– На нем мы и приедем в Ханой, – сообщил Динь, явно удовлетворенный скоростью, с которой они продвигались вперед. – Джунгли закончились, и больше задержек не предвидится.
Его оптимизм не оправдался. Через несколько часов они вновь угодили под бомбежку. Гэвин и Динь уцелели, но тем, кто ехал впереди, повезло куда меньше.
На закате следующего дня Динь осторожно толкнул Гэвина в бок и сказал:
– Вы проспали целый час, товарищ. Если и дальше будете дремать, пропустите момент въезда в Ханой.
Гэвин рывком выпрямился на сиденье, чувствуя, как заколотилось его сердце. Ханой! Отправляясь из Парижа в Сайгон, он ожидал чего угодно, только не этого. Въехать в Ханой! На русском грузовике, в сопровождении трех офицеров армии Северного Вьетнама! Невероятно! Неслыханно!
Убогие предместья уступили место каменным особнякам. По правую руку поблескивали воды большого озера. Посмотрев налево, Гэвин снова увидел дома – некогда роскошные, теперь они выглядели весьма непрезентабельно из-за облупившейся штукатурки.
– Свою первую ночь в Ханое вы проведете со всеми удобствами, – сказал Динь, с интересом наблюдая за реакцией Гэвина. – Французы построили в центре города изысканный отель «Метрополь». Номер для нас уже заказан. Боюсь, сразу по приезде мне придется оставить вас в одиночестве. Вышестоящие органы ждут моего доклада.
Гэвин кивнул, не в силах оторвать взгляд от мрачных, унылых улиц. Их высадили у огромного, величественного, но донельзя обшарпанного здания. И все же Гэвин по-прежнему был ошеломлен выпавшей на его долю удачей. Он приехал в Ханой. В Ханой! Если повезет, он вскоре возьмет интервью у генерала Зиапа. А то и у самого Хо Ши Мина.
Глава 26
Сидя в кресле самолета, выполнявшего рейс Сан-Франциско – Вашингтон, Эббра думала о неминуемой ссоре со свекром. Том Эллис считал всех участников антивоенных демонстраций предателями, и Эббра знала, что, как только ему станет известно о ее участии в марше у Пентагона, он почувствует себя оскорбленным и будет взбешен.
Эббра смотрела в иллюминатор на горы облаков и осеннее солнце, гадая, как бы отреагировал на ее поступок Льюис. Он всегда считал, что американское вторжение в Индокитай оправданно как с моральной, так и с политической точки зрения.
Лайнер начал снижаться, готовясь совершить посадку в аэропорту Вашингтона. В этом городе у Эббры не было друзей; среди участников марша у нее также не было ни одного знакомого. Если бы не разгар футбольного сезона, Скотт поехал бы с ней, но Эббра больше не могла, просить его сопровождать ее куда бы то ни было. Дни их беззаботной дружбы остались позади.
Эббра крепко стиснула лежащие на коленях руки. Она не должна вспоминать о Скотте. Думать о нем было почти так же мучительно, как о Льюисе. Уж лучше поразмышлять о предстоящих днях в Вашингтоне. Ей нужно зарегистрироваться в отеле, выяснить, откуда начнется марш, а потом отыскать женщин, оказавшихся в том же положении, что и она, – женщин, мужья которых числились военнопленными либо пропавшими без вести во Вьетнаме.
Серена устроилась в кресле салона первого класса «Боинга-707», надвинула на глаза темную повязку и вытянула вперед длинные загорелые ноги. До посадки в международном вашингтонском аэропорту Даллас оставалось шесть часов, и она собиралась поспать.
Стюардесса негромко спросила, не желает ли она подушку и одеяло, и Серена кивнула. Сегодня девятнадцатое октября. Поскольку марш был запланирован на двадцать первое, она сможет выехать в Атлантик-Сити в гости к Чаку Уилсону лишь двадцать второго.
Она не общалась с ним с апреля, когда Чак написал, что покидает госпиталь и отправляется на ранчо своего дяди восстанавливать силы. Судя по тому, что было известно Серене, Чак и сейчас мог находиться в Вайоминге. Она не знала адреса ранчо, и, если фамилия дяди не Уилсон, отыскать Чака будет невозможно.
Серена начала погружаться в сон, пытаясь понять, отчего письма Уилсона были такими короткими и сухими, гадая, будет ли вашингтонская демонстрация похожа на лондонскую. Она пыталась представить себе француженку, откликнувшуюся на ее письмо в «Вашингтон пост». Сумеют ли они встретиться, как замыслили, у мемориала Линкольна до начала марша?
Габриэль въехала в Вашингтон по Сорок шестому шоссе с той же бесшабашной удалью, с какой водила машину в Париже. Предыдущее выступление группы состоялось накануне вечером в Балтиморе; Рэдфорд по-прежнему собирался принять участие в марше, но в звукооборудовании обнаружились неполадки и ему пришлось остаться, чтобы устранить неисправности.
С момента внезапного исчезновения Гэвина прошел год и один месяц. С тех пор Габриэль не получала известий о нем. Нху продолжала слать полные грусти и тревоги письма, но о Гэвине не упоминала. Габриэль не верила, что ее муж погиб. Отчего же она так уверена, что он все еще жив?
Как ни старалась Габриэль, она не могла найти разумного объяснения своей уверенности. Она была основана на интуиции и ни на чем другом. Интуиция никогда ее не подводила, и Габриэль была готова прозакладывать собственную жизнь, что не подведет и сейчас. Гэвин жив. Единственное, что ей остается, – дождаться того дня, когда он вернется домой.
Габриэль свернула налево, направляясь к мемориалу Линкольна. Права ли она? Действительно ли ей остается только ждать сложа руки? Она наполовину вьетнамка. Сайгон был ее домом, и в глубине души она все еще считала его своим домом.
– Господи Боже мой, – прошептала она и притормозила, не в силах сконцентрировать внимание на езде. Ее сердце бешено забилось.
Почему это не пришло ей в голову раньше? Святые небеса, как могла она быть такой глупой и долгие месяцы не видеть очевидного? Надо поехать во Вьетнам! Она найдет того человека, который сказал Нху, чтобы она не ждала больше новостей о Гэвине и Дине. Она пройдет путь, который проделали они, и сама найдет Гэвина!
Толпа была огромная. Эббра еще ни разу не видела столько людей, объединенных одной целью и собравшихся в одном месте. Толпа была такая плотная, что ей потребовалось больше часа, чтобы пройти от отеля на одной из центральных улиц до места сбора демонстрантов у мемориала Линкольна, что в миле от Белого дома. Лужайки вокруг мемориала были запружены людьми и казались черными. Большинство присутствующих носили длинные волосы, «бусы любви» и щеголяли в странных одеяниях, напоминавших пончо. Самым удивительным было то, что многие из них были отнюдь не молоды.
Среди демонстрантов то и дело попадались прилично одетые люди средних лет. В толпе выделялась угловатая, увенчанная сединами фигура Бенджамина Спока, известнейшего педиатра. Были здесь и другие знаменитости. Эббра успела заметить Артура Миллера и Нормана Мейлера, прежде чем толпа сомкнулась вокруг них и они затерялись в море разноцветных плакатов.
