– Ночью вы никуда не пойдете! Я не разрешаю! - крикнул Каменский.
Суворов обернулся к нему. Он закрыл глаза и раздельно отчеканил:
– Запрещать, Михаил Федотович, вы мне ничего не можете- я такой же генерал-поручик, как и вы! И тоже кое-что в военном деле смыслю! Можете спать спокойно, а я пойду вперед, к Козлуджи! - И он выскочил из мазанки.
– Ступай к черту! - крикнул ему вдогонку Каменский.
Строптивость Суворова окончательно вывела Каменского из терпения. Он лежал и прислушивался: неужели этот сумасброд пойдет ночью куда-нибудь?
Через минуту послышался топот коней и сдержанный говор людей - мимо окон мазанки ехали казаки Суворова.
Каменский накрыл голову подушкой, чтобы ничего не слышать. Он пролежал так довольно долго. Потом вспотел и со злостью отбросил подушку. Мимо окон продолжали топать шаги. Привычное ухо Каменского уловило, как звякнула водоносная фляга,- это уже шла пехота.
Шеститысячный корпус Суворова, без всяких прусских хитростей и эволюции, упрямо двигался вперед.
IV
Деревня Юшенли давно осталась позади. Уже начинало светать. Шли не останавливаясь: Суворов хотел пройти лес Делиорман, который лежал на его пути, и устроить привал у городка Козлуджи.
Делиорман уже был виден. Он высился как черная, непроницаемая стена. Посреди него чуть белела узкая полоска дороги, быстро исчезавшая из глаз в непроглядной лесной чаще.
У самого леса остановились - ждали, пока возвратится эскадрон сербских гусар, посланный вперед на разведку.
Остальные четыре эскадрона Сербского полка отошли в сторону с дороги, чтобы хоть немного дать отдых измученным, еле волочившим ноги лошадям. Голодные кони с жадностью набросились на скудную, жесткую траву - чем дальше продвигались на юг, тем каменистее становилась почва.
Стоять без движения пехоте было хуже, нежели идти: сразу наваливалась дремота, по спине подирал холодок. Зевалось. Воронов, опершись на ружье, клевал носом.
Зыбин, схоронившись за спинами товарищей, высекал огонь, собираясь закуривать: турок еще не ждали и шли без особых предосторожностей.
Башилов, для которого все представляло интерес, жадно смотрел по сторонам.
Впереди плотной стеной возвышался лес, сзади такой же стеной стояли полки суворовского корпуса.
– Дяденька, чего мы стоим? - спросил он у Огнева.
– Послали гусар посмотреть, что в лесу. Видишь, какой он. Сунешься туда, а в нем, может быть, турок притаился, - ответил Огнев.
Было тихо. Слышался приглушенный говор сотен людей, где-то сзади взвизгнул жеребец.
И вдруг по лесу пронесся дробный треск ружейной стрельбы. Эхо донесло какие-то крики, топот лошадиных копыт.
– Басурманы!
– На турка напоролись! - заговорили все. Дремота вмиг пропала.
Гусары садились на коней, строились сбоку от дороги.
– В каре! - раздалась команда. Апшеронцы быстро стали в батальонные каре. Первая рота занимала передний фас [28] каре. Справа от Огнева плечом к плечу стоял Башилов. Огнев чувствовал, как мелкой дрожью трясется плечо рекрута.
"Робеет, бедняга!"-подумал Огнев. Сам он неоднократно бывал в бою, пообвык, но все же каждый раз перед началом сражения ему было как-то не по себе.
Из лесу, пригибаясь к шеям лошадей, выскочили врассыпную с десяток гусар. В предутренних сумерках было видно, как у одного со щеки на васильковый доломан ручьем льется кровь. На втором не было кивера. Одна лошадь промчалась без всадника. Седло съехало на бок, и стремя било по каменистой дороге.
Гусары, как обезумевшие, проскочили между батальонными каре апшеронцев.
– Стой! Стой! - останавливали их где-то сзади свои.
Следом за гусарами вырвались из лесу конные турки. Они, видимо, не ожидали, что сразу наткнутся на главные силы врага. Два-три всадника успели на всем скаку осадить коней и круто повернули назад. Но одного из них сшибли налетевшие свои же, - турок вылетел из седла и, шлепнувшись о землю, остался лежать, а лошадь поднялась и побежала в сторону, вдоль опушки леса.
Десятка три турок, распаленных удачной погоней, в безумной, бессмысленной ярости наскочили с шашками на ощетинившееся штыками каре апшеронцев. Впереди всех на прекрасном вороном жеребце мчался какой-то чернобородый турок, видимо начальник. Дико крича и размахивая кривой шашкой, он бросился на угол фаса, где стояло 2-е капральство.
Апшеронцы спокойно приняли их всех на штыки. Громадный вороной конь грохнулся со всего маху на бок, приподнялся и забился в предсмертных судорогах, больно задевая копытами апшеронцев. А чернобородый минуту висел на апшеронских штыках. Его рука, сжимавшая шашку и бесполезно рубившая по далеко вперед выброшенным ружьям, разжалась. Турок что-то крикнул в последний раз и поник. Апшеронцы сбросили его со штыков.
Башилов тяжело дышал.
– Уважили их благородие - досыта накачали! - сурово усмехнувшись, сказал Зыбин.
– Коня-то жалко: вон какой жеребец был! - пожалел Огнев.
– Бес его возьми - мне всю голенку копытами истолок и штиблет изорвал, - потирал ушибленную голень Воронов.
В это время откуда-то сзади прискакал на своем степняке сам Суворов.
– Ребята, справа по три, за мной! - крикнул он сербским гусарам и первый помчался в этот густой, страшный своей темнотой и неизвестностью лес.
Гусары, крестясь и пришпоривая коней, поспешили вслед за Суворовым.
V
Войска Суворова уже несколько часов пробивали себе дорогу штыками через лес Делиорман. Взошло солнце, настало утро, а в лесу все еще кипел горячий бой. Вся узкая лесная дорога была завалена трупами людей и лошадей и повозками брошенного на пути турецкого обоза.
Турки, засевшие в лесу, сначала опрокинули сербских гусар Суворова: гусарам негде было развернуться, и они бежали. Но потом подоспела пехота, и турки начали отступать, хотя упорно отстаивали каждый свой шаг.
Для Башилова все это утро пролетело как один миг. Башилов двигался словно во сне: в кого-то стрелял, кого-то колол штыком. Кругом Башилова падали люди - ранило молодого рекрута, который пришел в полк одновременно с Башиловым, упал зарубленный янычаром старик капрал. Башилов ежесекундно ждал, что его убьют, но продолжал идти невредимым. Только раз шальная пуля сшибла с его стриженой головы треуголку.
Чувство страха, которое Башилов испытывал в начале боя, теперь как-то притупилось. Башилов уже немного привык к виду крови, к мертвым телам турок и своих, лежавшим на каждом шагу.
И лишь одного Башилов не мог равнодушно перенести: на ближайших придорожных деревьях и кустах торчали воткнутые на сучья отрубленные турками головы русских гусар. Когда Башилов впервые, в полушаге от себя, увидал на молодом дубке эту страшную мертвую голову, он точно ступил на уплывающую из-под ног доску деревенских качелей. По разгоряченной, потной спине откуда-то хватил сквознячок. Башилов чуть не выпустил ружья из рук.
Но лесная дорога была узка, сзади всё бежали новые и новые капральства. Кто-то сильно толкнул плечом загородившего дорогу Башилова, и он тотчас же пришел в себя. Огляделся: кругом него были незнакомые мушкатеры. Ни Зыбина, ни дядьки Огнева не было рядом.
На одной лужайке, где столпились турецкие телеги и янычары из-за этого прикрытия отбивались от русских, он услыхал знакомый зычный голос Алексея Зыбина:
– А ну, расступись, ребята, дайте второму капральству вдарить!
Башилов кинулся на голос, но когда подбежал к турецким возам, то Зыбина уже не оказалось. Разыскивать свое капральство было некогда стремительный людской поток увлекал его все дальше.
Башилова, как и всех в суворовском корпусе, сильно мучил голод - с самого вечера во рту не было ни крошки. Еще больше мучила жажда. Столько времени были на ногах, в движении, а тут еще в лесу стало душно, как в бане. Парило. Многие солдаты падали замертво от изнеможения и страшной усталости.
А проклятому лесу не было конца. Вот, казалось, уже выходили на опушку, но это опять была очередная лужайка.
Наконец лес стал заметно редеть.
Впереди посветлело - видимо, пробивались к опушке.
И вдруг сверху точно кожухом накрыло Делиорман. В лесу разом стемнело. Над головами неожиданно загрохотал гром, ослепительно сверкнула молния, и на лес шумной, звонкой лавиной обрушился ливень.
Выстрелы сразу прекратились. Стихли неистовые крики турок. Ливень устроил перемирие. Движение приостановилось. В одну минуту по узкой дороге побежали мутные потоки воды. Люди не укрывались от дождя - каждый старался только прикрыть ружейный замок.
Все охотно стояли под этими освежающими струями воды и ветра, ловили воду. Подставляли фляги, манерки, котелки, кружки, ладони. Не могли напиться, не могли нарадоваться этой спасительной влаге и свежести.
