туда, где мягко, тепло, где всегда течет молоко, и станет всегда защищать нас.
– Буду ждать этого с нетерпением, сэр, – сказал Лайонел:
– Как и я! – отозвался старик и пожелал университетскому студентику, чтобы ему улыбнулась кошка.
Моузи машинально повторил принятую формулу, раздраженно пробубнив ее себе под нос.
Лайонел пожал старику руку и подал ему свой дорогой носовой платок:
– Возьмите, добрый человек. Оставьте себе.
Моузи почувствовал себя виноватым. Он купил у торговки рыбью голову и положил на один из алтарей. Отступив в сторону, он смотрел, как пара пестрых кошек потрусили к приношению, припали к земле, выставив лопатки, и принялись за дармовой обед. Разрывая рыбью голову, они с клацаньем грызли кости, стукаясь мохнатыми лбами. Докер попытался найти слова, но чувство вины уже притупила обида, и единственное, что он смог выдавить, так это «Будьте благословенны, друзья!».
Колючий ветер с залива бросил крошечные крупинки соли Моузи в лицо. Одна из кошек вальяжно отошла, неся в зубах дрожащий рыбий глаз.
Обернувшись, Моузи увидел, что Лайонел за ним наблюдает. Университетский студентик кивнул. Моузи его проигнорировал.
Хотя Лайонел Вудсток не оправдал ожиданий Моузи в смысле слабости натуры, общаться с молодым патрицием грузчику совсем не хотелось. Вскоре они покинули Пойнт, торопясь на встречу с другими заговорщиками.
Δ
Ночь пала на город, когда группа ехала в элитный район Метрополитен, где предполагалась крупнейшая встреча разных партий бунтовщиков: старших докеров, работников трамвайного депо, фабричных мастеров и горстки студентов, помогавших Лайонелу распространять его памфлеты в городе. Моузи соображал, что туристы и праздные театралы подумают о странном шествии мужчин в мазаных рабочих куртках и гладколицых университетских студентиков, жадно сосавших свои сигареты. Зрелище было комичное, если не брать во внимание – достаточно одного любопытного констебля, чтобы всех закатали в каталажку.
Они свернули в переулок возле отеля «Лир». Моузи никогда не захаживал ни в «Лир», ни в какую-либо другую из трех лучших городских гостиниц: он вообще ни в один отель отродясь заходил – в Лисе были исключительно бордингаузы. Однако грязь в переулке прямо-таки доставила ему удовольствие: вонь от мусора богатых не отличалась от смрада помоек ниже Южнилы.
Грузчик и студенты проникли в «Лир» через люк для доставки провизии, откуда был выход на ледник. Пробравшись между рядами подвешенных говяжьих туш, они поднялись по лестнице для слуг – с голыми ступенями и стенами. На третьем этаже перед дверью в холл восседал талисман отеля – совсем еще котенок, вылитый разбойник в черной полумаске и белой манишке.
Лайонел шел первым, Моузи за ним. Студентик остановился и почесал котенка между ушей:
– Ты, должно быть, новый Селандайн?
Котенок печально пискнул, провожая взглядом людей. Несмотря на свою пошатнувшуюся веру, Моузи любил котов, а этот был на редкость красив.
– Вы читали в газетах? – Лайонел обернулся к Моузи. – «Лиру» не везет с Селандайнами – кошки постоянно пропадают. Это четвертый кот меньше чем за год.
Моузи хмыкнул, обозначив свое безразличие. Он отлично знал газетные байки о трагедии «Лира» и его знаменитых кошар, потому что в газетах только и писали что о подобной чуши. Недавно несколько дней кряду первые полосы пестрели сообщениями, что Корабль-морг вдруг снялся с прикола и уплыл в ночь с трупом Йовена на борту. Можно подумать, ржавая посудина с мертвецом в ванне способна была изменить жизнь тысяч бедняков, которым нечего есть!.. История с кошками – наверняка очередная утка, призванная отвлечь народ от серьезных проблем вроде продажного расследования, спасшего задницу Вестховера от обвинения в преднамеренном убийстве, или настоящего числа жертв среди мирного населения во Франкской кампании, или того факта, что люди мрут от голода, потому что им не на что купить еды. Какой-нибудь доверенный слуга короля небось крал этих Селандайн, уносил в горы и отпускал – Моузи готов был биться об заклад, что так оно и есть. Подкинули репортерам работенки, чтобы будоражили народ сказками про братьев меньших, а не правдой про братьев бо́льших.
Они подошли к двери с номером «3Б» – вслед им неслось плаксивое мяуканье – и переступили порог номера старого драматурга-радикала Алоиза Ламма, который предоставил свои комнаты для встречи очень разношерстных повстанцев.
К профессии Ламма Моузи относился без пиетета. Единственная литература, которая его волновала, – запись в его платежном квитке, а торговля пришла в упадок, потому что правительство Короны спускало каждый народный пенни на приключения наемников Гилдерслива в стране франков. Докер ставил этому виду искусства самые низкие оценки, пока не попал в черные списки за организацию забастовок. Объемы импорта и экспорта упали вдвое, а расхлебывать кашу, как всегда, приходилось рабочему люду. На кой им драматург, когда им нужна армия!
Вот почему это собрание было явлением уникальным и почему Моузи решился на союз с другими объединениями: именно за обещание армии. Генерал Кроссли, командующий вспомогательным гарнизоном, тоже присутствовал среди собравшихся.
Совет держали в гостиной Ламма. Стульев не хватало, поэтому безбородые университетские студентики уселись на ковер у камина. В очаге пылали толстые поленья – жар добавлял духоты переполненной комнате. Над камином висела картина, изображавшая роскошную блондинку-охотницу, державшую отрубленную голову лисы, не подозревая, что за ее спиной из среза шеи мертвого животного выбирается волк. Не интересовавшийся драматургией, Моузи остался безразличен и к живописи, сочтя картину просто нелепицей: волки же гораздо крупнее лисиц!
Книжные стеллажи выстроились по периметру комнаты; на полках перед солидными томами громоздились всевозможные безделушки, статуэтки, морская галька и выцветшие фотоснимки в рамках. По углам стояли пыльные фикусы в вазонах. Торчавшие из стен лампочки были защищены стеклянными плафонами в форме желудевых шапочек. Кресла в номере стояли массивные, с огромными «ушами» на спинках. Моузи, обливаясь потом, прислонился к стене – в бедро сразу врезался край бюро – и пригнулся, чтобы не задеть один из стеклянных желудей-светильников. В гостиной пахло табаком, горящей древесиной, каким-то вонючими мазями и луком. Моузи все это не нравилось. Из-за фикусов в напольных горшках гостиная напоминала салон в борделе.
Он с недоверием относился к ловушкам цивилизации – достаточно вспомнить, куда завели Йовена его связи с министрами и особняк в Хиллс! Опасность всей этой галантерейности не столько в том, что тебя оболванивают, сколько в том, что ты с радостью делаешь из себя дурака. Моузи принадлежал к иной породе, нежели Ламм с его дорогими апартаментами, Лайонел с его шелковыми утирками и Кроссли с грудью в медалях; докера бесила вынужденная необходимость доверять этой троице, он с трудом убеждал себя, что на них действительно можно положиться. Моузи был истинным сыном грязной реки Фейр и гордился этим; он гордился, что, хотя
