время она даже стала его чуточку раздражать. К тому же теперь, когда появилась Катерина, нужда в ней отпала вообще. Но дело не в этом. Мария
разочаровала его, подвела самым подлым образом, не выполнив своей прямой функции.
Сеньору Вальдесу страстно захотелось вернуться назад, в сегодняшнее утро, когда он еще был самим собой и не чувствовал ни к кому любви. Он-то, наивный, надеялся, что Мария излечит его от этой непонятно откуда взявшейся чувствительности, а она только усилила ее. Предательница. Подлая дрянь.
Сеньор Вальдес молча глядел в потолок, и по его щекам тихо стекали слезы, скапливаясь маленькими лужицами в ушных раковинах.
— Шшш, дорогой мой, не надо плакать. — Мария тронула поцелуем его мокрые глаза. — В тебе просто говорит уязвленная гордость. Пройдет пара дней, и ты даже не вспомнишь обо мне. — Когда он ничего не ответил, она еще раз поцеловала его, откинула простыню и, пошарив ногами на полу, всунула их в туфли.
Сеньор Вальдес закрыл глаза. Он слышал цоканье ее каблуков по мраморному полу, шуршание платья, недолгую возню, пока она боролась с непослушной молнией.
Она тихо сказала:
— Что ж, прощай, радость моя.
Он не открывал глаз, пока не услышал стук входной двери.
Какое-то время сеньор Вальдес лежал на кровати не шевелясь и пытался собрать разбежавшиеся мысли. Ему пришло в голову, что Мария впервые в жизни ушла от него, не приняв душ. Раньше она всегда истово следовала давно заведенному ритуалу: сначала прохладный душ без мыла, затем растирание свежим полотенцем и легкий массаж. После этого она тщательнейшим образом восстанавливала косметику, освежала духи, нанося пару лишних капель на волосы, чтобы не пахнуть ни чем и ни кем, кроме себя и духов, и в последнюю очередь быстрым внимательным взглядом окидывала комнату, проверяя, не забыла ли она чего-нибудь. Почему же сейчас, когда Мария ни с того ни с сего решила вернуться к роли верной жены, она нарушила незыблемо исполняемые правила и унесла на себе его запах? Это что, прощальный подарок ему? Или она сама так страдала от своего решения, что цеплялась за последние воспоминания о нем, подобно тому, как сентиментальные невесты закладывают в молитвенник цветы, отделенные от свадебного букета? А может быть, то был жест протеста по отношению к Эрнесто? Может, таким образом она хотела бросить в лицо мужу: «Смотри! Я была с ним. Я принадлежала ему»?
Нет, со вздохом решил сеньор Вальдес, скорее всего Мария просто боялась, что он устроит ей сцену. Увидела его смешные девичьи слезы и сбежала до того, как он смог раскрыть рот и обвинить ее во всех смертных грехах. Вероятно, в этом и кроется истинная причина.
В теле сеньора Вальдеса бродил яд, который нельзя было исторгнуть наружу с рвотой, и поэтому он дал волю слезам в надежде, что сможет выплакать разочарование.
Да, он скорбел, хотя сам не знал, что способен и на такое чувство, скорбел по себе в большей степени, чем по утрате Марии. Он не был готов вот так закончить отношения с ней… Неужели больше не будет послеобеденных свиданий, жаркого секса на смятых простынях? Нет, сказал он себе, шмыгая носом, будут, конечно, только не с ней. Но и его время летит с бешеной скоростью, и в конце концов и для него придет последнее свидание, а за ним — ничего. Количество отпущенных ему часов стремительно сокращается! Сколько осталось? Он не знает, и никто не знает. В этом-то и ужас…
В конце концов сеньор Вальдес поднялся с постели и прошлепал в ванную. На мраморному полу его босые ступни издавали сухой, шуршащий звук, что возникает, если провести наждачной бумагой по стеклу. Шаркающий звук старости, поражения, смерти. Сеньору Вальдесу опять захотелось заплакать, подставить лицо под сильную струю и зарыдать в голос, чтобы вода смыла его горе в канализацию. Но слезы не шли. Он был опустошен. Только боль и страх выгрызали дыру где-то глубоко внутри.
Сеньор Вальдес повернул кран, и на голову обрушилась масса горячей воды. Он долго стоял под душем, обняв себя руками, закрыв глаза и не думая ни о чем.
* * *
Когда нагруженный цветами фургон подъехал к дверям дома, где жила Катерина, девушка все еще была в постели. Она лежала на животе, уткнувшись лицом в гору подушек и подогнув под себя одну ногу, как балерина, застывшая во время исполнения пируэта. Катерина крепко спала. Правой рукой она и во сне сжимала корешок большой желтой записной книжки, такой же, как у сеньора Вальдеса, но с одним-единственным отличием: если кремовые страницы записной книжки сеньора Вальдеса были пусты, то ее — заполнены торопливыми, прыгающими строчками.
Катерина спала, потому что писала почти до рассвета. В последнее время она каждую ночь ложилась в постель с роем беспорядочных мыслей в голове и писала, пока усталость не брала свое, а под утро просыпалась, поднимала голову с пружинного корешка книжки и работала до тех пор, пока солнце не освещало розовым светом окна соседнего дома.
Катерина обожала истории. В раннем детстве, когда она еще не ведала смысла и силы слов, малышка Кати часто лежала в крепких отцовских объятиях и завороженно слушала его голос, глядя на шевелящиеся под темными усами губы взглядом удивленного котенка и пытаясь повторить странные звуки, исходящие от отцовского лица. А когда она подросла, слова обрели смысл и ворвались в ее голову, рассыпавшись по ней, как ночной салют в черном бархатном небе, разбросав во все стороны яркие цветные искры изображений.
Каждый день, когда отец возвращался домой с поля, сгорбленный, измученный после многих часов изнурительной работы, Катерина бежала по дороге ему навстречу и хваталась за темную, шершавую, мозолистую ладонь, и они вместе шагали домой, не произнося ни слова. Дома она терпеливо ждала, пока пани съест свой суп и пересядет на диван. Тут наступало ее время, и девчушка залезала на колени к отцу в ожидании новой истории. Да, ее папи был мастер сочинять сказки.
Катерина так любила истории, что вскоре начала придумывать свои. Рассказы о святых и мучениках, которыми их потчевал по воскресеньям священник, она дополняла новыми персонажами и подробностями, настолько фривольными, что мать приходила в ужас от богохульства малышки-дочери. Обычно Катерина возвращалась из церкви вместе с отцом, а тот до слез хохотал над ее импровизированными баснями и притчами и просил продолжения. Катерина сочиняла истории и про жителей своей деревни. Она придумывала счастливые концы для тех, у кого были грустные лица, а злых и жестоких
