А потом я, конечно, вижу ответ.
Придерживая поводья одной рукой, а вторую уперев в бок, без ружья, легкой прогулочной трусцой в город въезжает мэр Прентисс. Он смотрит на взятие Фарбранча так, бутто это скушная передача по визору. Все дела за него делают остальные, а он только распоряжается, да с таким важным видом, что никому и в голову не придет о чем-то его попросить.
Отчего же все эти люди ему подчиняются?
И вапще, он что, пуленепробиваемый? Почему он так бесстрашно красуется на своем коне?
— Тодд, — говорит Виола, — клянусь, я побегу без тебя.
— Нет, не побежишь, — отвечаю я. — Погоди еще секунду.
Потомушто я как раз перевожу бинокль с одного лица на другое. Потомушто, даже если эта армия сейчас захватит деревню, узнает, что нас там нет, и бросится за нами в погоню, я должен знать.
Я должен знать.
Одно знакомое лицо за другим. Все маршируют и стреляют. Мистер Уоллас, Мистер Асбьорнсен, мистер Сент-Джеймс, мистер Белгрейвс, мистер Смит-старший, мистер Смит-младший, девятипалый мистер Смит, даже пьяный в доску мистер Марджорибэнк — все они маршируют, маршируют, маршируют. Прентисстаунец за прентисстаунцем, прентисстаунец за прентисстаунцем… Я узнаю все новые лица, и каждый раз мое сердце сжимается и обливается кровью.
— Их там нет, — наконец выдавливаю я.
— Кого? — удивляется Виола.
— Нет! — тявкает Манчи, облизывая хвост.
Их там нет.
Бена и Киллиана там нет.
Конечно, они не могли примкнуть к армии убийц. Даже если все остальные прентисстаунцы смогли, они бы не стали. Ни за что и никогда.
Потомушто они хорошие, оба, даже Киллиан.
Но если это правда, то правда и другое, так?
Если их там нет, значит, все пропало.
Вот тебе и урок.
Нет добра без худа.
Надеюсь, они дали мэру достойный отпор.
Я отвожу бинокль от лица, опускаю взгляд и вытираю глаза рукавом. Потом отдаю Виоле бинокль и говорю:
— Пошли.
Она выхватывает его, как бутто хочет скорей отправиться в путь, но потом всетаки говорит:
— Сочувствую.
Опять прочитала мой Шум!
— Забыли! Это не сейчас случилось, — говорю я, вставая и надевая рюкзак. — Идем, пока чего похуже не стряслось.
Опустив голову, я начинаю быстро шагать по тропе к вершине холма. Виола бежит следом, Манчи тоже, изо всех сил пытаясь не кусать себя за хвост.
Виола меня догоняет.
— А его… его ты видел? — спрашивает она.
— Аарона?
Кивает.
— Нет, — отвечаю я. — Странно, не видел. А ведь он должен был идти в первых рядах.
Какоето время мы шагаем молча, соображая, что бы это могло значить.
На этой стороне долины дорога становится шире, и мы, петляя вместе с ней по склону холма, держимся темной стороны. Света от двух лун достаточно, чтобы от нас на дорогу падали тени — а когда спасаешься бегством, этого даже слишком много. На моей памяти в Прентисстауне не было биноклей ночного видения, но ведь и армии у нас никогда не было — такшто мы невольно бежим, чуть пригнувшись. Манчи, нюхая землю, скачет впереди, то и дело повторяя «Сюда! Сюда!», как бутто знает дорогу лучше нас.
А на вершине холма мы натыкаемся на развилку.
Ну дела.
— Издеваетесь?
Одна дорога уходит налево, а другая — направо.
(Это называется развилка, так?)
— Ручей в Фарбранче тек направо, — вспоминает Виола, — и река всегда была справа, когда мы перешли через мост. Значит, если мы хотим вернуться к реке, надо идти по правой дороге.
— Но левой как бутто чаще пользуются, — говорю я. И действительно, она ровней и утоптанней — по ней явно ездят телеги. Правая дорога уже, кусты по краям гуще, и даже в темноте видно, что за ней не так хорошо следят.
— Франсиа что-нибудь говорила про развилку?
Я оглядываюсь на все еще кипящую долину за нашими спинами.
— Нет, — отвечает Виола, тоже оглядываясь. — Только сказала, что Хейвен раньше был первым городом вниз по течению. Потом все больше людей стало переезжать на запад, строя новые города и деревни. Прентисстаун был самым дальним. Фарбранч — сразу после него.
— Наверное, вот эта ведет к реке, — говорю я, показывая сначала на правую дорогу, а потом на левую, — а вот эта — прямиком к Хейвену.
— Как думаешь, какую выберут они?
— Надо решать, живо!
— Пойдем направо, — говорит Виола сначала утвердительно, а потом переспрашивает: — Направо ведь?
И тут БУМ! Мы подпрыгиваем от неожиданности. Над Фарбранчем вырастает дымный гриб: загорелся склад, где я проработал весь день.
Может быть, наша история повернется совсем иначе, если мы пойдем по левой дороге, и все плохое, что нас ждет, не случится… Может быть, в конце нее нас ждет счастье: красивый город, жители которого полюбят нас, где нет Шума, и тишины тоже нет, и много еды, и никто не умирает, никто не умирает, никто и никогда.
Может быть.
Но что-то я сомневаюсь.
Везунчиком, как вы поняли, меня не назовешь.
— Направо так направо, — говорю я.
Мы бросаемся по правой дороге, Манчи за нами. Впереди нас ночь и пыльная дорога, позади — армия и катастрофа.
Мы бежим и бежим, пока хватает сил, потом быстро идем, потом снова бежим. Звуки Фарбранча быстро тают за нашими спинами, и только топот ног нарушает тишину, да еще мой Шум и лай Манчи. Если здесь водятся ночные твари, то мы их пугаем.
Что, вопщем, хорошо.
— А дальше какой город? — спрашиваю я примерно через полчаса. — Франсиа тебе не говорила?
— Яркий свет… — задыхаясь, отвечает Виола. — Или Белый свет… — Морщится. — Или Яркий луч?
— Спасибо, ты очень помогла.
— Погоди. — Она останавливается и хватается за живот, пытаясь отдышаться. — Пить хочу.
Всплескиваю руками:
— И что? Я тоже хочу. У тебя есть?
Она поднимает голову и вскидывает брови:
— Вот черт!..
— Всегда можно попить из реки.
— Сперва надо ее отыскать.
— Пожалуй.
Я делаю глубокий вдох, и мы бежим дальше.
— Тодд, — снова останавливает меня Виола. — Я тут подумала…
— Да?
— Этот Белый луч… или как его…
— Ну?
— Если подумать… — тихо, грусно и как-то неловко говорит Виола. — Если подумать, то это мы привели армию в Фарбранч.
Я облизываю сухие пыльные губы. Мне ясно, куда она клонит.
— «Ты должен их предупредить», — произносит Виола в темноту. — Извини, но…
— Нам нельзя заходить в другие поселения, — заканчиваю я за нее.
— Похоже на то.
— Кроме Хейвена.
— Кроме Хейвена, — кивает Виола. — Он-то, надеюсь, большой, и маленькая армия им не страшна.
Вот так вот. На всякий случай, если кто не понял, теперь мы совсем одни. Сами по себе. Я, Виола, Манчи — и только ночной мрак в товарищи. Никто не поможет нам добраться до Хейвена, если он вапще есть. А учитывая, как крупно нам везет в последнее время…
Я закрываю глаза.
Меня зовут Тодд Хьюитт. Настанет полночь, и ровно через двадцать семь дней я стану мужчиной. Я сын своих родителей, пусть земля им будет пухом. Еще я сын Бена и Киллиана, пусть…
Меня зовут Тодд Хьюитт.
— Меня зовут Виола Ид, — говорит Виола.
Я открываю глаза. Она протягивает мне руку ладонью вниз:
— Это моя фамилия. Ид. И-Д.
Секунду я смотрю на нее, на ее протянутую руку, а потом крепко стискиваю в своей и отпускаю.
Пожимаю плечами, чтобы поправить рюкзак. Нащупываю за спиной нож. Бросаю взгляд на бедного, тяжело дышащего Манчи с обрубленным хвостом, и опять смотрю на Виолу.
— Виола Ид.
Она кивает.
И мы бежим дальше, в ночь.
21
Внешний мир
— Разве может Хейвен быть так далеко? — спрашивает Виола. — Не вижу ни одного логического объяснения.
— А какоенибудь другое объяснение видишь?
Она хмурится. Я тоже. Мы устали и с каждой минутой устаем все сильней, и пытаемся не думать о том, что видели в Фарбранче. Мы идем и бежим уже чуть ли не полночи, а реки все не видно. Я начинаю бояться, что мы не туда свернули, но даже если так, отсюдова уже не повернешь.
— Отсюда, а не отсюдова, — бормочет Виола за моей спиной.
У меня прямо глаза на лоб лезут.
— Вот нельзя так! Во-первых, если будешь читать чужие мысли, никто тебе спасибо не скажет.
Она скрещивает руки на груди:
— А во-вторых?
— А во-вторых, как хочу, так и говорю!
— Ну да, я заметила.
Мой Шум начинает волноваться, и я делаю глубокий вдох, но тут Виола шикает на меня, ее глаза сверкают в темноте, и она смотрит куда-то в сторону.
Плеск воды.
— Река! — лает Манчи.
Мы бежим дальше, поворачиваем, сбегаем по небольшому склону, опять поворачиваем, и вот она, река, прямо перед нами, широкая, гладкая и спокойная, куда спокойней, чем в прошлый раз. Мы молча падаем на скалистый берег и пьем, а Манчи забирается прямо в воду и жадно лакает.
