— А дождь-то все идет, — лениво говорит Искра и, поймав мой взгляд, почти ложится на стол, так что вырез платья распахивается, полуобнажая грудь. — Ты любишь виноградный лукум?
— Не очень.
— Чудак! Что до меня, то предложи мне на выбор луканку и лукум, я выберу лукум. От него не толстеют. Ты не против, если я закажу еще порцию?
— Валяй.
Я отвожу глаза и достаю пачку «Арды». Сухой табак потрескивает в пальцах.
— Дай и мне, бай-Слави. Твои родители из деревни?
— С чего ты взяла?
— Ты куришь «Арду», Дешевый сорт, как раз для крестьян.
— Привычка, — говорю я спокойно. — Раньше я курил «Картел», он еще дешевле и крепче. Табак, как и выпивка, должен забирать. Кстати, а не выпить ли нам? Эй, любезный, две рюмки ракии.
И почему это мне везет на запреты? Падать в обморок на улице нельзя, курить дешевую «Арду» тоже, Я люблю крепкие табаки, а послушать Искру — так надо менять сорт. Или нет? Или в конечном счете Слави Багрянов может позволить себе роскошь иметь индивидуальные черты?
— Не отставай, Искра! — говорю я и залпом выпиваю рюмку. — Ракия изумительная штука! Напиток напитков! У нее есть вкус и запах, и не говори, что они кошмарны. Или ты думаешь, что «Метакса» — эта греческая дрянь, именуемая коньяком, — лучше водки? Но только не лги. И не морочь мне голову, что лукум вкуснее луканки. Любая колбаса, даже не луканка, сытнее и полезнее сладкого крахмала. Не так ли? И, кроме того, учти — хотя ты этого и не знаешь! — от лукума толстеют. Жиреют до невозможности, становясь бочками с салом. Ты хочешь стать бочкой с салом? Ну-ну, не хмурься, до этого далеко. Верное слово, не будь я Слави!
Я выпаливаю эту галиматью, не выбирая слов, и при этом стараюсь не смотреть на дверь, от которой, лавируя меж столами, идет молодой человек в примятой шляпе. Я его никогда прежде не встречал, но ему не надо доставать жетон, чтобы представиться.
Глаза Искры до краев затоплены недоумением.
— Ну и ну, — говорит она. — Не стоит тебе пить, бай-Слави. Одна рюмочка, а поди ж!
Я киваю ей и поднимаю руку.
— Любезный! Еще две ракии и шоколад для барышни. Швейцарский! С коровой на бумажке.
Я пьян, я вдребезги пьян. Не надо быть Сократом, чтобы понять это. Провинциальный житель Слави Багрянов гуляет напропалую, спуская левы. А, не жаль! Живем только раз, и не каждый день удается подцепить на улице барышню.
Господин в шляпе огибает столик и становится за спиной Искры.
— Здравствуй, детка.
Крупная рука с короткими пальцами легонько похлопывает Искру по плечу.
— Ты сиди, сиди... Твой брат? Небось двоюродный?
— Господин Петков! Откуда ты взялся?
Петков таинственно прищуривается.
— Секрет! Так ты не ответила — твой родственник?
Искра поправляет вуаль и с неудовольствием поджимает губы.
— Все шутишь. Знакомьтесь, господа: Слави Багрянов — Атанас Петков.
— Весьма польщен...
Петков кивает и садится, не подав руки. То, что он из полиции, это ясно. Выдает касторовая шляпа из запасов Дирекции — таких, насколько мне известно, нет в продаже. Какая-нибудь шишка из отдела нравов? Или он служит в ДС[9]?
Обдумывая это, я не забываю придвинуть Петкову рюмку ракии. Озноб тихо карабкается по спине, стискивая шею, и я изо всех сил стараюсь выглядеть беспечным.
— За знакомство. Слушай, Искра, ты любишь песни?
— Смотря какие.
— Шопские, на два голоса. У меня, господин Петков, оч-чень приличный баритон. Не веришь?
— Почему же? — вежливо говорит Петков и смотрит на меня поверх рюмки. — У тебя и лицо хорошее. Красивое, фотогеничное. Ты, господин Багрянов, наверное, здорово выходишь на фотографиях.
«Фи вам!» — как говорят барышни в провинции. Никакого изящества! Но если тебе так нужно, я готов подыграть. Две-три старые фотографии я ношу при себе. В паспортной книжке. Они запечатлели для вечности физиономию Слави в числе других.
Петков небрежно рассматривает фотографии и словно невзначай листает паспорт. Я слежу за ним и чувствую, что озноб держит меня мертвой хваткой. Кровь начинает пульсировать в висках, и я слышу стук своего сердца.
— Хозяин! Ракии моему другу и рюмочку госпоже. И мне... За знакомство... Твое здоровье, господин Петков.
Ракия обжигает рот, вызывая спазм, но я бесстрашно вытягиваю губами последние капли, прищелкиваю языком. Что-что, а пить я умею. Алкоголь не берет меня, только в голове звенит.
— Хороша! Приезжай ко мне в Добрич, Атанас! Я тебя домашней угощу.
У каждой удачи есть пределы. Везение не может быть бесконечным. Оно как шагреневая кожа — отрываешь от него по кусочку, рискуя в один прекрасный день протянуть руку за новой порцией и не найти ничего. Вот так-то.
— Ты страшно милый, бай-Слави, — протяжно говорит Искра и наклоняется ко мне: — Пригласи меня в Добрич. Ладно?
Она порядочно набралась. Еще бы, четыре рюмки ракии! Напудренные щеки розовеют, пальцы вздрагивают, и сигаретный пепел сыплется на отвороты пальто.
— Валяй, — говорю я. — А ты что молчишь, Атанас? Может, я тебя чем-нибудь обидел? Не хочешь, чтобы звал Атанасом, не буду. Все равно ты мне по душе. Э?.. Да ты что, и правда обиделся?
— Он не обиделся, — говорит Искра.
— А чего молчит?
— Да он всегда такой... Плюнь на него, бай-Слави!
Лоб Петкова собирается в морщины, уползает за кромку шляпы.
— Не вмешивайся, Искра! Послушайте, мне что-то скучно в этой сладкарнице. Не то место, где порядочные люди могут хорошо посидеть. Да и полдень скоро.
Полдень — время обеда. Священный час. София — большая провинция, где все встают на заре, набивают животы к полудню, ужинают с темнотой и в десять — бай-бай.
— Как хочешь, Атанас.
— Тогда пойдем отсюда. Я знаю одно местечко, где для нас с тобой найдется свободный столик. И кухня там — боже мой!
— А Искра?
— Прихватим и ее.
Я колеблюсь. Ровно миг, не дольше. Плащ мой вычищен и высох, ракия допита, и хозяин вот-вот закроет сладкарницу на перерыв. Паспорт и фотографии все еще лежат на столе. Я прячу их и мысленно скребу в затылке. Французы утверждают, что, когда двое пытаются надуть друг друга, один — заведомый дурак. Веселые они люди, французы...
— Ладно, — говорю я и тяжело поднимаюсь. — Пойдешь с нами, Искра.
Рука моя запихивает в карман паспорт и выуживает несколько кредитных бумажек. Гораздо больше, чем полагается за кофе, шоколад и выпивку.
— Любезный! Получи! Сдачи не надо.
Слави Багрянов, когда хочет, щедр, как растратчик. Петков прищуривается, провожая деньги равнодушным взглядом, а Искра, качнувшись, приваливается ко мне мягкой грудью.
— Какой ты милый...
Интересно, куда мы направимся отсюда — в кабак или прямехонько в гостеприимный дом Дирекции полиции?
