— Вам надо выпить, — сказал я.
Она молча сидела, забившись в угол. Лицо бледное, перекошенное. Я развернулся и притормозил у входа в аптеку.
— Чашка черного кофе и капля виски вам не повредит, — сказал я.
— С удовольствием напилась бы сейчас до потери сознания, — откликнулась она.
Я вышел, открыл ей дверцу, и она вылезла из машины, скользнув волосами по моей щеке. Мы вошли в аптеку, я купил в винном отделе пинту виски, принес бутылку в бар и поставил ее перед Вивьен на треснувшую мраморную стойку.
— Два кофе, — сказал я аптекарю. — Черного, крепкого и по возможности не прошлогоднего.
— У нас распивать спиртное не разрешается, — отрезал аптекарь в застиранном голубом халате, с жидкими волосами на макушке и честными подслеповатыми глазами.
Вивьен Риган, порывшись в сумочке, достала пачку сигарет, ловко, по-мужски вытряхнула из пачки две штуки и протянула их мне.
— Распивать здесь спиртное запрещается, — повторил аптекарь.
Не обращая на его слова никакого внимания, я раскурил обе сигареты. Аптекарь подставил чашки под тусклый никелированный кофейный автомат, разлил кофе и подал его нам. Потом покосился на бутылку виски, что-то пробормотал себе под нос и, вздохнув, сказал:
— Ладно, разливайте, а я послежу за улицей.
Он вышел из-за стойки, подошел к окну и, став к нам спиной, навострил уши.
— У меня от страха зуб на зуб не попадает, — сказал я, отворачивая пробку и наливая виски в кофе. — Полиция ведь здесь свирепствует. Во времена сухого закона заведение Эдди Марса было ночным клубом и каждый вечер он ставил у входа двух молодчиков в форме, чтобы посетители не проносили выпивку, а заказывали ее в баре.
Тут аптекарь неожиданно повернулся к нам лицом, зашел за стойку и молча скрылся за стеклянной дверью провизорской.
Мы сидели на высоких табуретах и маленькими глотками пили обжигающую смесь кофе с виски. Я взглянул на Вивьен в зеркало, висевшее на кофейном автомате. Лицо напряженное, бледное, красивое. Взгляд безумный, ярко-красные губы презрительно сжаты.
— У вас злые глаза, — сказал я. — Чем вы не угодили Эдди Марсу?
Она посмотрела на меня — тоже в зеркало:
— Раздела его в рулетку. Он ведь проиграл кучу денег, в том числе и те пять тысяч, что сам же одолжил мне вчера вечером.
— Да, это могло вывести его из себя. Думаете, поэтому он натравил на вас этого головореза?
— Какого еще головореза?
— Ну, того в маске, с пистолетом.
— Вы, получается, тоже головорез?
— Конечно. — Я засмеялся. — Но обычно «головорезом» называют врага, а не друга.
— Иногда мне кажется, что враги — все.
— Мы отвлеклись. Так что же имеет против вас Эдди Марс?
— Вы, вероятно, хотите спросить, имеет ли он надо мной власть?
— Именно.
На ее губах заиграла презрительная улыбочка.
— Придумайте что-нибудь поостроумнее, Марло.
Я сделал паузу и спросил:
— Как генерал? На этот раз я серьезно спрашиваю.
— Неважно. Сегодня он весь день пролежал в постели. Может, хватит меня допрашивать?
— Вы же меня тоже допрашивали. Что генералу известно?
— Возможно, все.
— От Норриса?
— Нет, к нему приезжал Уайлд, окружной прокурор. Надеюсь, вы сожгли фотографии?
— Естественно. Вы, я вижу, иногда за сестренку все-таки беспокоитесь.
— Только за нее я и беспокоюсь. И еще — за отца. Чтобы он чего не узнал.
— Думаю, что особых иллюзий он уже не питает, — сказал я. — Но чувство собственного достоинства у него сохранилось.
— Мы — его кровь. В том-то и беда, — проговорила она и пристально, тяжелым взглядом, как бы издали посмотрела на меня в зеркало. — И я не хочу, чтобы он умер, возненавидев своих собственных детей, свою кровь. В нашем роду всегда хватало безумцев. Безумцев, но не развратников.
— А сейчас?
— Вы-то наверняка считаете нас аморальной семейкой.
— Вас — нет. Вы лишь строите из себя светскую львицу.
Она потупилась. Я пригубил кофе и снова закурил две сигареты, одну — себе, другую — ей.
— А вы, оказывается, в людей стреляете, — тихо проговорила она. — Вы убийца?
— Я? С чего вы взяли?
— В газете прочла. Впрочем, я газетам не особенно доверяю.
— Значит, вы решили, что на моей совести убийство Гейгера? Или Броди? Или обоих?
Она промолчала.
— Мне их убивать было незачем, — продолжал я. — Хотя я вполне мог бы их пристрелить, и это убийство сошло бы мне с рук. Ведь и тот и другой, дай им только волю, не колеблясь отправили бы меня на тот свет.
— Значит, в душе вы убийца, как, впрочем, и все легавые.
— О господи!
— Один из тех абсолютно хладнокровных, безжалостных молодчиков, которые испытывают не больше чувств к своей жертве, чем забивающий скотину мясник. Я это сразу поняла. Как только вас увидела.
— Вокруг вас ошивается достаточно темных личностей. Неужели я похож на них?
— Вы хуже. Они — дети по сравнению с вами.
— Спасибо на добром слове. Но и вы тоже не подарок.
— Давайте уедем из этого мерзкого городка.
Я расплатился, сунул недопитую бутылку виски в карман, и мы уехали. Выходя, я поймал на себе неодобрительный взгляд аптекаря.
Выехав из Лас-Олиндаса, мы поехали вдоль моря через маленькие, утопающие в зелени городки. У самой воды на песке стояли крошечные, похожие на хижины домики, а дома побольше прятались в дюнах. Изредка попадались одно-два освещенных окна, большинство же зданий было погружено во мрак. В густом, подымающемся над морем тумане пахло водорослями. Шины мерно шуршали по влажному бетону. Было сыро и пусто.
Первый раз она заговорила, когда мы въезжали в Дель-Рей. Голос ее звучал глухо, как будто пробиваясь через какую-то преграду.
— Возле курортного клуба сверните к берегу. Хочется посмотреть на воду. Следующая улица налево.
На перекрестке мигал желтый свет. Я повернул налево и поехал вниз, к морю. Слева тянулся высокий обрыв, справа — железнодорожное полотно, за насыпью внизу мерцали огоньки, а еще дальше, над городом, в дымке тумана сверкали огни причала. У моря, однако, туман уже поднялся. Улица пересекала скрывающееся за обрывом железнодорожное полотно и упиралась в асфальтированную дорогу, идущую вдоль пустынного пляжа. На обочине выстроились припаркованные на ночь машины. В ярдах трехстах играл огнями пляжный клуб.
Я притормозил у тротуара, выключил фары и замер, не снимая рук с руля. В поднимающемся тумане еле слышно, словно чей-то далекий шепот, набегала на берег, пенясь и играя, морская волна.
— Сядь ближе, — внезапно сказала она низким, с хрипотцой голосом.
Я отодвинулся от руля на середину сиденья, а она, повернувшись в пол-оборота к окну, словно собираясь выглянуть наружу, молча, не издав ни звука и чуть было не ударившись головой о руль, упала навзничь мне в объятия и закрыла глаза. Потом опять их открыла, и я заметил, что они лихорадочно горели в темноте.
— Обними меня покрепче, головорез.
Сначала я обнял ее не сильно, но затем крепко обхватил за талию и, приподняв, посадил себе на колени. После чего бережно притянул ее к себе. Ее ресницы трепетали, словно крылышки у мотылька, а жесткие волосы щекотали мне щеки.
Я стал целовать ее — сначала быстро, жадно, потом медленно, подолгу. Губы ее раскрылись, по телу пробежала дрожь.
— Убийца, — выдохнула она изо рта в рот.
Прижав ее к себе с такой силой, что ее дрожь передалась и мне, я продолжал целовать ее, пока наконец она не высвободила голову и не спросила:
— Где ты живешь?
— Хобарт-Армс, Франклин, возле Кенмора.
— Никогда там не была.
— Хочешь поехать?
— Да.
— Что имеет против тебя Эдди Марс?
Я почувствовал, как она вся напряглась, издала горлом какой-то гортанный звук, отпрянула и широко раскрытыми глазами уставилась на меня. Видно было, как сверкают в темноте белки.
— А ты все свое, — произнесла она тихим, поникшим голосом.
— А я все свое. Целоваться — дело хорошее, но твой отец не для того мне деньги платит, чтобы я с тобой спал.
— Подонок, — спокойно сказала она, даже не пошевелившись.
Я рассмеялся ей в лицо:
— Не подумай только, что я — равнодушный сухарь. Я не слепой и не бесчувственный. И кровь у меня такая же горячая, как у любого другого. А ты, я смотрю, покладистая, долго уговаривать тебя не надо. Так что же имеет против тебя Эдди Марс?
— Еще раз повторишь — закричу.
— Давай. И погромче.
Она вырвалась из моих объятий, пересела на свое сиденье и забилась в угол.
— За те слова, что ты мне сказал, убивают, учти это, Марло.
— Ни за что тоже убивают. Я же сразу тебя предупредил: я — детектив. Заруби это на своем хорошеньком носике. Это моя работа, красавица. Работа, а не игра.
Отвернувшись, она порылась в сумочке, вынула оттуда носовой платок, сунула его в рот и стала медленно, методично рвать его зубами на части.
