что ей не пришлось возиться с братиками. У Лиззи с Элинор были девочки, а Мэгги редко приводила к родителям замкнутого, молчаливого сына. Замужних закадычных подруг, обремененных семейством, у Минни не было. Поэтому даже анатомические познания у нее были самыми что ни на есть рудиментарными. Вот именно с этого и надо было начинать. Но как, где почерпнуть столь неординарные и почти что неприличные для невинной невесты, с общепринятой точки зрения, знания? О том, чтобы спросить у матери не могло быть и речи: такое непотребство могло вызвать у нее сердечный приступ!
Минни стало жарко. Она сидела не постели, раскрасневшаяся от сознания своей собственной бесшабашности, граничащей с бесстыдством, но чувствовала, что обратной дороги нет: ей просто необходимо было удовлетворить свое отчаянное любопытство. Но как же этого добиться приличным образом?!
И тут ее осенило! Конечно же, Бог мой! Как же она об этом не подумала! Классическое искусство — скульптуры! И не греческие, со своими стыдливыми фиговыми листиками, а божественный, неповторимый Микеланджело! Когда они с гувернанткой, обедневшей немецкой баронессой фон Брок, проходили искусство Ренессанса, та всегда скороговоркой вскользь пробегала скульптуры великого художника. При этом, суетливыми пальцами гувернантка быстро перелистывала большой иллюстрированный альбом Стоттертов «Искусство Микеланджело Буонаротти», и перед Минни как в калейдоскопе мелькали величественные изображения. Когда же появлялся дагерротип прекрасного обнаженного юноши — Давида, альбом захлопывался у нее перед носом. Минни понимала, что, почему-то, разглядывать Давида ей было нельзя, хотя ей было уже пятнадцать, а Давид самым безмятежным образом был выставлен на всеобщее обозрение в центре Флоренции. Тем не менее, ее тогда это не трогало — ну нельзя, так нельзя, большое дело. Эй было даже приятно отмахиваться от телесности, чувственности искусства Возрождения: я выше этого, современная уравновешенная, хладнокровная барышня эпохи паровозов, первых автомобилей и синематографа.
Даже когда у нее появились кавалеры, посыпались признания в любви, предложения руки и сердца, поцелуй бедного Чарльза Стэнли, — все это никак не ассоциировалось у Минни с телесными переживаниями. Все эти амурные приключения, записочки, поцелуи и пожатия пальчиков, были лишены сексуальности, и проходили, пропархивали как некие бестелесные мотыльки ее полудетской игривости. Вдумчивая и внимательная, Эдит это прекрасно понимала, и, не беспокоясь, позволяла Минни верховодить своими воздыхателями.
Но вот появился Артур Рострон, и одним взглядом своих пронзительных голубых глаз разрушил башню из слоновой кости, за которой скрывалась настоящая, непознанная даже самой собой, Минни. Куда только делись ее уравновешенность, безмятежность, платонические мечты! В его присутствие Минни чуть ли не лихорадило! Ее тело с трудом подчинялось разуму и жило какой-то своей, неконтролируемой жизнью. Ей все время хотелось, чтобы он ее касался, целовал, ласкал, ее тянуло к нему, как к магниту. Она прекрасно отдавала себе отчет, что происходит, но не испытывала при этом ни малейшей неловкости. Минни вспомнила, каким стыдом ее обдало, когда она представила себе руку бедного Чарльза на своем обнаженном плече, груди. Но когда ее касался Артур — бережно, нежно — не было ни малейшей неловкости, ничего, кроме упоительного счастья!
А может быть, это означает, что она, Минни, — испорченная негодная девчонка? В груди похолодело. Нет, этого не может быть — ведь Артур так совсем не думает! Его ни разу не покоробило то, как страстно отзывалась Минни на его ласки, как сама же и разрешала его прикосновения и поцелуи. Ее чувственность была естественной, не наигранной, и он был горд тем, что сумел вызвать в неопытной девушке такие чувства. Скорее всего, Эдит тоже быстро разобралась что к чему, потому ее так и беспокоил этот союз своей неординарностью, экстравагантностью для девицы среднего класса. Это аристократам все можно, все позволено, а мы должны блюсти наших скромных дев!
Нет! — тряхнула головой Минни: Артур ее понял бы и не осудил. Настала пора действовать. Было около пяти утра, скоро рассветет и будет поздно. Накинув на себя ночной кафтан и облачившись в мягкие бесшумные шлепанцы, Минни тихонечко, летучей мышкой пробралась вниз по лестнице, через большой зал в отцовскую библиотеку.
Желанный альбом она нашла сразу — благо у отца все книги были размещены в полном порядке и строго по каталогу. Но вот беда — альбом красовался своей золоченной оправой на самой последней полке! «Неспроста», — с ухмылкой подумала Минни, но делать было нечего. Пододвинув поближе передвижную лестницу на колесиках, она осторожно стала карабкаться вверх. Ладошки вспотели, а ночные тапочки то и дело норовили соскользнуть с деревянных ступенек. С упорством, достойным лучшего применения, сжав губы, Минни добралась до самого верха и уцепилась за альбом. Боже! Старинный, обитый в позолоченную металлическую обложку, он оказался тяжеленным! Минни в отчаянии посмотрела вниз. Второй раз сюда ей с тяжелым альбомом никак не забраться! Что же делать? Не бросать же затеянное!
Непредвиденные препятствия ее только подзадорили. Еле балансируя на лестнице, Минни удалось вытащить альбом и распахнуть его на верхней ступеньке лестницы. Судорожными движениями она перелистывала книгу. Где же Давид?! Наконец она добралась до желанной страницы, неловко, неровно вырвала ее из альбома и запихнула себе за пазуху. «Будь что будет, — подумала Минни, — через три дня я уже буду миссис Рострон, и родители не смогут меня ни отругать, ни наказать. Не будут же они ябедничать на меня мужу!» Минни вдруг представила себе уморительное выражение лица Артура, которому рассказывают, как она ночью охотилась за статуей Давида, прыснула и чуть не свалилась с лестницы.
Засунув растерзанный альбом на место, Минни спорхнула вниз, убрала лестницу на место и умчалась с добычей к себе в комнату. Сердце ее колотилось в ликовании, ничуть не меньше, чем у самых удачливых грабителей Лувра или Британского музея.
Запыхавшись, она заперла комнату на ключ, и нырнула под одеяло с похищенным Давидом, придвинув свечку к самой подушке.
Вначале она рассматривала статую в вертикальном положении, потом зачем-то поставила ее на голову и расхохоталась. Вряд ли Артур собирался забавлять ее в свадебном путешествии именно таким образом! Наконец, она уложила бедного Давида на бок, полагая, что это самый допустимый вариант.
«Так-так… значит вот эта штуковина, похожая на краник, понятно для чего… Хмм… а дальше нечто, похожее на мешочек, вряд ли оно относится к делу… ведь дети получаются, когда часть его переходит в нее, а мешочек как-то для этого не подходит… Вроде больше ничего и нет… Остается опять же та самая
