— С трудом, — признаюсь я.
— Конечно, с первой было легче.
Я смотрю на него украдкой:
— Почему?
— Ты описала четко половину своей жизни… Как бы там ни было — неплохо.
— Спасибо. Услышать это от тебя…
— Брось…
— Нет уж. Поговорим.
Он закусывает губу: мимика, которая появляется у Фульвио, только когда тот нервничает или собирается прочесть мораль.
— Не меняй ничего в книге.
— Ты прав. Это не нужно.
— Собственно в этом и проблема.
Мое лицо превращается в сплошной вопросительный знак.
— Я то и дело возвращаюсь мыслями к многообещающей двадцатилетней девушке.
Тушу сигарету в вазе с геранью.
— Жалеешь о театре?
— В том числе.
— Мне нравится писать, ты же знаешь.
— Я хочу, чтобы ты бросила это дело.
— Бред.
— Ты хочешь закончить, как Сара Бернар.
Меня разбирает смех.
— Да я еще младенец.
— Ненавижу, когда ты перетолковываешь жизни друзей, как сверхчувствительная обаятельная дура.
Поднимаю руку.
— А тебя не смущает, что мне в удовольствие заниматься такими вещами?
— Нет. Никогда.
— Не хочешь даже понять. Это ведь не сложно…
— Дублировать порнофильмы?
— Спокойно стареть в кругу безопасных привязанностей, смакуя вкусную еду…
— Какую вкусную еду? Ты вегетарианка!
— Вот дерьмо.
— Что плохого в том, чтобы стремиться к большему?
— Ты знаешь меня так плохо?..
— Достаточно, чтобы понять, когда ты разочарована.
Я опираюсь на поручень, опасаясь упасть.
— Что за соблазн упускать момент, а? Габри, да ты в этом профессионал. Знаешь, ты убегаешь ото всех, никому не открываешься до конца, ты боишься… Так же, как Эмилио…
— При чем тут Эмилио?
— Он влюблен уже год, но даже пальцем не пошевелит.
Топаю ногой:
— Не верю.
— Он приходил искать меня.
— Когда?
— Когда я и ты… Когда я сердился.
— Что он сказал?
— Что хотел попробовать… Ну, старался… но ты…
— Я?
— Сделай что-нибудь.
— Слишком поздно. Ему японка голову задурила.
Отлично. Разговор закончен. Фульвио набрасывает пуловер на спину, направляясь к балконной двери.
— Прости, что я так бесился.
Обмениваемся улыбками.
— Лучше б ты снова начал курить…
32
Встреча
Хоть это и невозможно, но ничего не было — ни сигареты, нервно выкуренной в ожидании, ни спокойного силуэта с рюкзаком на спине, взгляда, ищущего мое лицо в людской толпе, ни одного из тех киношных объятий перед табло прилетов. И все потому, что я опоздала в аэропорт Маркони на полчаса.
Когда я дозвонилась Эмилио по мобильному, он был уже дома и сдержанно принял извинения, сообщив:
— Нет проблем. Мне пришлось проехаться всего на четырех или пяти автобусах…
И натянутое объятие на пороге, которым мы обменялись двадцать минут спустя; не надо быть гением, чтобы понять — передо мной изнуренный человек. Тяжелый рюкзак прислонен к старым пластинкам «Confusional Quartet» и «Nabat», содержимое рассыпано по полу.
— Мне тебя не хватало.
— Мне тебя тоже.
— Есть холодный протухший чай.
— Хочешь, я спущусь в бар и куплю пару банок пива.
— Нет. Приму душ и пойдем. Как насчет китайского ресторана?
Киваю и смотрю на него, а он складывает на кушетку СД с записями «Sky Yong Gods». Перед тем как запереться в ванной, Эмилио поворачивается и говорит:
— Габри, я был такой скотиной.
Щурюсь и сжимаю губы в знак солидарности. Хочу сказать ему: «Бэби, ты страдаешь? Не беспокойся, я здесь». Но я сильная, к сожалению, и не дам воли красивым словам.
Открываю окно, чтобы проветрить комнату, и сажусь на диван-кровать. Слышен шум воды в душе, а через несколько мгновений звонит телефон. Я вижу, как странник возникает из ванной голым и мокрым, в броске снимая трубку. Не сильна в английском, но это и не важно: я худо-бедно изъясняюсь на нескольких языках, и этот — среди них.
Струйки воды стекают по худой спине и бледной заднице, а тело начинает мало-помалу расслабляться. Когда телефонная трубка положена, это уже другой человек. Эмилио перевел — Салли снова в Лондоне и хочет его видеть. Она прилетает в Болонью завтра же, первым рейсом. Чего ждем, Габри? Снова будешь той, кто никогда ничего не выигрывал, даже «Вишню в шоколаде» в карточной партии.
За столом в ресторане «Пагода» молча слушаю рассказ об Индии, потом о Лондоне. Сдержанно улыбаюсь, будто недавняя посетительница сеанса лифтинга, но Эмилио вроде бы ничего не замечает. Вздыхаю с облегчением, когда история будто подходит к концу, тем временем разбиваются вдребезги мои мечты, и я выдвигаю себя на «Оскар» как лучшую актрису второго плана.
Не смешивай любовь и дружбу, говорю себе. Вновь принимаюсь за чай и возвращаюсь в реальность. К концу ужина окончательно перестаю питать иллюзии. Завтра приезжает Салли. «Я скажу, Габри, что ты — моя подруга». Между притворщиком и другой, говорящей на английском, ты ни черта не поймешь, будешь там кивать головой и улыбаться, как полная идиотка. А когда у Эмилио начнется новая глава жизни, вернешься домой и включишь компьютер. Одни пишут, другие живут. Кто это сказал? Ах, да. Саверио.
И трогательная искренность, которая так ранит.
— Она мне очень нравится, Габри.
Тут мне понадобился весь самоконтроль.
Смотрю на друга. Я люблю его? Не знаю. Ничего не знаю наверняка. Не знаю даже, нужна мне в этой ситуации лишь его поддержка или сойдет любая другая.
Разговариваю, болтаю лишнее, не слыша своего голоса. Наблюдаю одними глазами, как мелькают в воздухе его руки, как ложатся на стол, и жажду почувствовать их на себе. Может быть, я сошла с ума? Я уже навоображала слишком много, принимая одно за другое, и чего добилась? Неудовлетворенных желаний и перекоса реальности.
Что ж, объявляем банкротом магазин, который никогда не был открыт, историю любви, которая могла быть, но так и не осуществилась. Как всегда, я пришла слишком поздно. На одну нерешительную женщину приходятся десять знающих, чего хотят. Отлично. Пожелаю Эмилио быстро сделать шесть или семь малышей с миндалевидными очами. Его счастье — мое счастье.
— Я рада, что все расставлено по местам.
— Жду не дождусь, когда вас познакомлю.
Теперь все ясно, кристально чисто. Все ясно и все потеряно. Я тверда, как кедр, и кажусь себе хрупче хрусталя, пока оставляю чаевые на столе и рассматриваю электрический каскад на чудовищной картине на стене. Я тревожусь, но держу язык за зубами, впрочем, воображение, как всегда, разыгрывается еще круче.