Шиг-Алей, войдя в палату, ударил челом в землю.
– Государыня великая княгиня Елена! – обратился к правительнице казанский царь с своею, замечательною по наивной простоте, речью: – Взял меня государь мой, князь Василий Иванович, детинку малого, пожаловал меня, вскормил как щенка и жалованьем своим великим жаловал меня как отец сына, и на Казани меня царем посадил. По грехам моим, казанские люди меня с Казани сослали, и я опять к государю своему пришел: государь меня пожаловал, города дал в своей земле, а я ему изменил и во всех своих делах перед ним виноват. Вы, государи мои, меня, холопа своего, пожаловали, проступку мне отдали, меня, холопа своего, пощадили и очи свои государские дали мне видеть. А я, холоп ваш, как вам теперь клятву дал, так по этой своей присяге до смерти своей хочу крепко стоять и умереть за ваше государское жалованье, так же хочу умереть, как брат мой умер, чтоб вину свою загладить.
Елена, отвечала ему:
– Царь Шиг-Алей! великий князь Василий Иванович опалу свою на тебя положил, а сын наш и мы пожаловали тебя, милость свою показали и очи свои дали тебе видеть. Так ты теперь прежнее свое забывай, и вперед делай так, как обещался, а мы будем великое жалованье и бережение к тебе держать.
Царь снова ударил челом в землю, его одарили – дали шубу и другие дары, и опустили на подворье.
Тогда пожелала видеть государские очи Елены и царица, жена Шиг-Алея, Фатьма-Салтан. Правительница приняла и Фатьму.
Ханшу также встретили у саней, но только уже боярыни. В сени вышла к ней сама правительница, поздоровалась и ввела в палату.
Когда, вслед затем, в палату вошел маленький Иван, казанская царица встала, ступила с своего места, а великий князь сказал ей «привет» – «табуг салам», а потом «карашевался» – поздоровался с нею. После «карашаванья» маленький Иван сел у матери на своем великокняжеском месте, по правую руку Фатьмы-Салтан; по обе стороны его уселись бояре, по сторонам Елены – боярыни. Фатьму-Салтан Елена пригласила в себе на обед, на котором присутствовал и маленький Иван с боярами. Отпуская из своей избы ханшу, которой Елена после обеда подносила чашу, она одарила ее на дорогу.
С именем правительницы Елены связываются все как внешние, так и внутренние государственный дела московского царства до самой возмужалости Ивана Васильевича, собственно до смерти Елены. Не останавливаясь на этих делах, так как они относятся к общей истории Русской земли, а не к личной деятельности Елены, мы укажем только, что, по ее распоряжению, в 1535 году изменена монетная система в московском царстве. При муже ее обнаружено было всеобщее искажение денег – обрезы и подмеси в монете: так из «гривенки» следовало выделывать 250 «денег», а между тем исказители обрезывали их до того, что из «гривенки» выходило таких обрезков до 500 и более, Исказителей монеты жестоко казнили – лили им в рот расплавленное олово, рубили руки. Елена приказала из «гривенки» чеканить 300 «денег», и, вместо изображения на «деньге» великого князя на коне с мечом, велела чеканить изображение князя с копьем в руке. Отсюда деньги получили название «копейных»; отсюда же произошла и наша «копейка».
До самой кончины Елены князь Овчина-Телепень-Оболенский оставался ее любимцем и главным советником: помимо него не докладывалось ни одно важное дело, – помимо него не решался действовать литовский гетман Радзивилл, когда искал мира с Москвою, – через него шли все «печалованья» у великого князя и его матери.
Но Елене недолго привелось править московским государством: 3 апреля 1538 года ее не стало. Современники положительно утверждают, что она была отравлена врагами. Елена умерла еще очень молодой – всего через 12 лет после своего замужества, пробыв вдовой и правительницей только пять лет.
Смерть Елены была большим торжеством для ее врагов, да и вообще для всей боярской партии, в голове которой стоял князь Василий Васильевич Шуйский; первым делом Шуйского было то, что на седьмой же день по кончине Елены он приказал схватить ОвчинуТелепня-Оболенскаго, его сестру Аграфену Челяднину и их сторонников.
Овчина умер с голоду и от тяжести оков; сестра его была сослана в Каргополь и там пострижена.
Неистовства бояр по смерти Елены не останавливались даже в присутствии великого князя-ребенка, который все видел и все потом припомнил боярам.
«По смерти матери нашей Елены, – писал он впоследствии Курбскому, когда тот бежал в Литву, – остались мы с братом Юрьем круглыми сиротами. Подданные наши хотение свое улучили, нашли царство без правителя: об нас, государях своих, заботиться не стали, начали хлопотать только о приобретении богатства и славы, начали враждовать друг с другом. И сколько зла они наделали! Сколько бояр и воевод, доброхотов отца нашего, умертвили! Дворы, села и имения дядей наших перенесли в большую казну, неистово пихали ногами ее вещи и спицами кололи, иное и себе побрали… Нас с братом Юрьем начали воспитывать как иноземцев или как нищих. Какой нужды не натерпелись мы в одежде и в пище! Ни в чем нам воли не было, ни в чем не поступали с нами там, как следует поступать с детьми. Одно припомню: бывало мы играем, а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке, локтем опершись о постель нашего отца, ногу на нее положить. А что сказать о казне родительской? Все расхитили… Из казны отца нашего и деда наковали себе сосудов золотых и серебряных и написали на них имена своих родителей, как будто бы это было наследственное добро; а всем людям ведомо – при матери нашей у князя Ивана Шуйского шуба была мухояровая зеленая на куницах, да и те ветхи: так если б у них было отцовское богатство, то чем посуду ковать, лучше б шубу переменить. Потом на города и села наскочили и без милости пограбили жителей» и т. д.
Так отозвалась слишком ранняя смерть Елены на Русской земле, пока Грозный царь был еще загнанным ребенком.
X. Анастасия Романовна Захарьина-Кошкина
В предыдущем очерке мы познакомились с некоторыми чертами из жизни маленького Ивана Васильевича, будущего Грозного: мы видели, как при матери его – Елене Глинской, к нему, еще четырехлетнему ребенку-государю, именем которого все делалось в московском государстве, могущественный дядя его, князь старицкий Андрей, относится униженно, называя себя «холопом» маленького государя, как этот ребенок по-царски принимает казанского царя Шиг-Алея, падающего перед ним на колени, и дарит его шубой, или же как по смерти Елены приближенные к нему вельможи держать своего государя-ребенка в загоне, плохо одевают и плохо кормят.
Но это продолжалось только до тех пор, пока царю-ребенку не исполнилось шестнадцать лет: это было 13 декабря 1546 года, через восемь лет после Елены Глинской.
В это время юный московский государь призывает к себе митрополита Макария и объявляет ему, что он возымел намерение жениться. Митрополит похвалил благое намерение государя-отрока, известил об этом бояр, отслужил с ними молебен в Успенском соборе и торжественно, в сопровождении князей и бояр, явился к великому князю.
Летописец говорит, что «выидоша от великого князя бояре радостны».
17 декабря Иван Васильевич вновь призвал к себе митрополита, князей и бояр, и обратился к ним с речью:
– Положив упование на милость Божию и Пречистой Его Царицы Богоматери, на молитвы и милость великих Его чудотворцев Петра, Алексея, Ионы, Сергия и всех святых русских чудотворцев, а у тебя, отца своего, благословясь, помыслил я жениться там, где благословит Бог и Пречистая Его матерь и чудотворцы русской земли. А сначала думал было я жениться в иных государствах, у какого-нибудь короля или царя, но теперь я эту мысль отложил и в чужих государствах жениться не хочу: оттого что после отца своего и матери остался я мал – приведу себе жену из иного государства, нравы у нас, пожалуй, будут разные, – что ж тогда будет между нами за житье? А потому, отче, хочу я жениться в своем государстве, на ком сподобит Бог, по твоему благословению.
Речь юного государя и добрые его намерения произвели такое впечатление, что все присутствовавшие плакали.
– Я грешный, благословляю тебя жениться там, где ты умыслишь по Божьей воле, – отвечал, между прочим, митрополит.
Бояре с своей стороны одобрили мысль государя.
После этого тотчас же по московскому государству разосланы были дьяки, окольничие и другие сановники искать для государя невесту – «смотреть у всех дочерей девок». Вместе с тем к иногородним князьям и боярским детям посланы были грамоты следующего содержания:
«Когда к вам эта наша грамота придет, и у которых из вас будут дочери девки, то вы бы с ними сейчас же ехали в город в нашим наместникам на смотр, а дочерей девок у себя ни под каким видом не таили б. Кто же из вас дочь девку утаит и к наместникам нашим не повезет, тому от меня быть в великой опале и казни. Грамоты пересылайте между собою сами, не задерживая ни часу».
