Эта комната когда-то была танцевальным залом, и Эдди Марс оставил в ней почти все, как было, внеся лишь самые незначительные изменения. Не было здесь ни блестящей металлической мебели, ни полумрака, ни картин из плавленого кварцевого стекла, ни кожаных кресел кричащего цвета — словом, всего того псевдомодернистского стиля, каким славятся голливудские ночные притоны. С потолка, как и пятьдесят лет назад, свисали тяжелые хрустальные люстры, стены были по-прежнему обтянуты выцветшей от времени и потемневшей от пыли тканью, а пол выложен старинным, в тон стен, до блеска начищенным паркетом. Паркет, впрочем, виден был лишь на маленькой площадке перед сценой, где играл мексиканский оркестр, большая же часть комнаты была покрыта тяжелым малиновым, и по всей вероятности очень дорогим, ковром. Искусно, со знанием дела выложенный из доброй дюжины различных сортов древесины — бирманского тика, нескольких сортов дуба, красного дерева и лиловой дикой сирени, что растет в Калифорнии, — паркет переливался всеми цветами радуги.
Комната по-прежнему была очень красива, только теперь сюда приводили не танцевать размеренные, старомодные танцы, а играть в рулетку. У стены за низкой бронзовой перегородкой стояли рядом три стола; игра шла на всех трех, но народ почему-то толпился в основном у среднего. Мелькала там и черная головка Вивьен Риган, за которой я следил с другого конца комнаты, облокотившись на стойку бара и вертя в пальцах стаканчик бакарди.
Рядом со мной, наблюдая за богато одетыми игроками, собравшимися у среднего стола, пристроился и бармен.
— Сегодня она дает им жару, — сказал он. — Вон та, высокая, с черными волосами.
— Кто такая?
— Как зовут, не знаю, но бывает она здесь чуть ли не каждый день.
— Имена постоянных клиентов надо знать.
— Мне-то зачем? Я ведь здесь не хозяин, — миролюбиво возразил бармен. — Сегодня она сюда с кавалером прикатила, но он напился, и его в машину отнесли.
— Я отвезу ее домой, — сказал я.
— Так она с вами и поехала. А впрочем, желаю успеха. Вам разбавить бакарди, мистер, или так пить будете?
— Если уж пить это пойло, так неразбавленным.
— А вот я пью, только когда горло болит.
Толпа расступилась, из нее вышли двое в смокингах, и в образовавшемся просвете я увидел затылок и голые плечи Вивьен Риган. Одета она была в довольно рискованное для игорного клуба бархатное платье бутылочного цвета с глубоким вырезом. Толпа снова сдвинулась, и теперь опять видна была только ее черная головка. Двое в смокингах пересекли комнату, подошли к бару и, облокотившись на стойку, заказали виски с содовой. Один из них был очень возбужден и вытирал раскрасневшееся лицо большим носовым платком с черными уголками. Двойные атласные полосы на его брюках были шириной с автостраду.
— Вот это да! — воскликнул он дрожащим от волнения голосом. — Восемь раз подряд поставить на красное и ни разу не проиграть! Такое только в рулетке бывает!
— Надо же! — подхватил второй. — Меньше тысячи она на кон не ставит! Везет же людям!
И они, уткнувшись носами в стаканы, с жадностью опорожнили их и ушли.
— Много они понимают, — сказал бармен. — Подумаешь, тысячу поставила… Однажды я собственными глазами видел, как один хмырь в Гаване…
Тут возле среднего стола поднялся шум и послышался громкий, чеканный голос с акцентом:
— Простите, мадам, но вам придется подождать. Мы не в состоянии принять вашу ставку. Сейчас придет мистер Марс.
Не допив бакарди, я двинулся к рулетке. Ноги утопали в мягком ковре. Оркестрик заиграл было танго, причем довольно громко, но никто не танцевал и танцевать, судя по всему, не собирался. Протискиваясь между людьми в смокингах, фраках, тройках и спортивных пиджаках, я подошел к самой дальней от бара рулетке. Вокруг было пусто. За столом, скосив глаза налево, стояли рядом два крупье. Один из них машинально водил лопаткой по голому зеленому сукну. Оба не сводили глаз с Вивьен Риган.
Она стояла у среднего стола, прямо напротив рулетки. Длинные ресницы вздрагивали, лицо было белое, как бумага. Перед ней на столе в беспорядке валялись деньги и фишки. Много денег. С крупье она говорила ледяным, наглым, недовольным голосом:
— А я-то думала, что «Кипарис» — солидное заведение. Ну, что стоишь без дела, давай крути колесо, длинноногий. Я играю последний раз, ставлю все. Интересное дело: когда выигрыш за вами, то норовите денежки побыстрей припрятать, а когда приходится расплачиваться — скулить начинаете.
На лице крупье играла холодная, вежливая улыбочка человека, который повидал на своем веку тысячи хамов и миллионы придурков. Высокий, смуглый, корректный, держится безупречно.
— Мы не в состоянии принять вашу ставку, мадам, — твердо повторил он. — У вас здесь больше шестнадцати тысяч долларов.
— Это же ваши деньги, — раздраженно произнесла Вивьен. — Неужели вам не хочется отыграться?
Стоявший рядом мужчина пустился было в объяснения, но она, повернувшись, что-то резко сказала ему, и он, покраснев, скрылся в толпе. За огороженными бронзовым заборчиком столами в дверях с равнодушной улыбкой на лице появился Эдди Марс. Руки, как всегда, в карманах пиджака, большие пальцы — наружу. Излюбленная поза Эдди. Остановившись у среднего стола, за спиной у крупье, он лениво, с легким раздражением в голосе спросил:
— Вы чем-то недовольны, миссис Риган?
Вивьен порывисто повернулась в его сторону. Скулы напряглись. Чувствовалось, что она очень волнуется.
— Если вы не хотите больше играть, — спокойно сказал Эдди Марс, не дождавшись ответа на свой вопрос, — позвольте мне отправить вас домой с провожатым.
Вивьен вспыхнула. На сведенных судорогой щеках проступили белые пятна.
— Сегодня играю последний раз, Эдди, — резко сказала она с деланным смехом. — Все, что выиграла, ставлю на красное. Люблю красный цвет, цвет крови.
Едва заметно улыбнувшись, Эдди Марс сунул руку во внутренний карман пиджака, достал оттуда большой, искусственной кожи бумажник с золотым тиснением и небрежно бросил его через стол.
— Поставьте эти деньги на банк, — приказал он крупье. — Если никто не возражает, господа, ставки в этой игре делает только мадам Риган.
Никто не возражал, и Вивьен, решительно подавшись вперед, обеими руками передвинула весь свой выигрыш на огромный красный ромб.
Крупье неторопливо наклонился над столом, пересчитал ее деньги и фишки, несколько фишек и банкнот сдвинул лопаткой на угол стола, а остальные сложил аккуратной стопкой, посте чего открыл бумажник Эдди Марса, вынул оттуда две пачки тысячедолларовых банкнот, распечатал одну из них, отсчитал шесть кредиток, положил на нераспечатанную пачку, четыре оставшихся спрятал обратно в бумажных и отбросил его в сторону так небрежно, словно это был коробок спичек. Эдди Марс к бумажнику даже не прикоснулся. Все замерли. Левой рукой крупье запустил рулетку, а неуловимым поворотом запястья правой бросил шарик из слоновой кости по кругу, а затем отошел от стола и сложил на груди руки.
Вивьен слегка приоткрыла рот, и зубы ее при свете люстры хищно сверкнули. Между тем шарик лениво катился по кругу, подпрыгивая на хромированных выступах, над цифрами, а потом вдруг сухо щелкнул и замер. Колесо вращалось все медленнее, таща за собой неподвижный теперь шарик. Только когда рулетка остановилась, крупье подошел к столу и безразличным голосом произнес:
— Выиграл красный.
Маленький шарик из слоновой кости замер на номере 25, в трех номерах от «двойного зеро». Вивьен откинула назад голову и торжествующе засмеялась.
Крупье поднял лопатку, сгреб тысячедолларовые банкноты, придвинул их к банкнотам и фишкам, лежавшим на красном ромбе, и медленно сдвинул всю сумму на угол стола.
Эдди Марс улыбнулся, убрал бумажник обратно в нагрудный карман, повернулся на каблуках и скрылся за дверью.
Толпа издала вздох облегчения и устремилась к бару. Я тоже. Я уже был у стойки, когда Вивьен только еще собрала выигрыш и отошла от стола. Спустившись в просторный, пустой холл, я взял шляпу и пальто, бросил гардеробщице на поднос монетку в четверть доллара и вышел на крыльцо. Передо мной выросла огромная фигура швейцара.
— Прикажете подогнать машину, сэр?
— Нет, я хочу пройтись.
Орнамент на крыше был влажным от тумана. Влажными были к кроны растворявшихся во мраке монтерейских кипарисов. Впереди за кипарисами шумел океан. Видно было, как в разные стороны расходятся десятки ног. Я спустился по ступенькам и пошел по едва различимой тропинке, пока не услышал внизу шум волн, лизавших подножие влажной от тумана скалы. Темень кромешная. Ближайший ряд деревьев виден был хорошо, следующий уже хуже, дальше все тонуло в густом тумане. Я повернул налево и на ощупь вернулся к гравиевой дорожке, ведущей к конюшне, которая теперь использовалась в качестве гаража. Когда впереди возникла смутные очертания стены дома, я остановился. Невдалеке послышался мужской кашель.
