Именно тогда я отчётливо понял, что должен создать собственное место в этой жизни. Не найти. Нет. Для таких, как я, его попросту не существовало. Придумать его. Собрать из подручных материалов. Построить его под такого, как я. Весь парадокс заключался в том, что я понятия не имел ни тогда, ни сейчас, кем же я являюсь.
И сейчас у меня уже было своё место. Мой дом. Моё личное государство разврата и похоти, позволяющее в полной мере ощутить себя не только живучим самонадеянным сукиным сыном, но и действительно важным для тех, кто, сбегая от закона ли, от врагов ли, либо от самого себя, нашёл в нём пристанище. Своё место! Да, пусть затхлое и вонючее, лишённое живописных архитектурных строений и общепризнанных моральных ценностей, но СВОЁ! Своё для шлюх, раздвигающих ноги перед каждым, у кого найдётся лишний пакетик крови; для воров и убийц; для оппозиционеров власти, отщепенцев и бродяг. Город жестокого и беспринципного сброда. Но у этого сброда была самая настоящая иллюзия свободы, а в нашем жестоком мире пусть даже иллюзорная, но воля, практически бесценна. Ведь так легко обманывать себя, что ты свободен и не подчиняешься никому в то время, как на самом деле тобой управляют примитивнейшие животные инстинкты. Есть такой правовой принцип, согласно которому свобода каждой личности заканчивается там, где начинается свобода другой личности. Так вот, в Асфентусе он был ощутимо видоизменён. Свобода каждой личности заканчивалась там, где начиналась моя свобода. Всё остальное не возбранялось.
* * *
Мы разместились впятером на кожаных диванах за столиками клуба, каждая зона которого была отделена от другой узорными витражами. Викки молча разглядывала присутствующих, не поворачивая головы в мою сторону. Я кожей ощущал её нервозность, недовольство, злость и…ревность? Видимо, всё же прилипчивость Елены была не самым худшим вариантом. Сейчас актриса сидела напротив меня, буквально пожирая взглядом, игриво проводя пальчиком по ножке бокала и рассеянно отвечая на вопросы одного из спонсоров фильма, исходившего слюной на неё. Мне же было наплевать на её заигрывания, в голове шумело от близости Викки. Я вдыхал запах её кожи и чувствовал, как начинает колотиться о рёбра сердце, втягивал в себя аромат жасмина от её волос и стискивал зубы от желания провести по каштановому шёлку рукой, кончиками пальцев коснуться молочно-белой кожи щёк, почти не тронутой косметикой. Как может она до сих пор вызывать такие неконтролируемые эмоции? Даже не прикладывая усилий. Без единого прикосновения. Мне достаточно рядом её присутствия и аромата, как моментально твердеет член, и пересыхает в горле от желания быть с ней…в ней. Дышать ею, задыхаться ею, хрипеть и рычать ею.
— Уже определились с заказом? — официантка, видимо, успела принять заказы остальных и сейчас вопросительно смотрела на меня, ожидая ответа.
Бросил вопросительный взгляд на Елену.
— Я хочу шампанского, — блондинка провела розовым язычком по полным губам, — ты просто обязан отметить со мной этот день.
Кивнул официантке, подтверждая заказ, и посмотрел на Викки. Она по- прежнему смотрела в сторону, не реагируя на происходящее, что начинало злить. Она должна была играть для меня. Это ее первый дебют рядом со мной и пусть, мать ее, старается, чтобы каждая тварь в этой зале поверила, что она моя женщина. Пусть так. Пусть игра. Но МОЯ. За столько лет, за столько веков я выдрал, выгрыз это гребаное право сделать ее своей. Да, насильно, да, так, как я хотел, а мне нас**ть, что она думает по этому поводу. Не начнет играть — ей прямо сюда привезут глаза ее подонка-мужа. Она хотела быть актрисой — я предоставил ей сцену. Широкомасштабную. HD, мать ее.
— Мне — лучший виски, который у вас есть, и мартини со льдом для моей дамы.
Отпустив официантку, улыбнулся Елене и откинулся на спинку дивана, положив ладонь на коленку Викки. Лицо Елены чуть вытянулась после того, как я официально при всех назвал Викторию своей. А мне по хрен.
* * *
Я не могла играть. Впервые в жизни я не могла играть. Хотя это было всегда мое естественное состояние. Всю свою жизнь я изображала различные лживые эмоции. Извечная маска и притворство. Лишь какое-то короткое время была настоящей, но тогда играли со мной. Притащил меня за собой как вещь. Разукрашенную, одетую в шикарные шмотки подстилку хозяина Асфентуса.
И сейчас у меня дежа вю. Рядом с ним, и я — это я. От его присутствия, от его голоса и близости снова становлюсь той самой изнывающей по нему самкой, готовой продать душу дьяволу за прикосновение. Проклятой близости, которой я хотела бы избегать.
Я не смотрела на Рино. Мне казалось, что если посмотрю — он поймет все, о чем я думала и прочтет эту ненависть в моем взгляде. Нет, не ту, которой я сжигала его все эти дни, а другую. Ненависть к тому, что он заигрывает с этой сукой. С этой тварью, которая долгие годы мечтала оказаться на моем месте и оказалась. И я не удивлюсь, если это он помог ей получить роль и подняться, чтобы опустить меня еще ниже. На дно ревности, на дно собственного ничтожества, бессильного перед его властью надо мной. Каким способом эта шлюха получила свою роль, я догадывалась. Едва заметив ее плотоядную улыбку, кокетство и двусмысленные фразы. Они любовники… или были ими. Стало больно. Конечно, я понимала, что в его жизни было много других женщин, но понимать и видеть — это разные вещи.
«- Я откажусь, слышишь, Девочка? Не плачь. Я откажусь. Мне никто не нужен. Я не хочу к ним прикасаться.
— Тогда тебя будут бить и пытать. Делай то, что они просят. Пожалуйста.
— Нет!
— Да. Ради меня! Не отказывайся.
— Ради тебя я готов сдохнуть, Викки.
— Я знаю. Иди. Ради меня. Давай, Рино. Иди!»
Он соглашался, а я бесшумно выла от бессилия, представляя, как он их там… Всех этих шлюх, этих тварей, которые его покупали. Мне хотелось убить каждую из них. Каждую. За то, что трогали его, касались, стонали под ним и похотливо орали, а я в этот момент прокусывала губы до ран, сдирала ногти о стены и беззвучно кричала от безысходности и тоски. Мы прокляты. Мы оба. Наша любовь проклята. Нам никогда не быть вместе. Но проклятой оказалась только я.
— Мне — лучший виски, который у вас есть, и мартини со льдом для моей дамы.
Я почувствовала его ладонь на моей ноге и вся внутренне подобралась. По телу прошла волна дрожи, и дыхание непроизвольно участилось. Началась борьба с собой. Желание сбросить его руку, и проклятая сделка, в которой я должна подчиняться и изображать страсть…Изображать…Как бы я хотела, чтоб это было правдой. Чтобы я действительно ее изображала.
Я сильнее сжала пальцы в кулаки, всматривалась в толпу людей, даже не различая лиц, чувствуя, как внутри нарастает ураган. Повернула голову к официантке:
— Я хочу водки. Русской водки с лимоном.
А вообще я хотела свою дозу красного порошка и забыться. Несколько кристаллов в вену… и ничего… и никого больше нет. И боли тоже нет.
* * *
Стиснул её ногу, намеренно сильно. За дерзость. Даже сейчас показывает свою независимость. Это злило. Это доводило до бешенства. И, будь проклята Виктория Эйбель, но это заводило до чёртиков! До боли в паху. Непокорная и наглая.
Схватил развернувшуюся официантку за руку:
— Никакой водки. Мартини со льдом.
Сжал её колено, запрещая говорить, не поворачиваясь к ней лицом, но ясно представляя, как загораются ненавистью её глаза.
Мы разговаривали о возможном успехе фильма, о планах на будущее Елены, и с каждой минутой раздражение назойливой шлюшкой становилось всё меньше. Оно отступало на задний план, как и сама Елена, как и мужчины рядом с нами. Оставалась только Викки, только гладкость её кожи, только шум собственной крови, мчащейся с бешеной скоростью по венам. Дикое возбуждение от простого прикосновения к её коже. Наверное, я к этому никогда не привыкну. Для меня навсегда останется самым изысканным блюдом возможность осязать её кончиками пальцев.
Официантка принесла мой виски и ее мартини. Подвинул к ней бокал. Ненавязчиво играла музыка, а меня уже лихорадило от желания. Отпил виски, и рука поползла вверх к резинке чулок, погладила кожу и скользнула между ее ножками.
— Вы правы, я считаю, что нам необходимо раздвинуть… — посмотрел на нее и чуть прищурился, а потом снова повернулся к партнеру, — границы нашего сотрудничества.
Склонился к её уху и прошептал еле слышно:
— Ну же, Викки, Ты забыла? Ты — моя шлюха. На кону не много, не мало, а жизнь твоего ублюдка-мужа!
И она поняла меня.
Ее ноги распахнулись, и я нервно глотнул виски, одновременно с этим погружая в нее палец, и стиснул челюсти, ощутив, какая она мокрая и тесная. Дрожащими пальцами сунул в рот сигару, подкурил. Сильно затянулся дымом и выскользнул из влажной глубины, чтоб приласкать набухший комочек плоти между складками, сжать его пальцами и снова скользнуть во внутрь, натирая клитор ладонью. Выпуская дым, посмотреть на нее. Как пролила мартини, как участилось ее дыхание и запылали щеки. Я хотел бы сейчас со всей дури вдалбливаться в нее на бешеной скорости.
