Все одетые в купальные костюмы девушки, поднимаясь по ступенькам на сцену, держали в руках цветы.
Прекрасные конкурсантки олицетворяли собой время Второй мировой войны.
Все они были одеты в купальники фирмы Роз-Мари Рейд. Личики некоторых из них были просто очаровательны. Ножки девушек тоже имели изумительные формы, хотя и не у всех. У большинства они выглядели довольно тощими и, казалось, немного припухли в коленях.
Гамб крепко прижал к себе пуделя:
— Радость моя, вот она идет, вот она, вот она показалась!
И вот она, в белом купальнике, действительно, показалась на экране, приблизилась к лестнице, одарила улыбкой молодого человека, который подал ей руку, потом быстро топая высокими каблуками прошла в сторону. Камера безотрывно следовала за ее прекрасными бедрами: Мам. Это была его Мам! Мистеру Гамбу не было необходимости трогать кнопки перемотки — он сделал повороты, еще когда записывал фильм. И теперь она двинулась обратно, назад к лестнице, вниз, отвернулась от молодого человека, спиной двинулась по проходу. Потом снова вперед, потом назад, вперед-назад, вперед-назад…
Когда она улыбалась молодому юноше, Гамб улыбался тоже. Другую запись он сделал с кабельного телевидения в мотеле в Чикаго. Тогда ему пришлось рвануть в город, быстро купить видео и остаться там еще на одну ночь, чтобы не пропустить фильм. Это была бесконечная лента, которую крутили поздно ночью и которая служила фоном для эротической рекламы. Самый безобидный, немного претенциозный фильм сороковых-пятидесятых годов, где обнаженные мужчины с искусственными носами играли в волейбол и где никто не говорил, а только играла музыка. Рекламные картинки наползали неожиданно, и с ними ничего нельзя было сделать. Сейчас звучала популярная песенка «Взгляд любви», совершенно не соответствовавшая царящему на экране веселью.
Потом появился бассейн, судя по растительности, дело было где-то в Калифорнии.
Все вокруг шикарно, шикарно в духе пятидесятых. Обнаженные грациозные купающиеся девушки. С криками и смехом они выскакивают из воды и быстро бегут под музыку к лестнице, ведущей к трамплину, поднимаются по ней. У-у-ух! Груди вздымаются вверх, хохот, ноги в стороны. И всплеск? И вот опять Мам.
Вот она вышла из воды следом за девушкой с кудрявыми волосами. Часть лица ее прикрыта выползшей рекламой секс-магазинчика «Золушка», но хорошо видно, как она идет вперед, поднимается по лестнице, мокрая и сверкающая, пышущая здоровьем, обещающая наслаждение. У-у-ух! Как она прекрасна, даже когда не видно лица. Мистер Гамб сердцем чувствовал, что в том фильме, который он видел последним в своей жизни, действительно была его Мам.
Ее самое последнее изображение. Но в мыслях и представлениях Джейма она жила вечно.
Сцена резко сменилась рекламой для мужчин, и фильм неожиданно оборвался.
Пудель успел зажмурить глаза за две секунды до того, как Гамб страстно сжал его.
— О, моя крошка! Иди скорей к своей мамуле. Ты же очень сильно любишь ее.
Так много дел, так много дел, так много дел, но нужно быть готовым к завтрашнему дню.
Из кухни ее никогда не слышно, даже если она кричит изо всех сил. Слава Господу. Но зато, когда он спускается в подвал по лестнице, голос доносится довольно громко.
А он надеялся, что жертва этой ночью будет спать или хотя бы просто молчать. Пудель, услышав крик, оскалил зубы и заскулил.
— Крошка моя, ты же воспитана лучше, чем она, — проговорил Гамб, уткнувшись в шерстку собаки. Не обращая внимания на крики из колодца, мистер Гамб прошел прямо в свою мастерскую, пустил пуделя на пол, включил свет. Тут же вспорхнули и беззаботно уселись на электропровода на потолке несколько мотыльков.
К работе он всегда относился очень тщательно, свежие растворы готовил только в сосудах из нержавеющей стали и никогда из алюминия. Он давным-давно научился все делать точно и аккуратно. Работая, постоянно твердил себе:
«Ты должен все делать в нужном порядке, абсолютно точно, без отклонений, потому что дело твое очень и очень тонкое». Кожа человека довольно тяжела — она составляет от шестнадцати до восемнадцати процентов веса всего тела, — к тому же очень скользкая. С большим куском обращаться очень трудно и его можно легко уронить, пока кожа влажная.
Время тоже дорого. Кожа начинает морщиться, едва отделяешь ее от мяса, особенно у более взрослых. К тому же у них она значительно толще. Прибавьте к этому, что человеческая кожа не обладает идеальной эластичностью даже у молодых. Стоит ее расстелить, и она никогда не приобретет первоначальные пропорции. Ты делаешь точную выкройку, затем кладешь ее на раскроечный стол, а она немедленно начинает топорщиться и покрывается складками. Расправить их всегда очень трудно.
А с некоторыми материалами просто невозможно работать. Мистер Гамб хорошо знал это благодаря своему богатому опыту, который пришел к нему далеко не сразу.
Итак, обработать материал он умел. Практикой он довел это ремесло почти до совершенства. Оставались, правда, некоторые другие проблемы, но он успешно справлялся и с ними.
Гамб открыл дверь в студию, включил лампы дневного света на потолке. На дубовом паркете стояли манекены.
Все они были частично одеты. Некоторые в кожу, другие — в одежду из ткани с кожаными украшениями.
Восемь манекенов отражались в двух зеркальных стенах. На туалетном столике лежало много косметики, несколько форм для париков и сами парики. Это была очень яркая, отделанная светлым дубом студия.
Возле третьей стены расположился большой рабочий стол, две швейные машинки и бюст, точная копия самого Джейма Гамба.
У четвертой стены стояло огромное черное бюро, покрытое рисунками по лаку в китайском стиле и составлявшее резкий контраст со светлыми тонами комнаты. Оно возвышалось почти до самого восьмифутового потолка, было очень старое и довольно обшарпанное. Там, где когда-то был дракон, осталось только несколько золотых линий, хотя глаза чудовища смотрели ясной пристально. Рядом был виден красный язык другого дракона, которого время стерло полностью. Однако, лак под ними остался цел, хотя и потрескался.
Мистер Гамб должен поскорее закончить кожаный жакет. Так хотелось бы сделать это именно сегодня, именно сегодня заняться настоящим делом. Но для этого нужна кожа.
А добыть ее сейчас невозможно, потому что очень устали глаза. Он хотел, чтоб руки были абсолютно спокойны. Кроме того, его сильно раздражал крик.
— До завтра, моя крошка, — проговорил он, обращаясь к маленькой собачке. — За-а-автра мы займемся этим в первую очередь. Твоя мамочка должна быть всегда красива!
Глава тридцать пятая
Старлинг крепко проспала часов пять. Среди ночи вдруг пробудилась от страшного сна, схватила зубами угол простыни, зажала ладонями уши, стараясь понять, проснулась она или еще спит, и жуткое видение исчезло. Тишина и никакого блеяния ягнят. Убедившись, что это был сон, Кларис успокоилась, но ее ноги под одеялом все еще продолжали дрожать. Она знала, что сейчас заработает мозг.
Но когда не страх, а дикая слепая ярость неожиданно пронзила, ее душу, девушка почувствовала облегчение.
— Фу, какая глупость, — проговорила она и вытащила из-под одеяла одну ногу.
В течение этого кошмарного дня, когда ей нагрубил Чилтон, оскорбила сенатор Мартин, наговорил упреков Крендлер, посмеялся доктор Лектер и довел до умопомешательства своим дьявольским побегом, наконец, отстранил от дела Джек Крофорд, одно обстоятельство оказалось для нее самым страшным: ее посчитали воровкой.
Конечно, сенатор Мартин была прежде всего матерью, которая, находясь в состоянии крайнего возбуждения, не могла смотреть спокойно, как полицейские копались в вещах ее дочери.
Без сомнения, на самом деле она не считала Кларис преступницей. Но тем не менее вырвавшееся из ее уст слово пронзило девушку раскаленной иглой.
Лежа в темноте, она размышляла над тем, почему ее так потрясло отношение сенатора. Старлинг знала, что злобствующий доктор мог охарактеризовать ее как нахальную нечистоплотную дешевую искательницу приключений, и, конечно, ей это причиняло боль.
А КЭТРИН СЕЙЧАС МУЧИТЕЛЬНО ДОЖИДАЕТСЯ СВОЕГО ЧАСА В ЭТОМ ОКУТЫВАЮЩЕМ ВСЕХ МРАКЕ.
Старлинг на мгновение забыла об этом, предавшись своим личным, ничтожным страданиям.
Впечатления последних дней предстали как безмолвное обвинение, ворвались в сознание устрашающей вспышкой света, подобной вспышке молнии, рассекающей черное ночное небо.
Теперь ее преследовал образ Кимберли. Толстая, мертвая Кимберли, проткнувшая уши, чтобы выглядеть привлекательней, и покрывающая ноги парафином. Кимберли без волос и кожи на голове. Старлинг не думала, чтобы Кэтрин Мартин могла когда-нибудь уделить хоть какое-то внимание Кимберли. Но сейчас они были сестрами по коже. Кимберли уже лежит в морге, оцепленном полицией и даже военными. Старлинг больше не могла даже вспоминать об этом. Она попыталась отвернуть лицо в сторону, подобно пловцу, поворачивающему голову, чтобы сделать вдох.
