— Ничего себе… кино, — вырвалось у Петренко.
— Уф, — обессиленно выдохнула бабуля и тыльной стороной ладони провела по лбу. — Это кто ж таков будет?
— Ха-ха, — мрачно рассмеялась я, догадавшись, что этот тип и проходит у матери под кодовым названием «заказчик». Видеть, как они обжимаются, было не совсем приятно.
— Аи да Соня! Вот так умыла Леонида, — злорадно отчеканила бабушка. — Мужчина-то, видать, богатый! И обличьем куда как симпатичней, чем наш варнак!.. Господи, неужели у моей дочери когда-то да наладится жизнь?! Неужто она встретила достойного ее человека?! Слава тебе господи…
Мама, вероятно, почувствовала на себе пристальные взгляды, подняла лицо вверх и смутилась. Слабо взмахнула пальцами, не столько прощаясь, а словно отталкиваясь от нас, и поспешно скрылась в машине. Стасик, проводив иномарку взглядом, крикнул мне:
— Рит, это кто — ваша знакомая? Чего вы так выставились?
— Да это ее родная мать, — опередила меня Окса.
— Ма-а-ать?! — Стаc присвистнул и полез в карман за сигаретами.
— А ну-ка, девчата, айда в дом! Незачем на людях цирк устраивать, — скомандовала бабушка, подталкивая нас с Петренко к комнате.
— Стасик, жди меня! — успела крикнуть я. Распахнув шифоньер, лихорадочно перебрала плечики с одеждой, соображая, во что нарядиться. Бабушка бесцеремонно отстранила меня и захлопнула дверцы:
— Никуда не пущу, даже не надейся. Посмотри на часы. Половина одиннадцатого!
— Ты сама пять минут назад говорила: «Девочки, идите на свежий воздух, дышите озоном», — передразнила ее я.
И Петренко напомнила: мы не маленькие. Баба Рая осталась непреклонной. Заявила, что с Оксанкой она бы меня, может, и отпустила ненадолго, а с этим проходимцем — ни за что!
— Он не проходимец, он — мой жених!
— Же-е-ених, — издевательски пропела ба. — Шантрапа он подзаборная, а не жених! Тьфу, штаны рваные, кроссовки грязные, да еще патлы косынкой обвязал, как колхозница.
Мы с Оксой захихикали, и она попыталась втолковать бабушке, что это не косынка, а бандана, ее носят и парни. У Стаса стиль такой — неохиппи. На самом деле он чувак неплохой, почти непьющий.
— Не пущу! — грозно повторила упертая бабуся.
— Матери можно, а мне нельзя, да?
— Не сравнивай жопу с пальцем! — опять прибегла к грубости наша милая старушка. — Софья встречается с приличным обеспеченным человеком, а ты, соплячка, позарилась на голь перекатную.
— Ах так? Ну и не надо! Никто и нуждается в твоем благословении!
Оттолкнув ее, я выбежала из квартиры в домашних шлепанцах, успев сорвать с вешалки в прихожей ветровку. Скакала по ступенькам без оглядки. И совсем как мама, вырвавшись из подъездной двери, попала в объятия любимого. Он крепко поцеловал меня в губы, и это было самым прекрасным из всего, что происходило со мной за последние полтора месяца… От Стасика пахло настоящим мужчиной — смесью табака и перегара, прелой влажностью джинсовой материи, слегка сдобренной потом. На меня этот запах действовал возбуждающе и туманил голову, наполнял томлением все тело…
— Чем это вы занимаетесь? — насмешливо молвила Окса. — Ждете, когда бабушка выскочит, глаза выцарапает?
— Тебе что, завидно? — Рудницкий оторвал от меня свои сладкие губы, но обнимать не перестал.
— Ой, можно подумать… прямо обзавидовалась вся… Было бы чему!..
Оксанка передернула плечами. Я предложила Стасику проводить ее домой.
— Да ладно, я уж как-нибудь сама. Куда ты попрешься в тапочках?..
— Нет, я бы проводил, но Росинант троих не выдержит. — Рудницкий махнул, указывая на мотоцикл, притулившийся на обочине возле нашего дома. — Извиняй, Ритка, у меня, конечно, не BMW, а «харлей», но поверь, добрый байк по скорости не уступит автомобилю. Я ручаюсь!
На двурогой рукоятке руля висели два шлема, один из которых Стаc подал мне.
— Счастливо покататься. Пока-пока! — сделала нам ручкой Окса, не сумевшая скрыть обиды. Но в чем я перед ней виновата? Третий — всегда лишний…
…Ветер бил нам в лицо, единственная фара рассекала сумрак над дорогой, и воздух в ее свете клубился, как пар над кипящей кастрюлей. Я обнимала Стаса руками и ногами, прижималась к его спине настолько тесно, что наши тела слились, сделались единым целым. Теперь я знаю: самый крутой драйв можно испытать лишь от скорости — когда байк летит, почти не касаясь колесами асфальта, и ведет его парень, которого ты любишь.
— Хочешь, сгоняем на озеро? — обернулся ко мне Рудницкий.
Я утвердительно качнула головой. Гладкое асфальтированное шоссе сменилось бетонным покрытием, а затем Стасик свернул на глинистую, утрамбованную шинами колею, дыбившуюся сплошными кочками. Трясло и подбрасывало нас нещадно. То место, которое бабушка просила не сравнивать с пальцем, у меня быстро заболело. Наверное, синяки останутся… Свет фары выхватывал придорожную траву. Перед нами расступались кусты и деревья с дрожащими от ветра листочками. Точно так же трепетала, подрагивая, моя перевернутая восторгом душа.
Стасик заглушил мотор:
— Вот и наше озеро, приехали…
Он снял шлем, и я тоже освободилась от своего. С трудом слезла с сиденья — отбитая задница ныла, занемевшие ноги плохо разгибались, их щекотали невидимые мурашки. Пришлось держаться за мотоцикл, чтобы не упасть.
Вокруг было невероятно тихо. Настолько тихо, что казалось, я оглохла. Пространство, насколько хватало глаз, застилал белый туман, похожий на разбавленное молоко.
— Где оно, твое озеро? — спросила я.
— Пошли покажу. — Он крепко взял меня за руку и повел вперед.
Мы шли, будто парили, ступая не по земле, а по облакам, утопая в их мягкости по пояс. Тянуло сыростью, тиной и луговыми цветами. Где-то совсем близко проквакала лягушка, раздался плеск воды, и я, наконец, различила озерный окаем. Молочный туман над ним загустел, как кисель; сквозь него пробивались темные камыши и острые пики осоки, опоясавшие берег. Вода дышала как живая, хлюпала, вздыхала. В ней полоскались ветви ивы, похожие на спутанные русалочьи волосы.
— Ри-ита, — протяжно позвал Рудницкий. Положил руку на мой затылок, запустил пальцы в волосы, и они тоже спутались. А лицо запрокинулось, подставляя ему губы, и шею, и грудь. Свободной рукой Стасик расстегнул пуговицу на моих джинсах и потянул «молнию» вниз, я тоже начала стягивать с него одежду. Мы повалились в мокрую траву, продолжая целоваться и раздеваться. Я стелилась под ним, как туман, хлюпала, как стоячая озерная вода, и плыла навстречу своему первому и единственному мужчине. — Рита… Рита… Риточка… — Он шептал мое имя, как шаман заклятие, и заколдовывал меня, пробуждая самые дикие древние инстинкты. Будто все силы природы вселились в меня, сделав мою плоть гибкой, податливой, отзывчивой на его прикосновения. Мы катались по ковру высокой, густой и шелковистой травы, и я больше не знала — кто я. Я слилась с ним и с росой, насквозь пропиталась живительной влагой и барахталась в ней, утопая в наслаждении. Оно прострелило меня насквозь, навылет — от кончиков ног до макушки, заставило выгнуться грозовой дугой и оттолкнуть Стасика… По телу разлилась тягучая, как мед, истома, лишившая способности двигаться и думать.
Я глядела вверх на приблизившееся небо с крупными, яркими звездами, и мне казалось, что они тоже сгорают от экстаза, мерцают, понимающе подмигивая мне.
Рудницкий заговорил первым:
— Ритуленок, ты не замерз? Может, дернем для сугрева? — и потянулся, доставая из джинсовой куртки плоскую фляжку. Сделав глоток, передернулся и передал мне.
Стальная поверхность отразила ущербную луну, переливалась, как рыбья чешуя, и подмигивала, совсем как звезды. Внутри была водка. Раньше я даже запаха ее не переносила, он вызывал отвращение. Отпила, стараясь не дышать. Спасло лишь то, что закуской был поцелуй Стасика. Вскоре, после нескольких глотков, нам стало не просто тепло, а жарко, будто настал светлый день и серп луны вытеснил полный круг солнца. Мы отправились купаться: держась за руки, без всякого страха вошли в мистическую, непроницаемо черную воду. Она оказалась еще мягче облаков, а илистое дно было ласковее пуха. Я семенила по дну, пока не кончилась зыбкая твердь, и поплыла, сильно плеща ногами, разрушая дремотную ночную тишину. Стаc еще раньше нырнул под воду, потерялся из вида, а когда вынырнул, я крикнула ему:
— Как здорово! Классно!
— Тебе здесь нравится, любимая?
— Не то слово. — Я крутилась, переворачиваясь то на спину, то на живот. — Очень нравится!.. Просто неземная красота!
— Она и есть неземная, она водяная!
— Да?
— Да!
Мы перекликались эхом, бороздили озеро, то ускользая друг от друга, то соединяясь. Разбуженные лягушки устроили нам акцию протеста: квакали возмущенно, как старые чопорные пуританки, обсуждавшие безнравственную молодежь. Меня их зычные рулады сильно раззадорили: назло жабам мы с Рудницким занялись любовью прямо в воде, отчего совершенно выбились из сил и еле выбрались на берег.
