Из ницшеанских строк кандидата в миллионеры, из поэмы-мечты инженер-лейтенанта саперных войск Кахидзе мы составили «круг наиболее достоверного места предполагаемых находок миридолита».
Мишка после одного из прокуренных заседаний у меня в комнате сказал, что он разыщет хоть одну из консервных банок, брошенных в тридцать четвертом году Кахидзе, и сделает из нее кубок. «Для лучших минут жизни», — так сказал Мишка.
Наш маршрут пересекает «круг наиболее достоверного…». Поэтому мы думаем о миридолите. Времена сменились. Блестящий, как ногти «роскошных блондинок», минерал стал нужен для сверхъемких аккумуляторов, для сплавов… если хотите, даже для производства кондиционированного воздуха.
ТрагикомедииВ последний раз переходим вброд Эргувеем. Мы идем, растянувшись цепочкой. Впереди Мишка, за ним я, потом ребята, Виктор замыкает.
Где-то в горах на востоке прошли дожди. Вода Эргувеема сера, как солдатская шинель; тревожно взмахивают голыми ветками вырванные водой кусты. Мишка осторожно нащупывает брод. Даже ему вода доходит до паха.
— Иах!.. — тревожно раздается сзади.
Я оглядываюсь и вижу огромные суматошные глаза Лешки. Вальку сбило с ног.
Не помню, как уж мы выскочили на берег. Вальку несло уже по самой середине. Путаясь в завязках тюков, мы гнались за ним по отмели.
— Эх, боги-черти, утонет парень! — крикнул кто-то.
Мишка бежал впереди, как невиданный яркий зверь-прыгун. Ковбойка пламенела на ветру.
«Боги-черти» на этот раз оплошали. Вальку прибило к берегу метров на триста ниже. Мы догнали его уж вплавь.
— На кой шерт мошились, — прошепелявил Валька. В зубах у него был ружейный ремень. Рюкзака не было.
Мы долго и облегченно смеялись. Коварный северный ветерок вздувал на коже пупырышки. Мы сидели на галечнике и выжимали одежду. Желтая вода Эргувеема спешила на юг. Вместе с ней спешил к югу и Валькин рюкзак с продуктами.
Было похоже, что придется застрять здесь на целый день. Чтоб не терять времени, Виктор один пошел искать бочку с продуктами, что была заброшена весной на самолете.
Постепенно все успокоились. Ветер и солнце сушили подмокшие вещички. Мы лежали, покуривали, разглядывали пейзаж. Хороший кругом пейзаж! Все маленькое. Коричневые прутики березки лихо торчат на кочках, и небо, как старенькое одеяло, висит над этим миром, над нами.
«Квлг-квлг!..» — непонятно бормотали на речном дне камни.
Лемминг выполз из-за кочки, недоверчиво посмотрел на нас бусинками глаз, потом зашуршал-забегал. Аккуратный был такой зверек, в коричневой добротной шубке. Какие-то неведомые нам травинки увлеченно кивают друг другу головами на соседней кочке. Да, вот она, жизнь!
— Так вот гибнут люди, — философски замечает Лжедимитрий.
— Если так, то хорошо, — сурово ответствовал Леха.
— Давайте, юноши, поживем еще, — предложил Мишка.
О чеграшах, гагарах и терпенииМы идем в светлом тумане ночи. Тревожно голгочет тундра. Видимо, ей плохо спится при таком свете. Километров за пятнадцать отсюда нас ждет Виктор. С ним куча всяких вкусных вещей.
— Мы еще поживем, Валюха!
Мишкин голос гулок, как орудийный выстрел. На весь спящий полуостров раздается ночной стук гальки под сапогами.
Мы находим Виктора так же легко, как «под часами на Арбате в шесть». Он дремлет у потухшего костерка. На грязном лице ввалились щеки. Что-то неладно…
— Я не нашел бочки, — тихо говорит Виктор.
— Мы еще поживем, ребята, — машинально бормочет Мишка.
Мы ищем бочку два дня. Мы облазили десяток островков и проток. Бочки нет!
Мы тщательно сравниваем аэрофотоснимок, где она отмечена, с местностью. Черт разберется в этих протоках, рукавах, островах и старицах. Очень может быть, что ошибся тот человек, что раскидывал бочки зимой с самолета. Тогда был снег: угадай, какой под ним остров!
Очень может быть, что ошибаемся мы. Бочки все-таки нет…
Следующий лабаз уже на озере Асонг-Кюэль. Туда дней десять пути. Если не будет туманов, если не будет дождей, если мы будем свирепы к работе, как бенгальские тигры…
Мы решаем рискнуть. Виктор закладывает отчаянной длины маршруты. Мы должны, не прервав работы, дойти за десять дней до Асонг-Кюэль.
— Вперед, тигры! — напутствует нас по утрам Виктор.
— Есть, начальник! — рычим мы.
Маленькие тундровые уточки кормят нас. Есть такие существа под ненаучной кличкой «чеграши». Очень самоотверженные птицы. Гуси и зайцы всегда исчезают вместе с продуктами. Это ненадежный вид корма. Только чеграши плавают по осоковым озерам и ждут, когда мы убьем их на завтрак, обед и ужин.
На третий день Григорий Отрепьев изобрел новое блюдо: остатки муки пополам с прошлогодней брусникой. Имя ему — «мечта гипертоника».
По утрам Мишка заботливо осматривает карабин и смазывает патроны. Чтоб не заело. Но олени и медведи старательно прячутся. Камни-дни один за другим срываются во вчерашнее.
Дальше — больше, дальше — меньше. Важно, чтоб дальше. Виньетки наших маршрутов кружевом покрывают правобережье Эргувеема. Так создается металлогеническая карта.
Иногда чеграши исчезают. Мишка уходит тогда с карабином стрелять гагару. Очень трудно убить дробью эту неуязвимую птицу. Мы сидим у костра и кипятим воду. Грохнет винтовочный выстрел. Мишка возвращается. Мы встречаем его без особого энтузиазма. Мясо гагары имеет вкус пропитанной рыбьим жиром автомобильной покрышки. Гагара варится два часа.
— Лучше баранины, — нерешительно говорит Валька.
— Конечно, лучше, — солидно говорит Лешка. Он отходит.
За кустом раздается странный звук. Кажется, так тошнит человека.
— Что такое образ настоящего мужчины в современной литературе? — ковыряя в зубах, вопрошает Мишка.
Отвечаю:
— Шрам на щеке, перебитый нос, каменная челюсть…
— Нейлоновые нервы, — добавляет Виктор.
— Желудок из кислотоупорной пластмассы, — доносится из-за куста…
На пятый день мы входим в предгорья. Исчезают озера. Вместе с ними исчезают чеграши и даже гагары. Темные глыбы гор с дремотной хитрецой смотрят на нас. Синим далеким платком висит небо. По небу ходят самолетные рокоты. Летают куда-то по делам люди. А мы внизу. Мы маленькие. Меньше чем на два жалких метра торчим мы над землей.
Шестой день прошел. Мишка упрямо возится с патронами.
Тихо покачиваются горы. Полярный день осторожно кладет пастельные краски. Иконописным золотом отгорают восходы и закаты. Великий музыкальный оформитель осторожно пробует звуки. Стук упавшего камня. Осторожное царапанье ветра. Оглушительный рев тишины.
Мы не люди, мы — автоматы. Кто вложил в нас перфорированную ленту программы? Со скрупулезной точностью мы проделываем маршруты, делим по вечерам галеты. Надо очень много «объективных причин», чтобы выбить автомат из режима.
Одинокий вопль при лунеСемь дней позади. Ночь. Мы укладываемся спать. Лешка что-то пишет в измятой тетрадке. Я вижу, как Мишка осторожно заглядывает к нему через плечо. «Стихи», — беззвучно шепчет он мне. Ага! Стихи. Очень интересно! В этот раз мы дольше обычного возимся с записными книжками. Мы заполняем их прямо в мешках. Леха уснул. Мишка осторожно тянет у него из-под головы тетрадку. Мы переползаем ко входу.
Жизнь не бывает, как стол для пинг-понга.Она — как горы, покрытые лесом…
Дальше стихи неразборчивы. Мы переворачиваем страничку.
«…Люди на всей планете! Послушайте меня, я обращаюсь к вам. Нам очень тяжело сейчас. — Зануда Валька утопил продукты. Но все равно я не сдамся. Человек должен уметь голодать, если он чего-то думает добиться в жизни.
Не так уж давно на севере Гренландии было найдено племя полярных эскимосов. Эти чудаки совершенно не имели связи с внешним миром и думали, что, кроме них, на земле людей нет. Один английский корреспондент писал, что полярные эскимосы могли питаться мхом и снегом. Ясно, что врал. Но в общем они здорово умели голодать.
Теперь я знаю, что это постигается тренировкой.
А Юрка умрет от зависти. Он умрет, когда узнает, что мы жили, как самые настоящие эскимосы. Те, древние.
Люди живут по-разному. Кто-то ходит сейчас в кино и жарится на пляжах. А мы ищем месторождение. Мы грязны и грубоваты. И черт его знает, когда мы увидим кино!
Ну и пусть! Пусть другие пьют томатный сок и ходят по театрам.
Зимой надо будет заняться гантелями и брюшным прессом. Брюшной пресс укрепляет желудок. Если хорошо потренироваться, то можно есть даже дерево. Дерево ведь органический продукт…»
— Одинокий вопль при луне, — шепчет мне Мишка.
— Только не надо, старина, подковырок, — говорю я.
— Не бойся. Я друг детишек. — Мишка осторожно кладет тетрадку на место.
