Не попадайтесь ему на дороге, вы, дубы и ясени! Вырвет он вас, вековых, с корнем и закинет за облака или за море.
Прочь сворачивайте с пути Идаса, горные ручьи! Или свернет сам Идас ваше русло в сторону и выльет вас разом в море — только брызги останутся от вас на голых камнях.
Горят диким огнем глаза Линкея. Не блеск в них, а пламя черное, и выбегают из того пламени лучи багровыми копьями. Не попадайся этим лучам на глаза, живое создание. Птицы падают от тех лучей обгорелыми с неба. Стволы сосен стоят от них обугленными. Хвоя под ногами дымится и тлеет. И вода в ключах исходит паром.
Страшен путь братьев Афаридов.
Вот она, титанова гордость, терзаемая язвой обидыРасплавилась ее адамантовая крепость и течет раскаленной лавой по миру полубогов.
И зачем копье в руке Идаса? Разве мало ему его тяжкой руки? И где взял он такое копье? Где нашел такой ясень-исполин? Метнет — и скалу расколет надвое, не то что теплое живое тело.
Утро. Рань. На Тайгете братья Афариды.
Вот взбежал Линкей на самую вершину хребта, озирает весь остров Пелопа. И не слышит, как шепчет ему роса с цветов:
— Не смотри, Линкей!
Не видит, как сидят нимфы-росяницы, окутав лицо и глаза волосами, и блестят на их волосах слезы каплями. Шепчут ему:
— Не смотри, Линкей! Умой глаза чистой росой, охлади их огонь.
Слеп и глух ко всему Линкей. Только одно хочет он увидеть: Диоскуров. Только одно хочет услышать: их предсмертный хрип.
Вот стоит вдали тысячелетний страж острова Пелопа — прапращур, дуб-великан. Вместе с древними отцами-титанами рожден он матерью Землей-Геей. Давно, века, не живет в нем уже зеленая дриада. Верно, живет в нем само Время-Хронос. Высох дуб, стал каменным. И из всех крылатых созданий только одно сверкающее всеми красками драконового чудище. Химера, садится на его каменные сучья.
Что за создание! Дивно сияет на середине ее спины лик чаровницы Сирены, и поет диковинно Химера, и рычит львиной пастью, и блеет жалобно, и шипит-свистит по-змеиному. Верно, такое же и само Время-Хронос: тоже разом смотрит оно на тебя и львом, и змеей, и козой, и Сиреной, тоже разом и рычит, и шипит-свистит, и блеет, и поет там обольстительно, словно и у него голос Сирены.
Стоит дуб-прапращур — не шелохнется, хотя бы все ветры обломили об него крылья. Смотрит на дуб Линкей: что за шевеленье неприметное внутри дуба? Зорче вглядывается Линкей в дуб. Рядом с ним стоит Идас с копьем. Как заря в тучах Линкей, как ночь перед бурею Идас.
Жжет сердце Линкея язва обиды! Впиваются лучи глаз Линкея в кору дуба, пронизывают ее: вот и дупло — не дупло, а целая берлога. Тут не то что совы, тут конский табун спрячется, тут…
И вздрогнул Линкей от гневливой радости. Крикнул:
— Там, в дупле, они — братья Диоскуры! В самой сердцевине дуба, Идас.
И так велик был гнев его радости, что готов был Линкей глаз у себя вырвать и метнуть его из глазницы, как из пращи, в это дупло, в самую сердцевину дуба — в сердце Кастора. Ведь у Кастора была вчера под рукой, у самой груди, Гилаейра.
Но уже летит, уже вонзается в дуб, уже насквозь пронизывает тысячелетний ствол копье Идаса, и далекий крик предсмертной муки донесся из дуба до слуха братьев Афаридов.
Лучше бы не слышать им этот крик! Лучше бы мимо дуба пронеслось копье Идаса!
Раскололся надвое дуб. И вывалилось направо горой ног и сцепившихся рогов в ужасе ревущее стадо с прободенными животами и боками. А налево рухнуло тело Кастора. Стоит над ним с поднятой к небу рукой, словно обезумев, Полидевк, и льется из груди Кастора кровавый ручей на камни скалы.
Исчезла с горы Немезида.
Только Заря, вся бледная, остановила на небосклоне розового коня и смотрит на жестокий румянец, окрасивший камень на том месте, где прежде стоял дуб-прапращур.
Не ее это румянец, не Зари!
Бурно возликовал Линкей.
Когда же грозно потемнело небо в стороне Олимпа и косматая туча в синих молниях спустилась к дубу, схватил Линкей Идаса за руку и сказал:
— Уйдем, Идас!
Но не сдвинулся с места огромно-неистовый Идас. Стоял, опустив голову, и огромная дума тяжко и медленно подступала к его глазам.
— Уйдем, Идас! — еще раз сказал Линкей. — Я узнал, что смертен Кастор. Быть может, смертен и я. Нехорошо знать живому, что он смертен. Бежим, Идас!
Тогда понял наконец Идас смерть Кастора и угрюмо ответил брату:
— Идем. Копье мое в руках у Полидевка. Я бы скалу на него обрушил. Но Кастор умер.
И так поспешно ушли сумрачные Афариды от места боя, что заяц сказал белке:
— Бежали с поля битвы братья Афариды. А белка повторила это орехам. И долго щелкали в лесу орехи о том, что Афариды бежали от Полидевка.
Сказание о бое Афаридов с Полидевком у могильного камня
Есть в Мессении камень — не камень, а каменная седловина у ключа Киэния. Под тем камнем лежит древний титан, сверженный в глубину земли богами Кронидами в дни великих битв богов и титанов. Никому этот камень не поднять, разве что Атланту! Приковали его к почве громовые молоты Кронида. От того титана, что под камнем, ведут свой род Афариды. И сюда, к могильному камню, подошли с Тайгета Идас и Линкей.
— Подождем здесь, — сказал Линкей и, оглядев огромный камень, спросил Идаса:- Брат, мог бы ты поднять этот камень и поставить его на ребро щитом между Афаридами и Полидевком, чтобы не было между нами битвы? Не ты ли говорил: «Я все могу».
И ответил огромно-неистовый Идас:
— Могу. Но Кастор?.. — И так сумрачно посмотрел в сторону ущелья Тенара.
— Полидевк придет, — сказал Идас.
И, как эхо, повторил за ним Линкей:
— Полидевк придет.
Молча сидели братья Афариды на могильном камне и ждали. Тяжек был сегодня им, могучим, купол неба.
— Он был нам друг и брат, — сказал Линкей.
И, как эхо, повторил за ним Идас:
— Был друг и брат.
Ждали братья Афариды, и казалось им, отважным великанам, что не они сидят на могильном камне, а что камень всей своей громадой лежит на них.
Сказал Линкей:
— Брат, ты боролся с Аполлоном за речную нимфу Марпессу. И Зевс, страшась, что одолеешь бога, сына Зевса, разъединил вас молнией. Огонь трезубцем упал с неба между вами. Брат, и Полидевк — сын Зевса.
Но грозен был голос Идаса:
— Не Зевс дал силу мне. Я сын Земли. Иной огонь был силой. Пусть снова разъединит нас молния с сыном Зевса, но с Полидевком все же я в бой вступлю. У Идаса дерзнул похитить!.. Линкей, я положу его плашмя на землю, сяду ему на грудь и призову титанов и героев: пусть видят, как карает Идас. Сатиров, нимф — всех созову: пусть смотрят — и смолкнет смех.
Во весь рост стал Идас-великан, и его рука, сжатая в кулак, с угрозой поднялась к небу.
— Идас, а если огненный трезубец Зевса тебя пронзит?
— Зевс не посмеет.
— Зевс? — И рассмеялся зоркоокий Линкей, брат Идаса. — Он в тартар низверг больших титанов. Он Прометея пригвоздил к утесу. Атланта сковал с небом. Зевс не посмеет? — И соскочил с камня Линкей. — Идас, он бог богов!
Но гордо звучал ответ:
— Он чтит меня как Силу.
Смолкли братья. Снова сели оба на могильный камень. И темнело над ними грозное небо. Долго смотрел Линкей в это темное небо и, переведя глаза на брата, сказал:
— Зевс никого не чтит, подобно небу. Он — Зевс.
Но голосом титана ответил Идас:
— Я нужен Зевсу: он — небо, я — земля. Так говорили братья Афариды друг с другом, словно могучая сила мысли вошла в них, в Идаса и Линкея, в убийц Кастора, здесь, на могильном камне. Сказал Линкей:
— Сегодня нужен — завтра ты не нужен. Ненужный становится обузой. Ты пеплом станешь, Идас. У кронидов безжалостность — закон. Я знаю слово Прометея: «На молнию ответить надо молнией». Но ты что можешь, Идас? Твой ясень-кол — соломинка для Зевса. Метни в Кронида гору — он, как орех, ее расколет.
Не вынес Идас эту горечь слов и, прямо смотря в лучевые глаза брата, весь выпрямившись, вздув горами мышцы, всем телом крикнул иступленно:
— Где ты, Линкей, брат Идаса? Ты робок? Ты, надвое дракона разорвавший? Титан ли ты? Или только полубог? И с грустью ответил Линкей:
— Не знаю, Идас. Мне кажется, я смертен.
— Так ты бессмертным себя сознай — и ты не будешь смертным.
Сказал и сам удивился своим словам Идас. Будто кто-то их подсказывал ему, могучему Идасу. Не титан ли, погребенный под могильным камнем?
Но с той же грустью продолжал Линкей:
— Я вижу мир. В тебе — все сверх и сверх. Но мера дана всему. Есть и для силы Зевса мера. Но неравна ей мера твоей силы. Ты, Идас, мал.
— Я мал?
И крикнул великан, огромный Идас:
— Я, как быка, взвалю себе на спину Тайгет и понесу! Мне Зевс не страшен.
— Страшен. Сильнее он, чем ты и я, мы оба.
И удивился Идас словам брата:
— Кто страшен? Я видел Страх: он — Фобос, спутник бога войны. Стоял он за плечом Арея, пред самой битвой полубогов. И я похлопал Страх по плечу. Скривился Фобос и мне сказал: «Идас, со мной не шутят. Ты, видно, очень юн». Тогда еще раз я хлопнул Страх по плечу и отошел смеясь. Он подозвал на помощь брата — Ужас. И Ужас мне, Идасу, смотрел в глаза, а я смеялся. Я видел Страх. Но как это «страшиться»?
