Это открытие — что жизнь без Ульяши окажется ему не в жизнь, эта любовь, свалившаяся как снег на голову, осознание ее и подчиненность ей — все это на какой-то миг заставило Анатолия изумленно замереть, но тотчас он спохватился и вспомнил, что остается все в том же поистине безвыходном положении. Нашел ли он другой рукав тепловода или продолжает ползти по старому — неведомо, так же как неведомо, сколько еще он будет вот так шарить по стенам, не зная, где этот чертов выход. А в это время Искра, может статься, бесчестит девушку, за которую Анатолий жизнь бы отдал!
– Да будь ты проклят! — вскричал наш герой яростно, совершенно забывшись, и изо всех сил саданул кулаком в стену. Раздался треск, рука Анатолия куда-то провалилась, а вслед за тем раздался испуганный мальчишеский визг:
– Черт! Черт! Черт из стены лезет!
* * *
Что-то горячее упало на щеку Ульяши, и она медленно открыла глаза. Несколько мгновений смотрела перед собой, ничего еще в окружающем мире не различая, потом, словно из мглы, выплыло перед ней знакомое печальное лицо, и она узнала Фенечку. Та горько плакала, ее слезы и падали на Ульяшу, как дождик.
Она подняла руку, утерла щеку и слабо улыбнулась.
– Ах ты, бедная моя, — прошептала Фенечка, — улыбаешься, да как ласково! Видать, еще в беспамятстве, не помнишь ничего… Лучше бы тебе так и не приходить в себя, беспамятство милосердно, а очнешься — как перед палачом встанешь!
Ульяша приподнялась, медленно покачала головой:
– Нет, я все помню.
Она и в самом деле помнила все, что произошло с минувшего утра, и каждое слово, сказанное Искрой, и свои ответы. Но этот разговор, чудилось, произошел в совсем другой жизни, в котором обитала перепуганная, ослабевшая девчонка. Обморок оказал на Ульяшу самое благодетельное воздействие: она очнулась такой окрепшей, такой полной сил, что ей казалась невыносимой минута лишняя, проведенная в неподвижности. Ум ее бунтовал в поисках спасения, однако при этом она понимала, что сама по себе мало что сможет в чужом доме — ну вот разве что и впрямь решит пожертвовать собой за других. Однако Ульяше хотелось и других спасти, и себя от напасти избавить. Жизнь с желтоглазым атаманом чудилась ей на самую малость получше жизни каторжанина, прикованного где-нибудь в сибирском руднике к своему кайлу, которым он долбит промерзлые стены шахты, и к тачке, на которой отвозит куски руды в общую кучу. Жизни такой Ульяша ни дня терпеть не была намерена. Надежда на то, что в самом крайнем случае у нее всегда остается возможность взять грех на душу и своеручно прервать течение ее, и ободряла, и пугала, и заставляла изощрять мысль в поисках спасения.
– Есть ли в доме верные люди? — спросила Ульяша так решительно и живо, что Фенечка мигом перестала плакать и воззрилась на нее сперва изумленно, а потом нахмурилась, размышляя.
– Да вот раньше я всех такими считала, а теперь не знаю, что и сказать, — проговорила она задумчиво. — Прежде-то жизнь на кону не стояла, а перед лицом смерти верность тает, как снег весной. Всякому своя жизнь дороже, своя рубашка к телу ближе. Ефимьевна — она за Петрушу на плаху взойдет, но свою жизнь я ей не доверю…
– Я тоже, — зябко передернулась Ульяша, вспомнив злобную ухмылку ключницы. — Нет ли кого еще?
Фенечка огорченно покачала головой, потом вдруг сказала:
– Вот разве что Лушка!
– Лушка?
– Ну да, горничная девка, Петрушина забава. Она душевная, добрая, а брата истинно любит, всякую его прихоть исполняет, даже самую несусветную, не только потому, что барин, а потому, что сердцу мил.
Голос Фенечки дрогнул, но она скрепилась, даже вздоха не обронила… Сейчас было не до вздохов, и она это прекрасно понимала.
– Ну что ж, — сказала Ульяша, — Лушка так Лушка. Давай-ка пойдем ее поищем.
– А ну как наткнемся на кого из бунтовщиков? — испугалась Фенечка. — Скажут, чего по дому шляетесь?
– Ну, выходить нам никто не запрещал, — пожала плечами Ульяша. — А коли скажут так, ты им в ответ: «Это мой дом, где хочу, там и хожу, потому что я здесь хозяйка, а вы — гости незваные, хуже злого татарина!»
– Ох, коли я так отвечу, не сносить нам головы! — Фенечка даже зажмурилась.
– Не бойся! — горько усмехнулась Ульяша. — Со мной — ничего не бойся. Я теперь — невеста атамана! Мне все можно!
И с разудалой улыбкой вышла из комнаты, увлекая за собой Фенечку. Какое-то время они шли крадучись, прислушиваясь к доносившимся откуда-то издалека голосам бунтовщиков, которые все еще подчищали, рассевшись во дворе, барский съестной припас. Но вот неподалеку послышались какие-то странные звуки, напоминающие не то стоны, не то сопенье. Вскрикнула женщина, громко, несколько раз, охнул мужчина… а вслед за тем сказал чуточку хрипловато:
– Ну, а теперь вали отсюда, хватит с меня, ишь, разнежилась, кошка драная!
Вслед за этим послышался хлесткий шлепок, обиженный визг, и из запечного закутка чуть ли не на девушек — они едва успели отпрянуть за угол! — вывалилась крепкая белотелая деваха в одной рубашке, которую она пыталась одернуть, а та все липла к ее потным ногам.
Чуть погодя из-за печи выбрался не кто иной, как атаман Искра, подвязывая очкур своих портков.
– Все еще здесь, Лушка? — спросил неприветливо. — Чего ждешь?
– Приголубь хоть, — плаксиво проговорила она, — что ж ты со мной так, как будто ноги о ветошку вытер!
– Да и впрямь вытер, прежде чем на персидский ковер ступить, — бросил Искра. Повернулся — и пошел восвояси, а Лушка горько расплакалась, закрыв лицо руками.
Девушки переглянулись. На их лицах мешались сочувствие и брезгливость, но Фенечка все же внимательно всмотрелась в Ульяшины глаза — не плещется ли в них еще и досада да ревность? Ничуть не бывало, искрились там лишь смешинки, и Фенечка, облегченно вздохнув, вышла из-за угла и позвала ласково:
– Лушенька, что с тобой приключилось?
– Ах, барышня! — обернулась та, всхлипывая и утираясь все тем же рубашечным подолом, заголяясь при этом выше всякого предела. — Я-то радовалась, мол, удача вышла, подлягу под этого изверга да выпрошу у него милости к барину моему Петру Иванычу да к вам, а он сунул разок между ног — да Ульяшей, слышь-ка, все называл при этом! — и потом вынул и пошел, не оглянувшись. Сказал, жениться на Ульяше хочет честь по чести, — стрельнула она взглядом на девушку, стоявшую чуть поодаль и сочувственно смотревшую на нее, — а чтобы до свадьбы дотерпеть и над невестой не сохальничать, ему нужно пену сплеснуть, а то, вишь ты, похоть в нем бродит, через край перекипает. Ну вот и сплеснул, а потом отшвырнул меня, словно поганое ведро. А то ли дело было с барином Петром Иванычем!
