Он нес ее, как ребенок несет раненую птицу, чтобы отдать матери, осторожно, будто боялся причинить ей боль.
Добежав до команданте, бедняга понял, что совершенно не знает, что делать с трофеем. Он вытянул руки еще дальше вперед, предлагая его шефу, как подарок на Рождество.
Команданте молча смотрел на то, что ему принесли с такой осторожностью. Отрубленная кисть выскользнула из рук инспектора и мягко шлепнулась в кровавую пыль. Он побледнел еще больше и судорожно сглотнул.
— О господи, — с брезгливым раздражением бросил команданте и сказал детективу: — Будь добр, дай ему один из своих пакетов, а то он сейчас заблюет нам всю картину преступления.
* * *
Катерина в тот день не пришла на занятия. Когда бомба взорвалась на Университетской площади, а сеньор Вальдес неспешно ехал вдоль берега Мерино, наслаждаясь прохладным бризом и подпевая радиоприемнику, Катерина все еще лежала в постели.
По странному совпадению доктор Кохрейн тоже опоздал на занятия: он засиделся в «Фениксе» за чашкой кофе, в сотый раз перечитывая потрепанный экземпляр «Бешеного пса Сан-Клементе». Там, в теплом сумрачном помещении, пропахшем кофе с корицей, никто не услышал ни шума взрыва, ни воплей, ни пожарных сирен. Когда же он вышел на улицы чуть позже десяти утра, город почти вернулся к прежней жизни.
Коста, Де Сильва и отец Гонзалес в момент взрыва находились на своих рабочих местах. Все эти данные были внесены в следственные материалы вместе с именем мальчика, которого не смогли найти нигде — ни в больнице, ни в морге. Оскар Миралес, еще один студент доктора Кохрейна, тот самый юнец, что сидел рядом с Катериной в баре, когда сеньор Вальдес решил переломить судьбу и заговорить с ней, тот мальчик, который в конце концов уступил ему свое место, исчез. И никто не знал, где он.
А он продолжал существовать в размазанном состоянии, покрывая собой ступени центральной университетской лестницы. Детектив с пинцетом нашел большую часть его верхней челюсти, накрепко впечатанную зубами в угол кирпичной стены.
После того как полицейские сопоставили челюсть с данными зубного кабинета, челюсть отослали родителям в закрытом гробу вместе с тремя руками, двумя правыми ногами, парой кроссовок и несколькими мешками песка для придания нужного веса.
Конечно же, полиция выяснила его адрес. Полицейские выбили дверь в квартиру, которую снимал Оскар, и перетряхнули там каждую пылинку. А когда закончили, дневник, который он вел, явился наиболее интересной уликой из всех, что они смогли отыскать. Конечно, большую часть мелко исписанных страниц занимало описание прелестей Катерины, а на последних страницах появились достаточно крепкие и нелестные эпитеты, относящиеся к сеньору Вальдесу. В значительной степени это был бред, порожденный буйством гормонов и одиночеством, однако в дневнике нашлось достаточно глупых, трафаретных сентенций о продажных политиках, высоких идеалах, правах человека и земельной реформе, чтобы заставить команданте, внутренне чертыхнувшись, направить в столицу отчет. Впрочем, команданте заинтересовали другие вещи в дневнике. Он внимательно прочел его и даже сделал пометки.
Сидя на краешке стола, он инструктировал подчиненных так:
— Этот Миралес не мог работать в одиночку. Уж поверьте мне. У него наверняка были сообщники. Найдите их. Перетрясите всех его друзей, родителей, родственников. Привезите мне его двоюродных братьев и сестер. Хочу, чтобы вы допросили их всех — и не церемоньтесь с этими подонками. Возьмите их за яйца — всех, включая бабушку? Проследите за всеми его контактами.
Команданте Камилл о нашел сержанта, который занимался расследованием, и отвел в сторону.
Он указал ему на два имени в дневнике мертвеца:
— Ее не трогать и его тоже, понятно? Оставьте их пока в покое. Пока…
Конечно, за этим последовали аресты, допросы с пристрастием.
Но все это было потом.
А в то утро Катерина лежала в своей постели, не желая подниматься. Она лежала на животе, и ее густые, слегка вьющиеся волосы закрывали подушку шелковистой волной. Ночью она сбросила простыни и теперь напоминала пейзаж, состоящий из бледных, округлых холмов.
Пока она лежала на постели, пожарные развернули шланги и начали поливать Университетскую площадь, смывая в сточные люки кровь, которая под напором струй свивалась в причудливые узоры, напоминающие фантастические цветы, а потом бледнела и с тихим журчанием исчезала в канализации.
Пока они работали, стараясь не смотреть на то, что именно исчезало в люках, сеньор Вальдес стоял у прилавка в его любимом цветочном магазине, перебирая розовые бутоны, алые, как последствия недавнего взрыва.
Сеньор Вальдес любил цветы. Он всегда держал дома несколько букетов, зная, что они придают его квартире элемент законченности, ничуть не умаляя при этом его мужественности. Однако женщинам он дарил цветы крайне редко — и обычно после, а не до. Сеньор Вальдес использовал цветы как знак благодарности даме, а вовсе не как метод обольщения. Он никогда не тратил время на ухаживания.
Жизнь сеньора Вальдеса текла подобно танго, а в танго мужчина ведет, мужчина проявляет инициативу и придумывает новые ходы и движения. В танго есть правила — шаги, например, фигуры танца, а еще в танго есть кабесео — практически незаметные постороннему глазу сигналы, которые посылаются через весь танцпол, взгляд, задержавшийся на долю секунды дольше, чем надо, вопросительно приподнятая бровь, чуть заметная улыбка уголком губ, кивок, а потом — встреча в танце. Это контакт, невидимый для всех, кроме танцора и его избранницы, так же тонок и малопонятен для посторонних, как сигнал, которым самка богомола призывает выбранного ею самца. Этот путь идеален, потому что дает возможность мужчине пережить отказ без публичного унижения и, стало быть, без особого ущерба для самолюбия. Всем известны эти правила обращения с мужчинами, люди пользуются ими с незапамятных времен, такие женщины, как Мария Марром, впитывают их с молоком матери. Мария инстинктивно в совершенстве владела техникой кабесео: она могла, практически не двинув ни единым мускулом, показать, что разочарована, скучает, сердится или, наоборот, что свободна и готова к общению. В тот первый раз она не отвела глаз от его взгляда, увидела движение его густой, четкой брови, чуть улыбнулась в ответ, и их танец начался.
Но с Катериной такие игры были невозможны. Ее юность, наивность, свежесть делали сами жесты и намеки бессмысленными. Как она могла танцевать танго — ей недоставало опыта, а уже кабесео ей точно было не понять. Ее наивная искренность — настолько наивная и страстная, что она даже предложила ему себя — боже, как тронут он был этим жестом, когда понял, что сделала она это лишь по неопытности! В принципе Мария тоже предлагала себя, но
