громкая музыка и веселые танцы, пышные пиры и сладкие вина. А у вас только мужики с бородами да бабы в платках.
Черкасы оказались на границе противопоставления – между урюпейцами-ляхами и варварами-русскими. Это определило их непростую судьбу. Каждый хотел владеть плодородной черкасской землей. Каждый хотел перетянуть на свою сторону добродушное племя землепашцев.
Когда шла война между русскими и ляхами, черкасы благоразумно уклонялись от участия в ней. Кто побеждал, того они и поддерживали. Сами в битвах не сражались, но при случае охотно грабили военные обозы. Не гнушались обирать мертвых и раненых, оставшихся на поле брани. Не пропадать же добру.
Король Казимир оказался сильнее царя Фосфора. И черкасские земли отошли к нему. Первым делом победитель стал насаждать ляшскую веру. Однако не вполне успешно. Черкасы были слишком ленивы, чтобы переходить в новую веру. Народ оставался при своем. Хотя дворяне, желавшие веселиться на королевских балах, охотно принимали папскую веру.
Впрочем, духовное влияние ляхов все равно было сильно. В древнем городе Егупце, столице черкасской земли, по образцу урюпейских университетов была основана Замогильная академия. Учили там латынь и заумные заграничные науки. Толку от такого учения было немного. Но ляхи гордились – они принесли свет урюпейской образованности в страну дикарей.
Черкасы оказались в двойственном положении. Светская власть в их стране принадлежала ляхам, а духовная – русским. Король назначал своего наместника, гетмана. А патриарх всех Куличек – своего наместника, егупецкого митрополита.
Да вот еще напасть! Сарацинский шахиншах, пользуясь тем, что русские и ляхи ослабли после войны, построил на берегах моря, с юга омывающего черкасскую землю, неприступные крепости. И теперь каждый високосный год требовал с землепашцев дань – пять тысяч дирхамов.
Бедные черкасы платили налоги ляшскому королю, церковную десятину – русскому патриарху и дань – сарацинскому шахиншаху. Их страна окончательно обеднела. И многие в поисках лучшей доли разошлись по соседним державам. Кто к русским, кто к ляхам.
Мать Кудеяра, бедная сирота Оксана, ушла на заработки на Кулички, встретила там хорошего парня и вышла замуж. Ее сестра Марыся – тетка Трындычиха – осталась на родине. Она не нашла подходящего жениха и всю жизнь прожила старой девой. Одиночеством и бережливостью объяснялось ее относительное благополучие.
Вспомнив покойницу-мать, атаман умолк, загрустил и поник головой.
Так молча и ехали до вечера. Уже в сумерках увидели постоялый двор – большую хату с пристройками и сараями. Окошки светились, слышалась музыка. Во дворе стояли чумацкие возы с задранными оглоблями. Распряженные волы задумчиво жевали сено у яслей.
Вошли в хату. Слепой музыкант играл на гнусавой скрипке. За длинным столом сидели чумаки и тянули горилку. Двое, уже изрядно пьяные, пытались плясать гопак, но у них ничего не получалось.
За другим столом в одиночестве сидел необычный постоялец – монах-папист в белой сутане из дорогой шерстяной ткани. Хозяйка двора, женщина бойкая и решительная, тумаками и пинками огораживала гостя от назойливого внимания чумаков. И никто не мешал ему спокойно поглощать ужин: чудно зажаренного барашка, парочку голубей на вертеле, шесть штук самых жирных карасей и жбан пива.
Неразменный рубль, поданный Иваном, пробудил в хозяйке живейшее чувство искреннего гостеприимства.
– Панове, я не посажу вас с грубым мужичьем. Извольте присесть рядом с шановным Алоизием, настоятелем монастыря в Жмеринке.
Друзья, несколько оробев, приблизились к столу и поклонились монаху. Он поднялся и принялся радостно пожимать им руки.
– Алоизий Морошек, папский прелат, аббат монастыря святой Цирцеи. Еду из Жмеринки в Конотоп к своему другу отцу Мельдонию Держиморде – игумену тамошнего Святогорского монастыря. Прошу, панове, разделить со мной скромную трапезу. Хозяйка, еще пива!
На столе явилось и пиво, и сковородка со шкварчащей колбасой, и тонко нарезанное сало.
Друзья сели рядом с монахом. Царевич не мог скрыть удивления:
– Отче, я слышал, монахи не вкушают мяса, но, вижу, ты не отказываешь себе в этом удовольствии.
– Ах, паныч, – засмеялся аббат. – Сразу видно, что ты чужестранец. Наверное, с Куличек? Только там еще сохранились эти древние предрассудки. Надеюсь, патриарх Никель выведет их Dei gratia – Божьей милостью. Уже по всему миру монахи едят мясо. Да и простые миряне не изнуряют бренную плоть постом. Ведь самое главное что?
– Что?
– Самое главное, чтобы Бог был в душе. Веруй в Бога в душе, а все остальное – ненужное внешнее лицемерие. Строгие правила, которые придумали святые отцы тысячу лет назад, безнадежно устарели. Они удобны лишь для ханжей, которые прикрывают ими свое неверие и безбожие.
– Но позволь, батюшка, – вмешался в разговор Кудеяр. – Ты едешь в гости к игумену черкасского монастыря, папефигу. А ведь ты папиман. Следовательно, игумен должен быть для тебя страшным еретиком?
– Опять предрассудки, сын мой, – засмеялся Алоизий. – Когда ты в душе веруешь в Бога, разве не все равно, кто папефиг, кто папиман? Это внешнее. Я с юности знаком с преподобным Мельдонием, мы вместе учились в Замогильной академии. Так неужели какие-то перегородки, возведенные невежественными людьми, способны разделить нас и отделить от единого Бога?
Тут Иван попросил прелата объяснить разницу между папефигами и папиманами.
– Видишь ли, паныч, – важно заговорил аббат. – Господь Бог, как ты знаешь, изволил сойти с небес, принять плоть и сделаться человеком. Он ходил по земле, совершал многие чудеса и проповедовал истину и жизнь. У Него были ученики. Но когда Его схватили, судили и казнили, никто не заступился за Него. Только ученик по имени Петр пытался заступиться за Бога – извлек меч, ударил раба первосвященникова и отсек ему ухо. Вот этому-то Петру и его преемникам Господь передал власть над всеми верующими. Так издревле повелось, что преемники Петра – папы – пользуются неограниченной властью и признаются наместниками Бога на земле. Мы, правоверные папиманы, почитаем сих земных богов. А нечестивые папефиги, эллины, русские и черкасы, издревле коснеют в упрямстве и губят души, пребывая в преступном разделении со святейшим папой.
– Постой, отче, – удивился Иван. – Ты только что сказал: пост – это ненужное внешнее лицемерие. А разве ваши папы – не такое же лицемерие? Коли Бог в душе, то и папы не нужны.
– Не говори так, юноша! Папа – наместник Господа. Через папу, и только через него, Бог возвещает нам, грешным, Свою святую волю. В древности Господь объявлял Свою волю через пророков. А теперь – через пап. Не будет пап, как мы сможем общаться с Богом?
– Все ясно, – вмешался в разговор Демьян. – Очередной обман! Глупец хотел уверить нас, что Бог гласит его устами.
Глава 24
Алоизий обиделся. Его
