Странно! Этот мужчина в ту же ночь приснился ей. Во сне они занимались любовью. А уже днем Инна сидела на скамеечке возле его дома и ждала.
Она увидела его издалека. Он шел легкой, уверенной походкой и не замечал тихо сидящую на скамеечке девчонку. И не надо! Инна и не стремилась к этому. Хорошо, что он не видел, как она шмыгнула за ним в подъезд, на цыпочках кралась по лестнице, а, услышав звон ключа в замке, стремительно рванулась вверх, как и рассчитывала, успевая к закрывающейся двери.
Пятый этаж, тридцать девятая квартира. Зачем ей было знать это? Ну, хотя бы затем, чтобы как-нибудь полным многозначительных интонаций голосом назвать равнодушному Никите адрес, истинный адрес. Несмотря на всю свою любовь к выдумкам, она оставалась щепетильно точна в отношении цифр и мест происшествия. Это льстило ей, и придавало реальность ее рассказам.
А еще почему? Потому, что во сне они любили друг друга. Невероятно! Это придало таинственный смысл их несуществующим отношениям. Инна уже не могла считать его просто незнакомцем из бара. Но последний раз она упомянула о нем, почти начисто забыв о далеком, нереальном сне, лишь с прежней целью — пробудить ревность в холодном Никите. Она не подозревала, с каким трудом дается ему эта холодность. Выпустив на волю призраки разыгравшегося воображения, она легкомысленно быстро забывала свои рассказы, не представляя, что Никита отлично помнит все ее бредовые идеи и принимает их за чистую монету. Не сама ли она совсем недавно не очень-то лестно отзывалась о тех, кто, по ее словам, обращает на нее повышенное внимание? Она говорила, что презирает тупых, преданных поклонников, беспрестанно бегающих следом послушными щенками. Что же она хотела от него?
До сих пор не понимая причин, оказывается, ненастоящего равнодушия, Инна вдруг открыла его хрупкость и наигранность и, увидев Никиту незнакомого — неистового, неуправляемого, неудержимого, испугалась. Она мечтала, чтобы влюбленный рыцарь совершал ради нее безумные поступки, но ужаснулась и растерялась, встретившись внезапно со столь долгожданным безумством и горячим порывом.
Что делать? Теперь она знала неподвластную, долго сдерживаемую, а сейчас вырвавшуюся на свободу ненависть ревности, и пусть испытала лишь на мгновенье, но запомнила навеки внезапную силу сумасшедшего поступка. Она представила, как ворвется Никита в тихую, полную покоя квартиру, увидит хозяина…
Мамочки! Инка помнила явную, бросающуюся в глаза уверенность того человека. Он силен и тверд, и его внешняя сдержанность таит в себе угрозу неисчерпаемых запасов энергии. Теперь-то она понимала это. Что произойдет в квартире номер тридцать девять исключительно по ее, Инкиной, вине?
9
Аня включила телевизор. Сашка, шестым чувством догадавшись об этом, крикнула из комнаты:
— Мам! Чего там?
— Не знаю. Программу не могу найти. Сейчас посмотрим.
— Опять Никита читал и куда-то бросил, — проворчала Саша, входя в комнату.
Она перешагивала порог, когда, заглушая телевизионные голоса и судорожно разрывая воздух, призывно заголосил звонок. Саша скорчила недовольную гримасу.
— Я открою.
Резкие, взволнованные слова из прихожей долетали до Ани непонятными, смутными звуками, она не улавливала их смысл, но мгновенно ощутила их тревогу. Она уже собиралась выглянуть из комнаты, когда дверь перед самым ее носом распахнулась, и рассерженная Саша протолкнула вперед Инну.
— Мам, ты представляешь! Эта идиотка рассказали Ники сказку о своей страстной любви с каким-то стариком.
— Он не старик! — врываясь в поток Сашиных возмущенных восклицаний, обиженно вставляет Инна. — Ему всего сорок семь. Или сорок восемь.
Саша глянула на нее уничтожающе, оставив без внимания ее ценные дополнения, продолжила:
— И не забыла сообщить точный адрес, — и, не сдержавшись, зло добавила: — Нет! Она все-таки достала его! Мам, тебе-то не надо объяснять, что стало с Ники, и куда он отправился.
— Инна! Господи!
— Но я не думала, что так получится! — чуть не плача, заступилась за себя Инка. — Он всегда был такой спокойный. Я просто хотела, чтобы он…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Пойдем! — потянула ее за руку Аня. — Пойдем же! Скорее!
Они быстро шли по вечерним, безмятежным улицам, меж темных стен и теплом светящихся окон, меж чуть слышно шелестящих деревьев, почти бежали, резко выделяясь среди общего покоя и блаженства. Инка всхлипывала всю дорогу и снова начинала оправдываться. Ее не слушали, ее молча и упорно направляли вперед.
— Вот здесь! — внезапно остановилась она. — Пятый этаж, тридцать девятая квартира.
В подъезде — тишина, только сквозь закрытые двери иногда прорывался звук включенного телевизора, да неприятно сильно пахло жареной рыбой. Третий этаж, четвертый, пятый. И прямо перед глазами наполовину распахнутая дверь. Темный проем зиял глубокой, изломанной рамой.
Аня толкнула дверь, рванулась в комнату. Саша, чуть смутившись, немного задержалась, но потом кинулась вслед за мамой.
Комната залита нежным, не режущим глаза светом. В ней порядок, мирный, слегка небрежный, уверенный, чем-то знакомый. Смутно осознав толчок памяти, Аня поискала глазами Никиту.
Что это? Нет, ни при чем здесь Никита. Прямо перед ней, не вдали и не слишком близко. По-прежнему, удивительные, особенные, от которых нельзя оторваться. Как странно! Ей вдруг показалось, она чувствует того, кому принадлежат эти глаза, она чувствует его мысли, его желания, они откликаются в ней, витают призрачными ощущениями, которые невозможно выразить словами. Вот почему непонятно знакомыми предстали дорога, дом, квартира. Все знакомо, хоть и изменилось, обновилось, постарело.
Значит, о нем рассказывала глупая Инка ее влюбленному сыну?
Волшебница! Она вряд ли могла выдумать что-либо еще более гениальное.
Как так случилось? Ничего не подозревая, полный негодования и ненависти, Никита прибежал к…
Аня ухватилась рукой за спинку стула и облегченно рассмеялась. На нее пораженно смотрели четыре пары глаз. И две из них — очень похожие.
Интересно, он узнал ее? Так безвозвратно повзрослевшую, а, может, уже и постаревшую, без сомнения, изменившуюся.
— Ну, вот! На этот раз я первая тебя нашла. Познакомься. Это мой сын.
Аня повернулась к застывшей от изумления Инке.
— Инна! Что ты стоишь? Объясни Никите.
Девчонка послушно кивнула головой и, чувствуя неминуемость серьезной ссоры, в которой исключительно сама была виновата, поплелась к Никите, признательно заглядывая ему в глаза.
— Не говори ничего. Здесь. Давай уйдем.
У Никиты губы неприятно дернулись, но возражать он не стал. В его глазах не было ни осуждения, ни злобы. Только холод. Холод, с помощью которого замораживают боль.
— Мам, я тоже пойду. Ладно? — Саша растерянно топталась в дверях.
Как все странно!
А хозяин квартиры молчал — куда же пропал теплый, ласкающий голос? — и не двигался с места.
Аня посмотрела на дочь.
— Да! — и опять повернулась к нему. — Мы ушли. Извини.
И шаг к выходу, первый, второй, третий.
— Подожди!
Может, ей послышалось? Может, показалось? Так невероятно зовуще, знакомо.
Аня улыбнулась.
Столько времени прошло, а голос по-прежнему ласкает, манит, и кажется: вот сейчас оглянешься и вернешься на восемнадцать лет назад, а может даже, на все двадцать с хвостиком.
Нет! Смешно! Наивная, доверчивая девочка, глупо влюбившаяся в загорелого, циничного красавца.
Аня прислонилась спиной к стене. Он подошел, остановился рядом, и что-то дерзкое, мальчишеское, насмешливое загорелось в его глазах, а из далеких закоулков памяти, по давности и ненадобности затянутых паутиной ловкого паучка — времени, негаданно вырвалось:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Мы, кажется, виделись когда-то.
Когда необходимо отвлечься и не думать о чем-то определенном, а заодно создать видимость, будто ты невозможно занят для всех, подойдет что угодно.
