Теперь все становилось на свои места: я уже знал, что ее «умный любовник» работает в этом «Обществе»; а кроме того, как тебе наверняка известно, мать всегда посвящала кучу времени своей внешности и то и дело ходила на всевозможные лекции и семинары. Само собой напрашивалось предположение, что в ходе одного из подобных мероприятий они и познакомились. Все складывалось настолько безупречно, что ошибки быть не могло. Оставалось лишь изобрести неоспоримый предлог, из-за которого мать ни в коем случае не смогла бы добраться туда завтра к двенадцати дня.
Но ведь ты велел ничего не предпринимать самому!
Ненавижу нарушать обещания. Поэтому, поразмыслив, я набрал номер твоей службы сообщений. Когда наконец ответили, я попросил, чтобы ты срочно перезвонил. Там всё записали — на сей раз откликнулся бархатный мужской голос, повторивший за мной с красноречивым ударением слово «срочно», — и повесили трубку. Правда, часть обещаний я уже нарушил (подслушивал, копался в чужих бумагах, выспрашивал), но все это было не настолько серьезно, как то, что я планировал теперь. Мне казалось необходимым поставить тебя в известность — как и подобало честному, ответственному за свои слова человеку.
Успокоив совесть, я стал ждать ответного звонка. Ожидание затягивалось. Кто знает, может, ты опять всю ночь играл в гольф у себя на ковре, а теперь спишь без задних ног, и услужливый баритон из службы сообщений никак не может тебя добудиться? Как бы то ни было, ты не перезванивал, а я не находил себе места. Все не мог придумать, как удержать мать от посещения завтрашней лекции. Я отбросил целый ряд идей, на первый взгляд казавшихся вполне приемлемыми, но при ближайшем рассмотрении обнаруживавших полную несостоятельность (скажем, притвориться больным или отвинтить что-нибудь в нашей машине — ни то ни другое мать не удержало бы) или слишком легко поддававшихся проверке (например, измененным голосом сообщить по телефону, якобы от имени «Общества питания», что предстоящая лекция отменяется). И тут вдруг в голову пришла мысль, показавшаяся мне абсолютно гениальной. Позвонив в больницу, где лежала тетка, я объяснил лечащему врачу, что сегодня мы никак не сумеем ее забрать, потому что мать в последний момент не вылетела из Атланты, где у нее случилась обидная неувязка с билетом. Но пусть они не беспокоятся — завтра, седьмого, скажем, часам к двенадцати, она непременно приедет за тетей, потому что уже поменяла билет и сегодня ночью наверняка будет дома. Полистав историю болезни («да, физически ваша тетя в полном порядке, но в умственном отношении, знаете ли…»), врач с неохотой согласился — куда ему было деваться, бедняге, — и повесил трубку.
Теперь все пути к отступлению были отрезаны. Немного коробило от собственного обмана, но что мне оставалось? Впрочем, с тетки не убудет — покойный Марвин оставил ей столько, что еще четыреста долларов за лишний день госпитализации ее бюджет никак не обрушат.
Теперь требовалось разбудить мать и тактично объяснить, что завтра в полдень ей придется быть не на лекции, а в несколько ином месте. Добудился я ее, надо сказать, с трудом. Она немедленно схватилась ехать за теткой, но я тут же сообщил, что сейчас звонили из больницы и просили Иду забрать завтра — им почему-то так удобней.
— Как это? — возмутилась она. — Я им сейчас объясню, что они не имеют права…
Я так и съежился. Но тут она вдруг махнула рукой:
— Знаешь, так даже лучше. Нечего ей висеть у тебя на шее целый вечер. Меня ведь не будет…
— Как, и сегодня тоже?..
— Я условилась с подругой, — соврала она с такой легкостью, что я тут же перестал терзаться мнимым «звонком из больницы». — Мы, наверно, засидимся, так что ты меня не жди. Еда…
— …на плите, — закончил я привычную фразу.
Но она уже закрылась в ванной. Полдела за мной. Теперь оставалось только сообщить, что ей нужно заехать за теткой в больницу завтра в полдень. Я постучал и, услышав «можешь зайти», приоткрыл дверь ванной. Вопреки опасениям, мое сообщение не произвело на нее такого уж убийственного впечатления. Она, правда, слегка поморщилась:
— У меня как раз на это время было что-то назначено…
Но тут же добавила:
— Впрочем, это не так уж важно.
И, не отрываясь от зеркала, принялась ревностно убеждать меня, что наш долг, в особенности по отношению к старикам, важнее любой личной прихоти и что выполнение моральных обязательств приносит несравненно большее удовлетворение, чем погоня за мимолетными развлечениями.
Я только диву давался, до чего резко противоречили эти банальности ее собственному поведению. Впрочем, после вчерашнего я относился к подобному двуличию куда снисходительнее — теперь уже знал, как слаб человек. Но мне почему-то стало всерьез обидно за ее любовника, который завтра в полдень, снедаемый недоумением и страхом, будет безуспешно искать в толпе розовую блузку с черным узором. Мне было обидно, что мать с такой легкостью отказалась от обещанной встречи. Ненавижу, когда нарушают обещания.
Тут я спохватился, вспомнив, что и сам до сих пор не выполнил важное обещание, данное мистеру Кэю. Магнитная карточка все еще лежала в кармане. А ведь он на меня полагался…
Я стал осторожно выяснять у матери, когда та собирается выйти и можно ли к ней присоединиться. Время близилось к четырем. Оказалось, что мать (перед своим семичасовым свиданием!) собиралась еще что-то купить в Манхэттене. Клуб «Патрик» находился именно там. Я тут же придумал, что мне обязательно нужно встретиться с приятелем, с которым мы вместе работаем в библиотеке, и я, возможно, даже останусь у него ночевать — ведь она все равно вернется поздно. Меня вдруг привлекла мысль впервые переночевать одному в какой-нибудь дешевой манхэттенской гостинице — это сулило более волнующие переживания, чем ожидание твоего звонка в пустом доме, в полном одиночестве.
«Нет, нет, я вовсе не собираюсь сопровождать тебя к подруге, — объяснил я, — подбрось меня только до Манхэттена…» Тут я неожиданно умолк, потому что мать кончила прихорашиваться и встала из-за туалетного столика. Я смотрел на нее, как зачарованный. Даже отошел на несколько шагов, чтобы увидеть ее в полный рост. Она была по-настоящему красива: стройные, длинные ноги в дымчатых чулках и туфлях на высоком каблуке; узкая, но идеально сидящая юбка; строгий, облегающий тонкую талию жакет с отложными широкими манжетами и отлично дополняющая его серая шелковая блузка; искусно примененная косметика подчеркивала наиболее выразительные черты лица: высокие скулы, чувственный, полный рот, миндалевидные темные глаза…
— Почему ты так странно смотришь? — спросила мать.
— Ты выглядишь просто потрясающе! — Я не удержался от констатации очевидного факта. — Даже слишком хорошо для обыкновенной встречи с подругой.
Мать улыбнулась от удовольствия. Вторую часть фразы она, разумеется, предпочла проигнорировать.
— Вот видишь, стоит тебе захотеть — и ты бываешь очень мил…
Пока она заканчивала последние приготовления перед выходом, я успел незаметно позвонить в твою службу сообщений и обменяться парой фраз все с тем же услужливым баритоном. Он сообщил, что ты наконец-то откликнулся и передал следующие указания: никуда из дому не выходить и ничего не предпринимать; я, в свою очередь, попросил передать, что она уходит, поэтому я не вижу никакого смысла оставаться дома.
Ей явно не хотелось брать меня с собой даже до Манхэттена, но я так настойчиво убеждал мать в абсолютной безотлагательности назначенной мне встречи, что та отбросила последние колебания, и мы двинулись в путь.
Что ж, если я искал ярких, волнующих впечатлений, то я их получил. Мы едва успели выехать из гаража и остановиться перед светофором на ближайшем перекрестке, как в зеркале заднего вида появился тот самый синий «шевроле», который был мне столь хорошо знаком по туннелю Линкольна. Впрочем, водителя разглядеть не удалось — накрапывал мелкий дождь, и по его ветровому стеклу усердно (но без реальной пользы для меня) сновали торопливые «дворники». Странно, но я не ощутил и тени страха, а только любопытство: мне впервые представилась возможность встретиться лицом к лицу с тем самым «неизвестным», что дышал мне в затылок тогда в туннеле; что тенью промелькнул мимо в тот вечер, когда я застал его врасплох у нас дома; что прошел у меня за спиной в аэропорту Кеннеди — а потом напугал Деби ночью у нас во дворе. Деби, правда, уверяла, что на самом деле это был отец, но я предпочитал идентифицировать его все с тем же самым «незнакомцем». Этот человек откуда-то знал о нас — обо мне, об отце, о матери — куда больше, чем я сумел разузнать за все это время о нем. В сущности, все, что мне стало известно, сводилось к трем приметам: невысокий, быстрый, с характерным повизгивающим кашлем. Но тут дождь ненадолго затих, и мне удалось добавить к списку еще две особенности — светлые волосы, круглое лицо.
