— Да, что ты знаешь обо мне, тварь? Что ты знаешь, о моём призвании? — встряхнул, грубо стиснув пальцы на коже моих плеч. — Что ты знаешь о боли? Ты — конченая богатая сучка, единственной болью которой были ломки без наркотиков.
Я смотрела в искаженное яростью лицо, а мое сердце билось о ребра. Как же я его ненавидела. Как же все эти годы я ненавидела его за все, что он со мной сделал. За все, что потеряла из-за него. За эти ломки от наркотиков, которые заглушали самые страшные…по нему…по его губам, рукам, голосу, запаху. Ненавидела за отсутствие мужчин, которые могли бы дать мне то, что могла получить любая смертная и бессмертная — наслаждение от плотской любви. За то, что я мертвая. Даже мое тело — оно не живое.
— Достаточно, чтобы ненавидеть и презирать тебя, — я не сорвусь, я не унижусь до воспоминаний. Он не стоит того, чтобы знать, КАКУЮ боль я терпела.
Замахнулся, чтобы ударить, но в последний момент всё же отдёрнул руку. Бросил взгляд на Рассони за решёткой, насторожённо наблюдавшего за нами. Повернулся ко мне полубоком и я нахмурилась — его идеальная темно-синяя рубашка пропиталась кровью. Я чувствовала этот запах…именно его крови. Сердце болезненно сжалось — он, видимо, был ранен, и тут же на меня нахлынула ненависть к себе. Даже глядя на истерзанного Армана, я не испытала и десятой доли этой страшной выворачивающей, щемящей тоски, как от взгляда на расползающееся алое пятно на шелковой рубашке Рино. Он вдруг резко повернулся ко мне и спросил, разжав руки:
— Я хочу услышать твой ответ, Викки. Да или нет?
— Я уже ответила! Ничего настоящего для тебя! Но я сыграю… — прошептала и почувствовала, как все еще идет носом кровь, прижала пальцы к переносице, закрыла глаза.
Рино схватил меня за локоть и потащил к выходу, приказав охраннику у двери выколоть глаза Арману. Я дёрнулась в его руках, услышав жуткий приказ. Но не могла сказать ни слова. Пусть только останется жив. А глаза…отец сможет их вылечить, сможет восстановить. Я утешала себя и содрогалась в ужасе от осознания, какой монстр находится рядом со мной. Больной психопат, повернутый на чужих страданиях. Где-то в глубине души я понимала, почему — он сам вытерпел столько мучений, что даже и не снились ни одному из нас. Но разве это оправдание?
Зашёл в комнату и бросил меня на кровать. Я прикрыла глаза, понимая, что проиграла еще до того, как дала свое согласие. Он знал, что соглашусь — на спинке стула висело платье, а на столе стояли коробки с пакетами и новенькими бирками с дорогих бутиков.
Ни на секунду он не сомневался в моем решении.
И это самое страшное — Рино меня знает, а я его нет.
— Чтобы когда я вернулся, ты уже поела и переоделась. Я даже предоставил тебе выбор. Любое твое неповиновение — и буду приносить тебе на подносе части тела твоего Армана… Какую из них ты любишь больше: пальцы, язык или его член? Что мне подарить тебе первым? От каких его талантов ты кончала сильнее всего?
С этими словами он ушел.
«Не от каких…чтобы он не делал. Как бы не изощрялся, я даже не становилась влажной…после тебя. Будь ты проклят, но ни один мужчина не вызывал во мне ничего, кроме отвращения».
Я встала с постели и, шатаясь, подошла к зеркалу, оперлась на трельяж и посмотрела на свое отражение. Протянула руку за пакетом с кровью, надкусила и жадными глотками осушила, потом второй, третий, пока насыщение не расползлось горячей магмой по моему телу.
Можно ли ненавидеть так сильно и в тот же момент сходить с ума? Время ни черта не лечит. Моя одержимость к нему такая же бешеная, дикая, извращенно-ненормальная. Вспоминать наше прошлое — это все равно, что снова и снова резать плоть ржавым лезвием, смоченным в вербе. Отчаяние продиралось сквозь маски, сквозь панцири и защиту, сквозь годы забвения. Я повернулась боком, пытаясь разглядеть спину — раны почти затянулись.
* * *
Рино появился внезапно, зашёл в спальню и остановился как вкопанный, с шумом втянув в себя воздух.
Мой запах. Он сменил одежду на белую рубашку с распахнутым воротом. Манжеты рубашки завернуты до локтей и я вижу его сильные руки с жгутами вен, со следами от старых шрамов. Пуговицы наполовину расстегнуты. Это больше не зверь, который томился в темнице моего отца. Рино не просто изменился — он совершенно не походил на себя. Налет аристократизма вперемешку с развязной вседозволенностью хозяина жизни. Уверенность в себе. Вот что в нем появилось. Дьявольская уверенность, бешеный животный магнетизм. Смуглая кожа, черные волосы, легкая небритость. У него идеальные черты лица, несмотря на звериную жестокость, хищность, которая проскальзывает даже в повороте головы. Опасный, дикий зверь. Он способен растерзать в любую секунду, мгновение, и это ощущается каждой клеточкой тела, вызывая страх и нечто, не поддающееся определению. На меня накатывала одновременно и ненависть, и сумасшедшее унизительное желание вдохнуть его запах полной грудью. С сумасшедшим наслаждением ощутить, как снова кружится голова, как наливается грудь под его взглядом, как твердеют соски, как покрывается мурашками кожа… Я невольно уставилась на расстегнутую рубашку, на обнаженную мощную шею, на легкую темную поросль и мышцы.
Рино опустил глаза вниз, глядя на ажурный край чулок, который едва прикрывал подол блестящего платья.
Захлопнул дверь и шагнул ко мне:
— Настоящая шлюха. Тебе идёт, Виктория Эйбель.
Отшатнулась от него к стене. Чудовищный маскарад. Переодеть меня в вызывающее платье, чтобы отвешивать унизительные комплименты, после того, как издевался над Арманом.
Я посмотрела на его руки и на секунду мне показалось, что по ним стекает кровь, черными каплями капает на пол, перевела взгляд на его лицо. Его взгляд вспыхнул голодом… Знакомый до боли взгляд. Какую пытку придумал на этот раз? Неужели на сегодня недостаточно? Я вздернула подбородок, после его слов щеки запылали, а внутри снова поднималась волна ненависти. Она сжирала меня, и мне хотелось впиться ему в лицо ногтями.
— Да, шлюха. Если продаюсь тебе, самая настоящая. Наслаждайся.
Расхохотался, откинув голову:
— Думала унизить меня этим? Да, ты — шлюха, которую я купил. И я буду наслаждаться этим. Более того, Викки, иногда буду позволять и тебе получать удовольствие. Иногда…
Провёл костяшками пальцев по моей щеке.
— А помнишь, как ты удовлетворяла меня ротиком в день своего рождения, Викки? В той грязной пристройке возле дома?
Это было неожиданно. Я дернулась назад и сглотнула, когда вдруг увидела, что он закрыл глаза, коснувшись моих губ. Словно сам наслаждался прикосновениями…но, скорее всего, смаковал картинки, которые ему рисовало больное воображение — картинки моей боли и унижения. В горле пересохло, и все тело прострелило волной электрического тока, я почувствовала, как зарождается та самая боль…которую я боялась. Вместе с непрошенным, таким ненужным возбуждением от того, что чувствую его прикосновения. Невольно приоткрыла рот, когда Рино обвел мои губы.
Да… я помнила. Даже скулы свело от того, что почти ощутила его вкус, как наяву. Вспомнила, как стояла на коленях, с растрёпанными волосами и впервые делала то запретное, от чего и сейчас вспыхнули мои щеки. Я даже ментально ощутила прикосновения его пальцев к моим волосам и толчки бедер в глубину моего рта.
Конечно же я помню, как впервые ласкала его член ртом, как жадно вылизывала языком каждую вздувшуюся вену. Помню его хриплые стоны, помню, как звучало мое имя…нет, не Викки — Девочка. «Да, Девочка. Да, моя сладкая! Да! Не останавливайся!» Ласкать любимого мужчину, доставлять ему удовольствие — все равно, что получать его от него самой, все равно, что чувствовать его губы на своей плоти. Я ловила каждый звук, каждый шепот, каждый хриплый стон и вздох. Я жадно пила его семя и задыхалась от страсти и бешеной любви. Ко всему, что он давал мне… и брал сам. Эта дикая потребность превращала нас обоих в обезумевших голодных зверей, которые упивались друг другом до конца, до дна, до крови, каждый раз как последний.
Низ живота обдало жаром и все внутренности скрутились в узел. Даже тон его голоса изменился, стал ниже…завибрировал иначе. И я уловила эти интонации, как животное, которое реагирует на манок хозяина.
— Нет, — собственный голос показался чужим, — не помню.
Вот она — пытка. Настоящая. Намного изощренней любой физической. Вот она — самая дикая и страшная война. Нет, не с ним. С собой. С воспоминаниями… с моим телом. Господи! Оно ожило… за столько лет… веков. Я не верила, что это происходит на самом деле. Я ненавидела себя и в тот же момент задохнулась от собственной реакции, от мурашек, которые покрыли мою кожу, от жара, который опалил все тело, от пульсации между ног, которая неумолимо нарастала. Я изо всех сил пыталась не обхватить его палец губами. Так боролась с инстинктом, что на глаза навернулись слезы. Он коснулся рукой моего соска, и я вздрогнула.
