— В общеобразовательной школе, — без тени смущения ответила Дарья, — может, вам еще номер назвать? И город?
— Номер? — повторил я, — город? Так вы…
— Я не абориген. Во всяком случае, родилась я не в лаборатории, не в модуле мастеров, а в обычном роддоме. И, как я понимаю, вы — тоже.
— М-да, — протянул я, — приятно встретить товарища по несчастью. Вас тоже заморозили? Можете не отвечать, вопрос риторический. Из какого вы времени, если не секрет?
— Двадцать первый век. Тридцатые годы. А вы?
— Примерно на тридцать лет раньше. Ни семьи… нормальной, ни работы, даром, что с высшим образованием. А тут как раз «Фростмэн» нарисовался, заморозим, говорят, хоть на тысячу лет. А вот у вас?… Ну, в смысле, что вас надоумило?
— Что-что — жизнь хреновая, — усмехнулась Дарья, — я ж актрисой хотела стать, да в ГИТИС четыре раза срезалась на экзаменах. Видимо, если твои родичи не хотя бы заслуженные артисты России, а у тебя самой нет московской прописки, делать там нечего. Только и оставалось, что Снегурочку изображать на Новый Год. А в остальное время? С голоду помирать? Если бы не Гурген… если бы он меня не трудоустроил…
— Трудоустроил? — мой рот помимо воли скривился в издевательской ухмылке по поводу этого, так называемого, «трудоустройства». Мол, приехала поступать и не поступила…
— Понимаю, что вы подумали, Владимир. И тысячу лет назад сняли бы вы мои отпечатки пальцев своей неприглядной физиономией. Но сейчас… Сейчас вам просто скажу — нет. Не угадали. В заведеньи Гургена я просто танцевала.
— С шестом? — хмыкнул я, — по-моему, хрен редьки не слаще.
— Может, вы и правы. В конце концов, с возрастом мы не становимся привлекательнее. Четыре года стажу — и гуд бай бэби. Я в Москве, одна, без денег и собственного жилья. В одиночку против десятимиллионного города. Сражение, проигранное до начала и сдача в плен… той же самой корпорации «Фростмэн».
— Корпорации? — переспросил я, вспомнив жалковатый, на уровне «малого бизнеса», какого-нибудь общества отсутствующей ответственности, офис «Фростмэна». Ишь, развернулись за тридцать лет — корпорация. Видать, прибыльный это бизнес, людей замораживать.
— Одной из крупнейших в мире, — ответила Дарья и продолжила, — куда там Майкрософту с Нанотехом! Рекламные ролики на каждом канале, да в каждую паузу. Щиты вдоль улиц. За всю Россию не скажу, но Москва буквально… завалена ими. Плюс — тема заморозки, которую то и дело перетирают на разных ток-шоу, связанные с этим скандалы, статьи в желтой прессе. Ну, знаете, какая-нибудь «звездная парочка» и один из супругов передает «Фростмэну» все совместно нажитое имущество. Другому… или другой, это, мягко говоря, не нравится.
А я слушал и удивлялся. Рекламные ролики! Щиты! Звездные клиенты! А в мое время — лишь убогий офис, да случайно услышанное на одном из каналов дешевенькое, текстовое объявление, рассчитанное на безработных лузеров. А через тридцать лет, глядишь ты — Майкрософт обставили! И какой-то новый Нанотех, судя по названию, занимающийся нанотехнологиями.
С другой стороны, что уж такого особенного? Тридцать лет — немалый срок для бизнеса. Очень даже немалый. Форду, вон, понадобилось два десятка лет, чтобы его сарай, оборудованный под мастерскую, разросся до огромного завода с передовыми, по тем временам, технологиями. Майкрософт же, ни к ночи помянутый, вовсе на втором десятке лет своей жизни почти монополизировал рынок операционных систем. А тут, понимаешь — заморозка, практически беспроигрышный вариант. Продается не просто многолетний отдых в ледышке — надежда продается, свет в конце туннеля, вера в то, что когда-нибудь все устроится, а беды и напряги нашей жизни уйдут в историю. На такой товар во все времена спрос не просто стабилен, не просто не зависит от экономической динамики, как дорогие игрушки, производимые Фордом и Майкрософтом — он растет, именно тогда, когда на всех прочих товарах народ вынужден экономить. А если кто-то и не вынужден, как вышеупомянутые звездные клиенты, то все равно от всеобщих потрясений не спрячешься, ни за тонировку стекол лимузина, ни за стены рублевского особняка. Стрессы, скандалы, депрессии — а там уж недалеко и до вечного постулата «хорошо там, где нас нет». Став для человека императивом, заповедью, догмой, этот постулат словно берет его за руку и ведет прямиком в гостеприимный офис «Фростмэна».
Подпишите здесь и здесь.
Белые листочки, усеянные черными жучками букв. Стандартный договор, сделка, уравнивающая миллиардера, потерявшего полсостояния и безработную лимиту, что приехала поступать и не поступила.
— …подписалась с легким сердцем, — продолжала между тем Дарья свой нехитрый рассказ, — у меня все равно ничего не было. Родительская квартира в Саратове — и та казенная. Собственность Министерства Обороны, как и жизнь моего отца. Понимаю, что поступила не совсем честно, так ведь и ловкачи из «Фростмэна» тоже хороши. Сами так сделку сформулировали, чтоб им все передавали. Олигарх — все, бомж — все. А один олигарх как бык овцу покроет тыщу-другую халявщиков.
— А что потом? — спросил я.
— Как что? Заморозили меня. А разморозили автоматически, через восемьсот лет. Я оказалась в Пантеоне, среди других, таких же как у меня криогенных камер. Нашла выход — на поверхность, оказалось, что камеры под землей содержались. А на поверхности — здание…
— В виде усеченной пирамиды, — как на экзамене отчеканил я, — со снежинкой на вершине.
— Вот-вот. А вокруг — лес. Сосны с пятиэтажку высотой, за лапами неба не видно.
— Стоп, — перебил я Дарью, — какой лес? Когда я выходил, вокруг Пантеона был город… руины города, в смысле.
— И что? Твой Пантеон посреди города выстроили, мой… — Дарья незаметно перешла на «ты».
— Что значит — «твой», «мой»? — рефлекторно последовал я ее примеру, — разве Пантеонов?…
— Много. А ты как думал? У «Фростмэна» миллионы клиентов по всему миру, разве можно миллионы клиентов уместить в одном здании? Даже очень большом?
— Не знаю. Если учесть, что они там как сельди в бочке… А дальше что было?
— Дальше неинтересно. Я в лесу, людей нет, на мне — ничего кроме какого-то скафандра, как у водолазов. А под ногами шишки, иголки. Удовольствие на троечку. Хорошо, я девушка провинциальная, цивилизацией не избалованая, что такое лес, и что в нем делать, в принципе, себе представляю. Пара дней прогулки на свежем воздухе, поедания грибов и лесных ягод — а потом я попалась разведывательному отряду «Железных Цветов». Они меня и приютили.
— Надо полагать, как ты стала мастером, еще менее интересно, — Дарья кивнула, — тогда, может, подскажешь, почему эти Пантеоны так называются? И что вообще такое — Пантеон?
— Ну, на второй вопрос, я, пожалуй, отвечу. В Древней Греции это было собирательное название всех богов. «Мы кто? — Пантеон». Еще так называли храмы, посвященные всем богам сразу.
— Что-то не то, — произнес я.
— Ну и, как вариант — место погребения выдающихся людей. Чтоб их как бы навещали благодарные потомки. Как мавзолей, только коллективный.
— Погребения? Выдающихся людей? — тупо повторил я, перед тем, как срочно покинуть Коммутодром.
* * *
Умные и даже нужные мысли имеют замечательное свойство приходить внезапно и без приглашения, а по приходу начать по-хамски колотить в дверь моего мозга, срочно требуя внимания. Потому я вновь ушел по-английски, не попрощавшись с Дарьей-Дейременой, которая хоть и не принцесса, но по крайней мере, собеседник приятный. Интересный. Или, может, я просто обрадовался встрече с человеком почти своей эпохи? Так же любой эмигрант, вздумавший попытать счастье в чужом краю, всегда радуется случайной встрече с любым соотечественником. И говорить бы нам еще и говорить, по-нормальному, без театральщины, но… незваной гостье-мысли на это плевать. С упорством немцев на Марне она будет терзать мой мозг, пока я не переключусь на нее. Так не лучше ли сразу сдаться на ее милость?
Место погребения выдающихся людей. Именно такое, а не религиозно-мифологическое определение Пантеона показалось мне наиболее подходящим. И дело было не только в отсутствии каких-либо признаков религии в обществе будущего. Просто у этих камер хранения клиентов «Фростмэна», если приглядеться, много общего с гробницей. Людей, без признаков жизни, помещают в герметичные ящики, а ящики, в свою очередь, складывают под землей. А сверху какой-нибудь «шедевр зодчества» возводят — ради эффекта узнавания. Да, не знаю, как насчет входа, но выйти из Пантеона можно — так ведь и фараоны, кажется, нечто подобное предусматривали в своих пирамидах. По мере возможностей техники той эпохи, понятно. Ну а дальше — дело времени. И пирамиды Египта и рефрижераторы «Фротмэна» рано или поздно должны были стать для местного населения чем-то важным. По меньшей мере, достопримечательностью. Причем, в последнем случае, как ни удивительно, никаких мародеров, искателей сокровищ и праздно-любопытных туристов. Более того, функционирование Пантеонов обеспечивает мощная и сложная техника, наверняка пожирающая море энергии — а ничего. Все работает. Все в целости и сохранности, благополучно пережило потрясения двадцать первого века, последующую радикальную смену уклада жизни и, собственно, «Фростмэн» в придачу.
