— Очень заманчиво.
— Очень логично.
Она продолжала смотреть на него, ее взгляд выражал растущее напряжение. Потом отвернулась и подошла к окну, глядя на первые лучи утреннего солнца. Он наблюдал за ней, чувствуя эту напряженность, угадывая ее истоки, видя лицо Мари в бледно-оранжевом свете зари. Он ничего не мог сделать; она поступила так, как подсказало ей чувство, потому что освободилась от ужаса. От ужасного унижения, которое не способен осмыслить ни один человек. От смерти. И, поступая так, как поступила, она нарушила все законы. Она резко обернулась к нему, ее глаза пылали.
— Кто вы?
— Вы слышали, что они говорили.
— Я знаю, что я видела! Что я чувствую!
— Не пытайтесь оправдать то, что сделали. Вы просто сделали это — и все. Оставьте.
Оставьте. О Господи, ты мог меня оставить. И пришел бы покой. Но ты вернул мне часть жизни, и мне снова нужно бороться, снова выносить все это.
Неожиданно Мари оказалась возле кровати с пистолетом в руках. Она целилась в Борна, голос ее дрожал:
— Так что же, мне стрелять? Позвонить в полицию и попросить, чтобы они приехали и вас забрали?
— Несколько часов назад я бы сказал: валяйте. Теперь не могу себя заставить.
— Так кто же вы?
— Говорят, меня зовут Борн. Джейсон Чарльз Борн.
— Что значит «говорят»?
Он смотрел на пистолет, на темный кружочек дула. Оставалась только правда — такая, какой он ее знал.
— Что это значит? — повторил он. — Вы знаете почти столько же, сколько и я, доктор.
— Что?
— Ладно, слушайте. Может, вам станет лучше. А может, хуже, не знаю. Но слушайте, потому что больше мне нечего вам рассказать.
Она опустила пистолет.
— Рассказывайте.
— Моя жизнь началась пять месяцев назад на маленьком средиземноморском островке Пор-Нуар…
Солнце поднялось до середины растущих вокруг деревьев, его лучи сквозили сквозь раскачиваемые ветром ветки, пятная стены комнаты бликами. Борн изможденно откинулся на подушку. Он закончил, больше рассказывать было нечего.
Мари сидела в кресле напротив, поджав под себя ноги, сигареты и пистолет лежали рядом на столике.
Все это время она просидела не шевелясь, не сводя глаз с его лица; даже закуривая, она не отрывала от него взгляда. Она анализировала, оценивала услышанное, процеживала факты, как ветви деревьев процеживали солнечный свет.
— Вы все время твердили, — проговорила она тихо, — «не знаю», «хотел бы я знать». Ваш взгляд застывал на чем-то, и я пугалась. Я спрашивала вас: что это? Что вы собираетесь делать? А вы снова отвечали: «Хотел бы я знать». Боже, что вам пришлось вынести… Что приходится выносить.
— После того, что я с вами сделал, вы еще можете думать о том, что случилось со мной?
— Две разные цепи событий. — Мари задумчиво хмурилась.
— Разные…
— Общее начало, независимое развитие, с точки зрения экономики — чушь!.. Там на Лёвенштрассе, прежде чем мы поднялись к Черняку, я умоляла вас не заставлять меня идти вместе с вами. Я была уверена, что, если еще что-нибудь услышу, вы меня убьете. Тогда вы и произнесли самую странную фразу. Вы сказали: «То, что вы слышали, для меня так же бессмысленно, как и для вас. А может, даже больше». Я подумала, что вы сумасшедший.
— А я и есть в некотором смысле сумасшедший. Нормальный человек не теряет память.
— Почему вы мне не сказали, что Черняк пытался убить вас?
— Времени не было, да я и не думал, что это важно.
— Для вас нет. А для меня важно.
— Почему?
— Потому что я надеялась, что вы не станете стрелять в человека, который не попытается первым убить вас.
— Но он попытался. Я был ранен.
— Я не знала последовательности, вы мне не сказали.
— Не понимаю.
Мари закурила.
— Трудно объяснить, но все то время, что вы держали меня заложницей, даже когда вы били меня, тащили и тыкали револьвером то в живот, то в голову — видит Бог, я умирала от страха, — мне казалось, что я вижу в ваших глазах нечто. Ну, скажем, неохота. Не знаю, как это еще определить.
— Сойдет. К чему вы клоните?
— Не знаю. Возможно, дело в том, что вы сказали в «Трех хижинах». Когда к нам подходил этот толстяк, вы велели мне отвернуться к стене и прикрыть лицо рукой. «Для вашего же блага, — сказали вы. — Зачем вам нужно, чтобы он потом мог вас узнать?»
— Действительно не нужно.
— «Для вашего же блага». Патологический убийца не станет прибегать к таким аргументам. Думаю, я ухватилась за это, — чтобы самой не сойти с ума, быть может, — за это и за выражение ваших глаз.
— Я все еще не понимаю, к чему вы клоните.
— Человек в золотых очках, который убедил меня, что он полицейский, сказал, что вы убийца-зверь, которого нужно остановить, прежде чем он снова прольет кровь. Если бы не Черняк, я бы ему не поверила. Ни за что бы не поверила. Полицейские так себя не ведут: не стреляют в темных людных местах. А вы спасали свою жизнь — спасаете свою жизнь, — но вы не убийца.
Борн вытянул руку.
— Прошу прощения, но вы исходите из ложной благодарности. Вы говорите, что уважаете факты, так взгляните на них. Повторяю: вы слышали, что они говорили, — независимо от того, что вы видели и чувствовали, — вы слышали слова. Конверты, набитые деньгами, которые передавались мне в качестве гонорара за некую работу. Работу, я бы сказал, совершенно определенного свойства, и я их принимал. У меня номерной счет в «Гемайншафтбанке», на котором около пяти миллионов долларов. Откуда они? Откуда у человека со столь ярко выраженными способностями такие деньги? — Джейсон уставился в потолок. Боль возвращалась, ощущение тщетности тоже. — Таковы факты, доктор Сен-Жак. Вам пора ехать.
Мари поднялась и раздавила сигарету в пепельнице. Взяла пистолет и подошла к кровати.
— Вы торопитесь себя обвинить, не так ли?
— Я уважаю факты.
— Тогда, если то, что вы говорите, правда, у меня тоже есть обязанности, верно? Как законопослушный член общества я должна позвонить в цюрихскую полицию и сообщить им, где вы. — Она подняла пистолет.
Борн взглянул на нее.
— Я думал…
— А почему нет? — перебила она. — Вы обреченный человек, который хочет поскорей покончить со всем, да? Вы лежите тут и рассуждаете с такой категоричностью, с такой — извините меня — немалой жалостью к себе, надеясь затронуть мою… как вы это сказали? Ложную благодарность? Что ж, думаю, вам следует понять: я не дура, если бы я хоть на минуту поверила, что вы такой, как говорите, меня бы здесь не было, да и вас тоже. Факты, которые нельзя документально подтвердить, не факты. То, что вы мне предлагаете, не факты, а умозаключения, ваши собственные умозаключения на основе утверждений, сделанных людьми, о которых вам известно, что они негодяи.
— А необъяснимый банковский счет с пятью миллионами? Не забывайте о нем.
— Как я могу забыть? Считается, что я в этом деле собаку съела. Возможно, объяснение окажется не очень для вас приятно, но существует условие, которое придает вашему счету значительную степень законности. Он может быть проверен — вероятно, даже арестован — любым полномочным директором корпорации «что-то-там-71». Едва ли наемный убийца пойдет на это.
— У корпорации может быть название, но нет телефонного номера.
— В телефонном справочнике? Вы и в самом деле наивны. Но вернемся к вам. Так мне вызвать полицию?
— Вы знаете мой ответ. Я не могу остановить вас, но не хочу, чтобы вы это делали.
Мари опустила пистолет.
— Я и не стану. По той же причине, по какой вы этого не хотите. Я верю тому, что они о вас говорили, не больше вашего.
— Тогда чему вы верите?
— Я говорила вам, я не знаю. Знаю только, что семь часов назад была во власти скота, его мерзкий рот, руки шарили по мне… и я понимала, что скоро умру. А потом за мной пришел человек, — который мог сбежать, — но он вернулся за мной, готовый умереть вместо меня. Думаю, я верю ему.
— А если вы ошибаетесь?
— Значит, я совершила ужасную ошибку.
— Спасибо. Где деньги?
— На письменном столе. В паспорте и в бумажнике. Там же имя доктора и расписка за комнату.
— Вы не могли бы дать мне паспорт? Там швейцарская валюта.
— Я знаю. — Мари протянула ему паспорт. — Я заплатила консьержу триста франков за комнату и двести за имя врача. Он оценил свои услуги в четыреста пятьдесят, к которым я добавила сто пятьдесят за участие. Всего я заплатила тысячу сто франков.
— Вы не обязаны передо мной отчитываться, — сказал он.
— Вы должны знать. Что вы собираетесь делать?
— Дать вам денег на дорогу до Канады.
— Я имею в виду — потом.
— Смотря как буду себя чувствовать. Может, заплачу консьержу, чтобы он купил мне одежду. Задам ему несколько вопросов. Не пропаду. — Он достал несколько купюр и протянул Мари.
