апостолов.
Немаловажным для христоверов требованием были ночные молитвенные бдения, результатом которых должно было стать сошествие Святого Духа:
И Лупкин-де велел ему в доме своем по ночам молит[ь]ся с полгода, и тогда-де может Бог ему и в доме его то объявит, и Дух Святый на него самого снидет; тогда-де ему, Ипполитову, вернее самому будет и того ради и сам в согласии с ним быть возжелает.[213]
Запрет на разглашение «тайны учения» в традиции первой половины XIX века трансформируется в поэтапную «инициацию»: новых членов допускают на радение только после длительного испытательного срока:
При приеме в наше общество молодых мужчин и девиц, мы им обрядов наших не объявляем года два, три, четыре и до пяти лет [в XVIII веке речь шла только о полугоде. – К.С.], и сохраняем тайну наших обрядов, потому что и Священное Писание говорит: “Живите как можно, да только осторожно”. Девицам не объявляем и потому, что может выйти замуж по молодости и разславить наше старинное обыкновение, и мужчинам по той же причине, и дабы в народе не называли[214] нас…[215]
Практика «привода ко кресту» в XIX веке изменяется. В «Истории распоряжений по расколу» Н. В. Варадинов приводит описание «привода» одного из монастырских послушников города Юхнова Смоленской губернии:
Сперва он дал присягу, состоящую в том, что он соблюдет в тайне «все бываемое в их собраниях и обязан представить поручителя не из частных людей, а или Христа Спасителя, или матерь Божию, или кого-либо из угодников», он избрал поручителем Богородицу; по произнесении молитвы, его приняли в общество при пении тропаря «Во Иордане крещающуся»; тропарь этот пет всеми присутствующими, из которых каждый, взяв образ, каким клялся при вступлении в секту, обходил его вокруг три раза[216].
Новая практика, включающая пение тропаря праздника Крещения, подчеркивает изменение самосознания христоверов. Крещенский тропарь «Во Иордане крещающуся Тебе, Господи, троическое явися поклонение: родителев бо глас свидетельствоваше тебе, возлюбленнаго Тя Сына именуя, и Дух в виде голубине извествоваше словесе утверждение. Явлейся, Христе Боже, и мир просвещей, слава Тебе» (глас 1) заменяет традиционное «Елицы во Христа крестистеся во Христа облекостеся, аллилуия» и одновременно отсылает как к практике крещения, так и к освящению воды. «Привод» теперь близок крещению функционально и представляет практику приема в общину первым чином (каким принимали еретиков) вместо вышеописанного третьего, через покаяние.
Трапеза
В указе 1734 года упоминается, что в собраниях христоверов в Москве «старица Настасья да две старицы и старец вместо причастия Святых Тайн подавали резаный кусками хлеб и из стакана давали пить квас, а иногда и воду»[217].
В некоторых документах следственных комиссий можно встретить упоминание об обеде, который устраивали хозяева дома, в котором проходило собрание (например, в 1740-е годы в Москве устраивал обед в своем доме Яков Фролов – «потом-де из того сборища все они шли в избу к помянутому Фролову и у того Фролова все же обедали»)[218].
Мы будем называть то и другое трапезой, имея в виду, что в обоих случаях речь идет не о таинстве, а о совместном потреблении пищи, освященной молитвой (домашней или церковной).
Хлеб
Рассказывая о собраниях в Венёве, проходивших в 1720-х годах, игумен Варлаам Самсонов говорит прямо, что «хлеба кусочками, также и квасу вместо причастия и ни для чего было нам не роздавано»[219]. Мы можем допустить, что Варлаам хочет избежать обвинений в участии в нецерковном таинстве, однако, более логично предположить, что этот элемент собрания не был обязательным и носил, скорее, характер трапезы, нежели значимого обряда, каким представляет его антисектантская риторика (как следственная, так и миссионерская).
В показаниях Никиты Антонова Сахарникова, рассказывающих о собраниях христоверов в Угличском уезде, говорится, что Прокопий Лупкин, который, приезжая ежегодно на Онуфриевскую ярмарку, по дороге заглядывал в Никите в деревню, «привозил к нему из Москвы калач да орехов пряничных. И он, Никита, те калачи [нарезал] долями и при сидении раздавал, и говорил при раздаче, чтоб ели о здравии помянутого Прокофья»[220].
Далее Никита Антонов делает интересное признание: «А что он, Никита, в Духовном Приказе говорил, что будто ели б от скорби и вместо Причастия, и то-де он говорил в расспросах у Духовных дел за побои архимандрита Андроника»[221].
В кратком резюме показаний других участников собраний говорится, что «раздавал в те времена оной Прокофей им разрезанный калач по частям, называя просфорою»[222].
В допросе другая крестьянка, Мавра Борисова, говорит, что «в том собрании [у Настасьи Карповой – К.С.] причастия и преподаяний освященного не было»[223], а следователь добавляет в скобках «опричь того, что принимали хлеб кусочками и захлебывали водой»[224].
С практикой раздачи сухарей, просфор и «всенощных хлебов» в 1721 году в Москве мы уже сталкивались в деле о князе Мещерском, который не относил себя к христовщине. Можно допустить, что это была достаточно распространенная городская практика (или заимствованная у горожан), связанная с традицией привозить из монастырей просфоры, которые использовали для исцеления и употребляли понемногу, кроша или отгрызая кусочки[225].
У князя Мещерского были найдены два артоса[226] и «сухарей пшеничных с полчетверика», о которых князь сказал, что «взятые-де в дому его два хлеба артусы имал он из Воскресенского монастыря, а в сухари крошены благодарные всенощные хлебы, которые освящали в доме его попы, також и в новопостроенной церкви во время освящения, которые он и раздавал богомольцам»[227].
Богомольцы приходили в дом князя Мещерского поклониться чудотворной иконе Смоленской, которая стояла у него в доме (а после – в построенной по обету церкви), и получить исцеление. Среди приходящих бывало и духовенство. Так, в показаниях священника Семена Иванова говорится, что «давал-де он, князь, ему, попу, из лампады масла и сухари, и он-де маслом мазался, а сухари ел и получил малое здравие ноге»[228].
На допросе князя Мещерского спросили, откуда у него сила исцелять, намекая на колдовство: «Зараченин Степан Чемов на тебя объявил, что ты жонку Ирину Вирижницу, которая билась оземь, бил четками и говорил “Изыде, нечистый душе”[229] и после акафиста [перед иконой Смоленской Богоматери, которая была в доме князя и считалась чудотворной – К.С.] тою женку и подьячего Григорьева кропил ты водою из водосвятной чаши, а та-де вода освященная, и давал им сухаря с три, а сказал, что-де те сухарики – благодатный хлеб,
