнего недовыясненного движения от одного знака к другому, он с легким удовольствием перерешал всего Пола Халмоша, все от начала до конца, что предлагало его «Гильбертово пространство в задачах».
Вскоре после этого стало окончательно ясно всем, а Циммерману в первую очередь, – поступать в А amp;М университет, что расположен в Техасе и славится сильнейшей математикой, предстоит не позднее чем через год, то есть в шестнадцать. Школа готова была выдать любые кредиты без звука, что означало полный экстерн и бесплатное обучение на математическом отделении означенного первоклассного заведения. Айван дополнительно пошептался с Алексом, и они решили, что узкая специальность, в направлении которой развернется в полную силу аналитический аппарат будущего студента-математика, будет называться «Теория бифуркаций».
И опять никто из нормальных людей не мог ни оценить верно, ни подвергнуть сомнению либо одобрить и похвалить это принятое учеником и учителем решение с таким мудреным, но изысканным названием – совершенно никто, включая мамми, дэдди и оставшегося в далекой московской квартире на Большой Пироговке старенького грэндпа Самуила Ароновича Лурье…
Первая проблема с Милочкой возникла году так в девяносто первом, в ее тринадцать, когда выяснилось, что характер у девочки будет покруче, чем у всех остальных в семье Ванюхиных женских персоналий, вместе взятых.
Началось все, казалось бы, с ерунды. Как только отгремели три путчевых августовских дня и стало ясно, что коммуняки обратно не вернутся, Ванюха с Дмитрием Валентиновичем, не на шутку перепугавшиеся за судьбу многочисленного запаса товарного имущества на складах, включая сладкую шинковку, мебель и компьютеры, так неподдельно обрадовались, что на следующий день после новой свободы схватили первые попавшиеся горящие путевки и улетели в Таиланд, прихватив и членов своих семей. Впервые – не для закупки товара или поисков более дешевых поставщиков, а натурально – купаться и загорать на пятизвездочном пляже. Шурка взял с собой Нину и Максика, а Дима – молодую гражданку стройного вида, лет девятнадцати, представив ее как будущую подругу по дальнейшей жизни. Нина удивилась, что свою невесту компаньон мужа обозначил так витиевато, но виду не подала: наоборот, на протяжении экзотического путешествия была к ней расположена дружелюбно и старалась общаться, как с равной по возрасту. О том, что за время их короткого броска в честь победы империализма над экономикой стройная гражданка успевала по-тихому обслужить в пляжные промежутки еще и Александра Егоровича согласно взаимной договоренности с Дмитрием Валентиновичем, Нина, конечно, не догадывалась. Эта была первая, по существу, неделя полноценного отдыха за все годы жизни – настоящего: с соленым Индийским океаном, пресноводным и прохладным аквапарком, невиданными ранее фруктами и другой разнообразной едой по своему выбору, но не ею самой приготовленной. Это не говоря уже о прочих заграничных видах и пейзажах.
Она лежала на песчаном пляже, лицом к океану, щурясь от солнца, так непохожего на их мамонтовское светило, и наблюдала, как накатывает на Максика очередная пенная волна, как накрывает она сына с головой и как он выныривает обратно, бросая свое маленькое тело прочь от нее, ближе к берегу, туда, где папа и мама, и красивая тетя еще с дядей Димой, главным папиным по жизни и по работе другом. А затем волна откатывала назад, в сторону горизонта, выпуская Максика из соленых объятий, и он, увязая в остатках прибрежной песчаной каши, вскакивал на ноги и бежал туда, где заканчивался этот мокрый песок и начинался сухой, рассыпчатый и горячий, чтобы кинуться в него с разбегу, зарыться по самый кончик подбородка и замереть.
Но это у него не получалось… Индийская эта волна за время его спотыканий, откатившись, успевала совершить новый океанический цикл, вернуться обратно и накатить на мальчика с новой мокрой и соленой силой – подхватить, приподнять, перевернуть и опрокинуть в себя по новой, чтобы в очередной раз затащить на ближайшую, нестрашную глубину и, как и прежде, швырнуть свою добычу в сторону земли…
