— И предупредить о чем? — вслух спрашиваю я. Листаю книжку: множество страниц, исписанных сотнями и сотнями слов: как бутто Шум записали на бумаге, ничего не разобрать.
— Эх, Бен, — шепчу я, — чем же ты думал?
— Тодд? — кричит Хильди с первого этажа. — Ви?
Я закрываю дневник и гляжу на обложку.
Позже. Спрошу об этом позже.
Обязательно.
Но не сейчас.
Откладываю книжку и спускаюсь по лестнице. Виола уже там. Хильди с Франсией тоже, и руки у них по-прежнему скрещены на груди.
— Мне пора возвращаться на ферму, щенятки, — говорит Хильди. — Надо работать на благо деревни. Севодня за вами присмотрит Франсиа, а завтра я опять приду.
Мы с Виолой переглядываемся: нам почему-то не хочется, чтобы Хильди уходила.
— Вот спасибочки! — Франсиа хмурится. — Уж не знаю, что вам наболтала про меня сестрица, но детьми я не питаюсь.
— Да она вапще… — начинаю я и умолкаю, но Шум заканчивает за меня:…ничего про вас не говорила.
— Еще б говорила! — отвечает Франсиа, сверкнув глазами, но не слишком сердито. — Пока поживете у меня. Па и тетушка давно умерли, а на их комнаты нынче мало кто зарится.
Значит, я был прав. В моей комнате жил старик.
— Учтите, Фарбранч — город тружеников. Лодырничать вам никто не даст. — Франсиа переводит взгляд с меня на Виолу и обратно. — Такшто за ночлег заплатите трудом, даже если вы тут на пару дней, пока с планами определяетесь.
— Мы еще ничего не решили, — отвечает Виола.
— Хм… — хмыкает Франсиа. — Если надумаете задержаться, то сразу после перекрестка школа.
— Школа?!
— Школа и церковь, — добавляет Хильди. — Но это если вы задержитесь. — Видимо, она опять читает мой Шум. — Надолго вы к нам?
Я молчу, Виола тоже, и Франсиа опять хмыкает.
— Миссус Франсиа… — обращается к ней Виола.
— Просто Франсиа, дитя, — удивленно поправляет ее хозяйка дома. — Что ты хотела?
— Как я могу связаться со своим кораблем?
— С кораблем, говоришь… — задумчиво тянет Франсиа. — Хочешь сказать, где-то в черноте болтается корабль с переселенцами, и они летят сюда?
Виола кивает:
— Мама с папой должны были отправить им отчет. Рассказать, что нашли.
Она говорит так тихо, а лицо у нее такое открытое, полное надежды и готовое к разочарованиям, что я опять чувствую знакомый укол печали, от которой весь Шум наполняется горем и чувством утраты. Чтобы удержаться на ногах, я опираюсь на спинку дивана.
— Ах девонька ты моя, — говорит Хильди подозрительно ласковым голосом. — Твой корабль небось пытался связаться с Новым светом?
— Да, — кивает Виола. — Никто не ответил.
Хильди с Франсией обмениваются кивками.
— Ты забыла, что мы — люди рилигиозные, — начинает Франсиа. — Мы сбежали от мирской суеты, чтобы построить своими руками утопию, а все машины и электронику забросили подальше.
Глаза Виолы раскрываются чуть шире.
— То есть у вас нет никакой связи с внешним миром?
— Даже с другими поселениями нет, — отвечает Франсиа, — что уж говорить о космосе.
— Мы фермеры, девонька, — добавляет Хильди. — Простые фермеры, которые хотят простой жизни. Ради этого мы и проделали такой огромный путь, ради этого отказались от всего, что будило в людях ненависть. — Она постукивает пальцами по столу. — Вот только по-задуманному не вышло.
— Признаться, мы больше никого не ждали, — говорит Франсиа. — Учитывая, каким был Старый свет, когда мы оттуда улетели.
— То есть я тут застряла? — чуть дрожащим голосом спрашивает Виола.
— Видать, так, до прибытия твоего корабля.
— А далеко они? — спрашивает Франсиа.
— Вход в систему через двадцать четыре недели. Через четыре недели перигелий, а еще через две — вход на орбиту.
— Вот бедняжка, — сказала Франсиа. — Похоже, ты с нами застряла на семь месяцев.
Виола отворачивается, с трудом переваривая новости.
За семь месяцев всякое может случиться.
— Кстати! — с притворным весельем говорит Хильда. — Я слыхала, в Хейвене каких только хитроумных штук нет! Ядерные машины, проспекты, магазинов уймища. Может, рано пока расстраиваться — вдруг там повезет?
Хильди подмигивает Франсии, и та говорит:
— Тодд, сынок, а ты мог бы поработать на складе. Ты ведь на ферме вырос?
— Но… — начинаю я.
— На ферме всегда работы невпроворот, — перебивает меня Франсиа. — Хотя что я говорю, ты и сам знаешь.
За этой болтовней Франсиа потихоньку выводит меня за дверь. Я оглядываюсь и вижу, как Хильди утешает Виолу ласковыми, неслышными мне словами, смысла которых я опять не могу разобрать.
Франсиа затворяет дверь и ведет нас с Манчи через главную улицу к одному из больших сараев, которые я видел по дороге сюда. Двое мужчин подвозят к воротам тачки с полными корзинами фруктов, а третий их разгружает.
— Это восточный склад, здесь хранятся продукты, которыми мы торгуем с другими деревнями. Обожди-ка.
Я останавливаюсь, и Франсиа подходит к грузчику. Они о чем-то переговариваются, и в его Шуме сразу возникает отчетливое Прентисстаун?, за которым следует целый ураган чувств. Они немного отличаются от тех, что я слышал раньше, но прислушаться я не успеваю: они утихают, а Франсиа возвращается ко мне:
— Иван говорит, на складе некому подметать.
— Подметать?! — в ужасе переспрашиваю я. — Я вапще-то знаю, как ферма устроена, мим, и…
— Не сомневаюсь, но ты уже заметил, что Прентисстаун здесь не в чести. Лучше тебе держаться подальше от остальных, пока к тебе не привыкли. Справедливо?
Она все еще разговаривает очень строго и держит руки на груди, но вопщемто я согласен, она дело говорит, и хоть лицо у нее на вид не слишком доброе, на самом деле она славная.
— Ну да… — протягиваю я.
Франсиа кивает и подводит меня к Ивану. На вид он примерно ровесник Бена, только ниже ростом, с темными волосами и огромными ручищами с дуб толщиной.
— Иван, это Тодд, — говорит Франсиа.
Я протягиваю ему руку, но Иван ее не берет, только свирепо таращит на меня глаза.
— Работать будешь на задах, — говорит он. — Чтоб ни тебя, ни собаку твою я не видел.
Франсиа уходит, а Иван ведет нас внутрь, показывает мне метлу, и я приступаю к работе. Так проходит мой первый день в Фарбранче: я торчу в темном сарае, гоняя пыль из одного угла в другой и глядя на единственную полоску голубого неба над дверью в дальнем конце.
Вот счастье-то привалило!
— Ка-ка, Тодд, — говорит Манчи.
— Не здесь, понял? Даже не думай!
Склад довольно большой, метров семьдесят пять, а то и восемьдесят в длину, и примерно наполовину заполнен корзинами с ананасами. Есть отсек с огромными рулонами силоса, скрепленными тонкой бечевкой и уложенными до самого потолка, и еще один отсек с пшеницей, которую предстоит смолоть в муку.
— Вы все это продаете в другие деревни? — кричу я Ивану, который работает в передней части склада.
— Болтать будешь потом, — отзывается он.
Я не отвечаю, но в моем Шуме невольно проскальзывает какая-то грубость. Я спешно возвращаюсь к работе.
Утро в самом разгаре. Я думаю про Бена и Киллиана. Про Виолу. Про Аарона и мэра. Про слово «армия», и как от него сжимается живот.
Ну не знаю.
Зря мы, наверное, остановились. Столько бежали, и вот…
Все делают вид, что здесь безопасно, но разве это так?
Пока я подметаю, Манчи то и дело выходит за заднюю дверь или гоняет розовую моль, которую я выметаю из углов. Иван меня сторонится, я тоже не суюсь, однако все равно замечаю, какие любопытные долгие взгляды бросают в мою сторону люди, приносящие на склад корзины. Некоторые даже щурятся, всматриваясь в темноту и пытаясь разглядеть самого настоящего прентисстаунского мальчика.
Так, я понял, они ненавидят Прентисстаун. Я тоже его ненавижу, но причин для ненависти у меня куда больше, чем у них.
Утро постепенно сходит на нет, и я начинаю коечто замечать. Например, хотя тяжелую работу выполняют и мужчины, и женщины, последние чаще распоряжаются и отдают приказы, а первые васнавном подчиняются. И раз уж Франсиа — заместитель мэра, а Хильди не пойми кто, но тоже кто-то важный, до меня потихоньку доходит, что Фарбранчем заправляют женщины. Я постоянно слышу их тишину: они идут по улицам, а в ответ летит Шум мужчин, иногда брюзгливый и раздраженный, но по большей части мирный.
И вапще Шум здесь куда более сдержанный и спокойный, чем тот, к которому я привык. Зная, сколько тут женщин, и помня о прентисстаунском Шуме, можно подумать, что все небо над Фарбранчем должно быть забито образами выделывающих всякие непотребности женщин. Ничего подобного. Нет, мужчины и здесь мужчины, конечно, временами что-то такое встречается, но васнавном слышны только песни, молитвы или мысли о работе.
