А тут, на мысу, было тихо еще, но дышать стало тяжело в неподвижном горячем дыму, будто огонь отсосал весь воздух отсюда. Пина зачем-то кинулась к реке, успела увидеть, что пожар с горы чернит и кровавит Учугу, и тут же испуганно обернулась, потому что рев пожара внезапно усилился, заполнил собою все, и солнце исчезло.
Задыхаясь, Пина большими глазами смотрела, как в черном дыму свирепо рванулись навстречу друг другу два огненных вала, нетерпеливо выбрасывая вперед острые языки огня. Вот сходятся, вот смесило их. Пина в смятении охватила голову руками.
Всполохнуло на всю долину, и взрыв раздался, будто лопнул небесный купол. Грохот покатился вниз по Учуге и вверх, на гольцы, а там, где рвануло, в небо выбросило лесной сор, сучья, горящие вершины деревьев, разделяя их на куски, распылило несметными искрами грязно-красные шары, что подняло, видно, с самой земли и вспучило взрывом.
Все кончилось.
Горело еще на склоне, трещало, и грохотал камень, однако дым уже разводило, воздух легчал, и дышать стало можно. Солнце проглянуло и тут же скрылось, но не в дымы уже, а за серое бокастое облако.
А где же пожарники? Должно быть, на полосе стоят, там еще горит жарко, надо сбивать и топтать огонь. Но будто благополучно все - спаленный, ощетинившийся и дымный еще лес как ножом резало, и сразу же за ручьем начиналась нетронутая зеленая благодать.
Пина, все еще переживая увиденное, взялась за обед. Готовить вообще-то было не из чего. Консервы, большая пачка лапши, совсем прогоркшее масло в двух банках, сахар, соль. Все. Не разготовишься.
Печально крича, пролетела над Учугой скопа, Пина увидела мелькающий желтый подбой на ее крыльях; с болью вспомнилось про глухарку - над обрывом прошел огонь, там еще сильно горело и сплошь чадило.
Пожарники появились у стана, и все сразу к реке - пить. Потом они уселись на продуве, у воды. Курили, рассматривая склон, словно не узнавали его, и друг на друга поглядывали, как бы не веря, что сладили с ним такой малой командой.
- А отсюда, видать, кино было форменное!
- Вдарило, аж в нутре отдалось.
- Да-а... Не хужей фугаски.
- Куда-а-а!
И Родион сидел с ними на камнях, тоже оглядывал пожарище и все отпивал да отпивал из котелка воду, а с кудлатой его головы сбегали на виски, на щеки, на шею грязные струйки пота, и он их не вытирал.
- Остановили! - сильно как-то сказал он, и пожарники разом посмотрели на гору, все удивляясь будто, как это они смогли.
- А этот-то, гунявый, - кивнул на Евксентьевского Санька. - Гляди-ка, Гриша!
Евксентьевский сидел у реки отдельно, смотрел на воду, согнувшись, и на длинной его спине обозначились лопатки.
- Да он тупой, - проговорил Колотилин. - Не понимает...
- С ним было, мужики, - вставил кто-то из пожарников.
- Что? - спросил Родион.
- Не знаю. Может, белье испортил.
- А что было-то?
- Он пониже меня стоял. - Пожарник говорил тихо, чтоб не слышал Евксентьевский, и Пине пришлось даже подвинуться от костра к реке. - И вот когда заревело поверху и дышать стало нечем, он шасть в лес! Думаю: пропадет сдуру. Догоняю его. "Назад", - говорю. А его трясет. Тут вдарило. "Все", - говорю...
- Вот оно что!
- Ладно, оставь его, Саня...
- Нет, мужики, - задумчиво произнес Неелов. - Если спасаться - так уж вместе, если погибать - тоже всем народом...
(Ах, елки-моталки, хорошо дядя Федя думает! На лес посмотреть - все друг за дружку в нем, когда ураган, к примеру, налетит. Отдельно если дерева стоят - валит их, а все вместе - держатся. Пружинит каждый листочек и каждая веточка, ветер быстро слабнет, и мягкая его сила уже не страшна. Только против огня лес не стоит, гибнет до последней былинки, и тут у него одна надежда - человек. Нет, славная все же работенка у меня!..)
Шумела Учуга, а с высей все еще сгрохатывал камень. Там обгорели кусты и мох, и камни ссыпались вниз, сеяли на своем пути искры, словно рвали мешки, набитые этим редким сыпучим товаром. Кое-что долетало до воды, но сюда, на отмель, камни не доставали. Пина вслушивалась в разговор у реки, и ей становилось покойно от этих неспешных, раздумчивых голосов.
- А что у тебя с ногой, дядя Федя? Камнем?
- Да нет. И смех и грех! Посредине я стоял, где чуть хватило на другую сторону. Я, конечно, под огонь, хотя за бороду беспокоюсь, каб не пыхнула. И вот, должно, уголек за голяшку отскочил, а я кручусь в дыму и ничего не чую. Потом жигануло, будто змея цопнула. А разуться негде - кругом горит, искра, жар. Кой-как уже. Однако заволдырило, побаливает...
- Ничего.
- Да я разве говорю...
Пина не уследила, как внимание пожарников переключилось на небо, темнеющее, суженное горами, на котором все смешалось, и не понять было, где там дымы, где тучи, где подступающая темнота.
- А я вам говорил - натянет.
- Зря, выходит, наше старанье?
- Он бы прошел теперь знаешь куда? У-у-ух! Так бы впереди дождя его и гнало.
- А может, и обойдут нас тучи-то?
- Быть дождю, - сказал Родион и поднялся. - А это нам теперь ни к чему - далеко до жилухи...
За обедом все заметили, что Пина их покормила скудно, однако виду не подали, молча полезли в палатку. Родион с Бирюзовым сидели у костра совсем квелые. Вот Санька гнездиться начал, уткнулся в Родиона, и тот бережно переложил его свисшую, будто неживую голову. Пина уже знала, что после пожара наваливает на человека неодолимая сонливость, безразличие ко всему на свете, и ничего не можешь; понимаешь, что двигаешься и живешь, а будто бы тебя нет.
С верховьев Учуги беззвездная ночь сходила в долину. И гольцы совсем потерялись уже в небе. Вот громыхнуло далеко-далеко, едва слышно, будто за Саянами, над степями. Пина не отрывала взгляда от костра и чувствовала, что Родион на нее смотрит. Она вот так бы сидела, только лишь бы рядом.
- Копалуха-то, - вдруг поднял соловые глаза Родион, и Пина вздрогнула. - Копалуха-то умница!
- Да, - грустно, нараспев сказала Пина. - Чуть не наступили, а она сидит...
- Да не об этом. Я только что у нее был.
- Ну? - удивилась Пина.
- Ее смородинник от верхнего огня оборонил, а когда уж низом взялось, я вспомнил и туда. Гляжу - картина! - Родион оживился, даже Саньку потревожил. - Она выскочила из гнезда и крыльями, крыльями огонь-то! Вроде пожарника. Опалилась вся. И глаз горит.
- Не боится? - ахнула Пина.
- Хочешь верь, хочешь нет. Подхожу вот так, а она скок в гнездо и нежно так, из зоба, клекочет: "Глек-глек-глек". Сидит, смотрит на меня, будто понимает, что я человек, а не зверь. Хотя в таком виде вполне за медведя мог сойти.
- Да ладно тебе! Ну?
- А в гнезде-то, я успел заметить, яиц с полдюжины. Крапнистые и здоровые - куда больше куриных. Отаптываю вокруг огонь, а она все так же смотрит. Умница! По времени уже высидеть должна...
Родион из всей мочи боролся со сном, но, видать, силы были неравными. Он улегся у костра рядом с Бирюзовым. Пина притащила мешок ему под голову, телогрейкой накрыла друзей, подправила костер, чтобы потеплей им было, работникам.
- А когда выведет, умора с ней, - услышала она голос Родиона, негромкий и глуховатый такой, будто он бредил во сне. - Птенцы западают в траве, и хоть ты дави его - не пикнет. Скорлупки еще на хвосте, однако, уже соображает. А она крылья по земле распустит, кряхтит, ровно ей невмочь, хромает и в сторону норовит, в сторону. Обманывает. Умница!
Родион проборматывал некоторые слова, совсем засыпал, и Пина тоже задремала. Сколько времени прошло, она не знала. Очнулась от озноба. Сверху накрапывало, и жидкие дымки с гари стелило в темноте на отмель. Пожару был конец бесповоротный, но мерцали еще на черной стене склона бесчисленные огоньки, скатывались редкие камни и шумели по горе нерезко, слитно с Учугой.
Пина разбудила друзей, чтоб они перебрались в палатку. Пришлось потревожить рабочих. Было тесно там и душно, а на тугое полотно будто горох швыряло горстями. Проснувшиеся рабочие разговаривали сквозь дрему:
- Никак, дождь?
- Я говорил - не миновать.
- Теперь застрянем тут. А ты, Саня, как раз поохотишься.
- Может, разгонит еще?
- Нет, застрянем, мужики, это уж я точно говорю...
Как вчера, Родион застегнул в темноте мешок Пины, а она схватила его руку и зарылась лицом в эту широкую жесткую ладонь. Он и уснул так, держа в ладони ее лицо. Она долго еще лежала с открытыми глазами и вдруг заплакала беззвучно, самокатной слезой. Потом начала целовать уголком губ его горькую, пахнущую пожаром руку, а Родион застонал во сне и тут же ее убрал.
Ночью тяжко прокатывало над горами, опаляло синим светом палатку, и чудилось, будто стоит она не в глубокой долине, а вознесена высоко, к самым молниям. Меж громов тут жили гулкие небесные шорохи и сыпал сухой дождь. Пина, просыпаясь в беспричинной тревоге, осторожно тянулась в темноту: тут ли Родион?
11
Старший следователь. А Передовая вам кто?
- Да как сказать...
Старший следователь. Говорите как есть.
- Я считаю, что жена.
