и пытаемся пробить мяч: он отскакивает от пола, потолка, стен в наши спины. Пытаемся отбить его, прыгаем и часто зависаем в акробатическом прыжке, полностью теряя контроль над положением своего тела.
«Эспандер» ILRD, над которым я трудился в меде, работает в космосе как тренажер чемпиона. Я установил его на средней палубе и снимаю на видеомагнитофон, как жму железо… без железа; с помощью ряда шкивов и ремней с усилием пытаюсь отвести одну часть тела от другой, что требует громадного напряжения мускулов и вызывает быстрое истощение менее чем за 15 минут.
Изучаю все тонкости принятия пищи, сна, полетов и тренировок в условиях микрогравитации. Провожу десятки экспериментов, лечу небольшие недомогания моих товарищей по экипажу и делаю сотни фотографий, включая потрясающие снимки Эвереста, которые потом долгие годы будут разжигать мое воображение.
Единственное, в чем я не мастер – это ситуация с туалетом: по-видимому, у меня в самом деле запор, вызванный обезвоживанием и отсутствием вектора силы тяжести. В космосе гравитация не помогает кишечнику, и все зависит от сокращения гладких мышц, называемого перистальтикой – оно проталкивает содержимое внутренностей через желудочно-кишечный тракт. После пары дней пребывания на орбите я раздуваюсь как мяч и чувствую себя неловко от того, что происходит в нижней части моего тела. Говорить об этом не принято, но, слава Богу, есть лекарство, которое называется «дульколакс» (или «бисакодил», если вы фармаколог).
Опыт пользования туалетом веселья тоже не вызывает. Высаживание на «космический горшок» требует много суеты: сначала надо установить ширму, ограждающую от посторонних глаз, затем вставить «адаптер для мочеиспускания» в дренажный шланг и сесть на стульчак (пардон, на «трон»); ступни должны быть пристегнуты; ягодицами следует прижаться к поверхности стульчака для создания хорошего вакуумного уплотнения.
Затем надо открыть отверстие в вакуумной системе, надавив на что-то, похожее на ручку переключения передач старинного «Форда-А», прислушаться, начинается ли процесс втягивания воздуха (и всего остального), а потом понять, что из тебя ничего не выходит…
Для новичка процесс «настройки» и «сброса» занимает от 3 до 5 минут. Множественные «ложные срабатывания» впустую тратят мою энергию и время, и только благодаря чудесным таблеткам я, в конце концов, обретаю истинное облегчение к восьмому или девятому дню полета.
При восхождениях на гору, на мультипитчах и подъемах на заснеженные вершины я оказывался в самых разных (в том числе очень сложных) ситуациях, но сейчас момент был настолько напряженным, что пришлось признаться в проблеме врачу экипажа, находящемуся на земле. Мой внутреннний спутник работает отлично. А мой внутренний сантехник? Не очень…
Глава 11
Космические задницы
«Если ты не прыгаешь вышего головы, как ты узнаешь, какого ты на самом деле роста?»
– Томас Стернз Элиот, американский и британский поэт, драматург и литературный критик
Звездный городок, Россия, 1995 год
Прочувствовав вкус своего первого космического полета, понимаю, что выиграл в лотерею целую дюжину идущих один за другим джек-потов. Как только мой внутренний сантехник снова начинает работать (спасибо земной гравитации), и больше нет ощущения, что 9 блюд французской кухни одно за одним маршируют по кругу внутри кишечника, до меня, наконец, доходит, что самая неизбывная детская мечта исполнилась. Часто смотрю в ночное небо и думаю: черт возьми, а я ведь действительно был там!
Перед первой миссией я обычно стеснялся выступать на публичных мероприятиях, хотя это фактически и есть основная работа астронавта между полетами. На детскую аудиторию всегда производили сильное впечатление мой синий летный костюм и разноцветные нашивки «настоящего астронавта», но я часто чувствовал себя обманщиком, словно подводил публику, признаваясь, что на самом деле еще не был ТАМ. Но теперь-то я астронавт на все сто, и могу выступать в качестве представителя NASA, гордо носящего «золотые крылышки».
Однако во мне горит желание вернуться в строй и как можно скорее все повторить. Случай подворачивается на обычной планерке в понедельник – наш начальник задает вопрос (или, может быть, лучше сказать, с мольбой просит): есть ли желающие выполнить длительный полет на российскую космическую станцию «Мир»? Среди летавших астронавтов добровольцев очень мало, потому что для этого требуется переехать в Россию, научиться говорить и читать по-русски, а также управлять абсолютно другими космическими аппаратами, да и вообще, жить в совершенно другой культурной среде.
Шаттлы летают 6–7 раз в год, и следующий случай попасть в космос может появиться лишь через пару лет, в зависимости от того, как часто будет выполняться ротация среди участников миссий. Поэтому возможности почти сразу же вернуться к тренировкам вкупе с приключениями за границей действительно заманчивы.
Не испортит ли мне мою карьеру перерыв в подготовке к следующей миссии, и не поставит ли под угрозу мой брак предложение затащить Гейл в Россию? Тем же вечером мы с женой это обсуждаем, и она, кажется, готова к русскому походу. На следующий день захожу в офис Хута Гибсона и с энтузиазмом говорю, что согласен поехать в Россию, чтобы совершить длительный полет. Мой кишечник (уже полностью восстановившийся) шепчет, что это будет нечто необычайное.
«Поезжай, Дуги», – говорит Хут, обычно улыбаясь. Он просто пожал мне руку – и работа моя, а для него одной заботой о «Мире» меньше.
В тот же день руководитель отделения внекорабельной деятельности Марк Ли[131] спрашивает, готов ли я через две недели провести несколько тренировок по обслуживанию космического телескопа Хаббла в гидробассейне невесомости? Он уже назначен в группу выхода для второй миссии к Хабблу, к которой, как он говорит, я уже приписан.
Выход в отрытый космос – одно из самых желанных для меня летных заданий. Откровение Марка поражает меня, как крепко слепленный ком сибирского снега, запущенный прямо в лицо: я только что отказался от величайшего задания в моей жизни, потому что мне не терпится вернуться в космос… Буду ли я терзаться этим вдали от дома и основного офиса астронавтов в долгосрочной перспективе? Почему я не мог быть чуть более терпеливым?!
Практически сразу начинаю интенсивный курс овладения русским в Военном институте иностранных языков DLI[132] в Монтерее, штат Калифорния. По 8 часов в день работаю с русскоязычным инструктором. Каждое слово произносится по-русски, а новые термины воспринимаются только в контексте; невозможно попросить перевести что-нибудь на английский или тайно заглянуть в словарь. Это психологически очень трудно и порой расстраивает, но у меня хорошая восприимчивость к языкам – наконец-то окупаются мое раннее знакомство с французским в Дакаре, плюс свободное владение ругательствами на разных языках. Более того, я
