Это была единственная роскошь, которую она себе позволила. Она выбрала шелк яркой расцветки и пока шила, время шло незаметно. Ему понравится халат. Она видела такие в витринах дорогих магазинов, торгующих мужской одеждой, и была уверена, что ничего подобного у него никогда не было. Она не знала, в каких случаях носят такие красивые вещи, но долго простояла перед витриной, разглядывая, как сшит халат, а потом дома постаралась скопировать его.
Халат был готов. Он висел на спинке стула, ожидая, когда Келлер вернется и наденет его. Соухе нравилось смотреть на него, перед тем как потушить свет. Халат стал ее талисманом. Если любовь способна преодолевать расстояния, то и тоска ее должна обязательно дойти до Келлера, где бы он ни был, и заставить его вернуться.
Она долго ворочалась, но перед рассветом забылась сном и не слышала, как в двери повернулась ручка. По лестнице, крадучись словно кошка, охотящаяся за птичкой, поднялся мужчина. Он двигался бесшумно, темнота поглотила его тень. Ему выдали вперед пятьдесят ливанских фунтов и обещали еще пятьдесят. Вокруг правой руки у него был намотан тонкий узловатый шнур — орудие его ремесла. Чтобы не было ни шума, ни борьбы, не осталось никаких следов. Таковы были инструкции. Можно взять, что захочет, чтобы было похоже на убийство с целью ограбления.
Возле двери он остановился и прислушался. Два дня он следил за домом, чтобы увидеть девчонку и удостовериться, что у нее нет мужчины. Но может оказаться, что по ночам к ней приходит кто-нибудь из соседей. Он приставил к двери ухо, пытаясь различить ее дыхание. Ничего не слышно. Если она одна, он удушит ее и через пять минут будет уже на улице. Если же в комнате есть кто-то еще, придется прийти на следующую ночь, и так до тех пор, пока он не застанет ее одну.
Он нажал на ручку и толкнул дверь. Ручка повернулась, но дверь не открылась. Келлер приказал Соухе запираться на ночь. Она никогда в жизни не спала с запертой дверью, но раз Келлер велел, она послушно выполняла его наказ. Мужчина за дверью еще раз нажал на дверь, надеясь, что ее просто заело, но дверь не поддавалась. Она была заперта.
Он аккуратно свернул шнурок и спрятал его в карман. Послав по-арабски своей жертве проклятие, он так же крадучись спустился с лестницы. Придется изменить тактику. Жаль, выполнить задачу становилось опаснее.
Небо посветлело, на горизонте показались первые красно-золотистые проблески рассвета, но солнце еще не вышло из-за моря. Мужчина вприпрыжку побежал к набережной, плотнее запахивая плащ от пронизывающего ветра. Он был голоден, а до нищенского лагеря беженцев, где он жил с семьей, был еще час ходьбы. Он был зол и мрачен из-за неудачи. Ему надо было кормить двенадцать человек и оберегать их жалкую лачугу от посягательств других беженцев, не имевших крыши над головой. Сейчас эта девчонка была бы уже мертва. Он переждет день и завтра рано утром наведается к ней еще. Можно спрятаться у нее в комнате, когда она выйдет.
Даллас уже сидела на коленях у Хантли, когда раздался стук в дверь. Хантли не торопил события, он был в добром расположении духа. Разрешал Даллас целовать себя, называть ласковыми именами. Одной рукой он прижимал ее к себе, а в другой держал огромный бокал с виски. Услышав стук в дверь, Даллас не поверила своим ушам. Хантли тоже. Была полночь. Кто осмелился потревожить его в такой час, не предупредив заранее по внутреннему телефону? Хантли слегка подтолкнул Даллас:
— Иди посмотри, кто это.
«Ну, если это кто-то из слуг, — возмущенно думала Даллас, — или этот болван-дворецкий, я заставлю старикана всех их выкинуть на улицу. Я им покажу, как врываться сюда! Надо же, все так хорошо складывалось...»
— Извини за беспокойство, Даллас, но мне необходимо поговорить с дядей.
Даллас была так удивлена, увидев Элизабет, что даже дверь не закрыла.
— Он устал, — шепнула она. — И никого, кроме меня, не хочет видеть. Уходи, дорогая, пожалуйста.
— Что ты, черт возьми, стоишь там в дверях? — крикнул Хантли. — Кто это?
Даллас не осмелилась солгать:
— Это Элизабет, милый. Она хочет поговорить с тобой.
Ну вот и все, больше ей ничего сегодня не светит. Сейчас Элизабет войдет, и заранее можно сказать, чем это кончится. Глаза Даллас наполнились слезами.
— Давай вытряхивайся! — как она и ожидала, приказал ей Хантли. Вот так с ней всю жизнь обращаются мужчины. «Иди сюда, детка; ложись; ну, давай, детка; ладно, а теперь вытряхивайся». Даллас смотрела на Элизабет. Это она лишила ее возможности побыть с Хантли и, может быть, теперь на месяцы. Даллас вышла.
— Извини, что потревожила тебя. Бедняжка Даллас так расстроилась.
— А, плевать! Входи и закрывай дверь. Старики боятся сквозняков.
Элизабет нерешительно прошла в комнату. В халате Хантли казался совсем старым. Но тут Элизабет вспомнила, чему она помешала, и презрительное словцо, которое он бросил Даллас: «Вытряхивайся».
Она сказала Эдди Кингу, что любит своего дядю. Кого она обманывала? Разве можно любить тирана, перед которым люди пресмыкаются из страха? Хантли — отвратительный старше, который прилично к ней относится только потому, что она одной с ним крови. Ее мать всегда презирала его и была права.
— Я хотела поговорить с тобой о Бейруте, — сказала Элизабет. Она не села. Так она чувствовала себя увереннее, стоя поодаль и глядя на него сверху вниз.
— А что о Бейруте?
Он все знал. Холодные глаза на мгновение удивленно расширились и выдали его. Он знал и о Бейруте, и о Келлере. Последняя надежда Элизабет, что он не связан с Кингом, погасла.
— Оттуда в Штаты был переправлен человек, который должен что-то сделать для тебя. Я хочу знать, что именно.
— Не понимаю, о чем ты, черт возьми, говоришь! — зло поблескивая глазами, не колеблясь, воскликнул Хантли.
Она застала его врасплох, когда упомянула о Бейруте, но сейчас он уже снова владел собой. В глазах его больше не блеснет предательский огонек. У него не то что стальные нервы, у него вообще их нет.
— Я был занят, когда ты ворвалась сюда, — сказал он. — А эти сказки ты можешь рассказать мне и утром. — Хантли встал и пошел в спальню.
— Подожди, Хантли, — остановила его Элизабет. — Иначе я пойду с этими сказками в полицию. Думаю, они выслушают меня.
Хантли, как на шарнирах, круто повернул свое поджарое костлявое тело. Элизабет тоже может быть упрямой. Она ведь из рода Камеронов, несмотря на утонченную мамашу с ее интеллигентским презрением к деньгам. Хантли вернулся и снова уселся в свое кресло.
— Подай мне виски.
— Возьми сам, — ответила Элизабет. — Я тебе не Даллас.
Хантли потянул за ручку верхний шкафчик небольшого французского комода восемнадцатого века, который стоял рядом с креслом. Открылся бар, полный напитков. Хантли взял графин с виски и налил себе бокал.
— Ну ладно, — сказал он. — Уже за полночь, так что давай выкладывай свои басни, и я пойду спать.
— Не пытайся меня провести, Хантли, — я ведь твоя племянница. Не уверена, значит это для тебя что-то или нет, но по крайней мере это доказательство того, что я не дурачу тебя. Ты замешан в этом деле вместе с Эдди Кингом. Вы провезли сюда человека по фальшивому паспорту, и я хочу знать зачем.
— Черт возьми, какое право ты имеешь задавать такие вопросы? Кто обязан перед тобой отчитываться? — разозлился Хантли, обрушив на нее, будто град камней, всю мощь своей грубой устрашающей силы.
И тогда Элизабет в ответ бросила в него свой единственный камень:
— Я спрашиваю, потому что провезти этого человека Кинг поручил мне. Вот что дает мне право задавать такие вопросы.
Вот этого Хантли наверняка не знал. Хотя здесь Эдди Кинг не солгал. Лицо его побледнело. Он встал, пролив на ковер виски.
— Ты? Ты провезла в Штаты этого парня?
— Меня попросил об этом Эдди, — спокойно объяснила Элизабет. — Попросил оказать тебе эту услугу. И еще просил не говорить тебе об этом.
— Негодяй! — прошептал Хантли. — Мерзкий негодяй! Ну-ка, расскажи, как это произошло! Расскажи все подробно.
— Я поехала с Кингом посмотреть Ливан. Это ты знаешь. Вроде как обычное путешествие. Но у Эдди была определенная цель. Когда мы туда прибыли, он попросил меня вернуться домой вместе с этим человеком, провести его через таможню и оставить в аэропорту, где его должны были встретить. Кинг сказал, что это надо сделать ради тебя, но ты не должен об этом знать. А поскольку дело очень важное, то никому, кроме меня, доверить нельзя. Он показал мне этого человека, по дороге в аэропорт я посадила его к себе в такси, и мы вместе прилетели в Нью-Йорк.
— Боже мой! Да я убью его! Я ему такое устрою, что он света белого невзвидит! И ты это сделала?
— Да. Я думала, это касается твоих планов по разоблачению властей, что ты делал раньше. Кинг сказал, что ты сильно рискуешь и я не должна тебя подвести. Вот я и привезла этого человека.
