— И где же мое место в этом новом мире? — поинтересовался он.
Дор махнул рукой, и картина поменялась. Теперь они находились в просторном серебристо-белом зале с боковым освещением, массивным высоким потолком и экранами, висевшими в воздухе.
С каждого монитора на незримых пришельцев из прошлого смотрел очень знакомый человек.
— Что здесь, черт подери, происходит? — крикнул опешивший Деламот, узнавая себя.
На экраны проецировались мгновения из его жизни. Он увидел себя тридцатилетним, обменивающимся рукопожатиями с членами совета директоров. Замелькали кадры, где ему пятьдесят, — он произносит программную речь в Лондоне. А вот Виктору уже перевалило за восемьдесят; он вместе с Грейс рассматривает результаты компьютерной томографии в кабинете врача. Группы людей прилипли к экранам, словно им показывали художественный фильм. Может, в будущем он стал легендой? Чудом медицины? Кто знает? Виктор не исключал, что это здание принадлежало ему.
Но откуда они могли взять такие изображения? Эти мгновения никогда не были засняты. Тут показали сцену, которая произошла несколько недель назад: из окна своего офиса Виктор разглядывал человека, сидевшего на крыше небоскреба.
— Это были вы? — спросил он Дора.
— Да.
— Почему вы уставились на меня?
— Мне было интересно, почему вы хотите продлить тот срок жизни, что вам отпущен.
— А почему бы и нет?
— Это совсем не подарок.
— А вы-то почем знаете?
Дор вытер лоб:
— Потому что со мной это уже было.
75
Не успел Виктор ответить, как в зале, теперь уже до отказа забитом посетителями, началось волнение.
Зрители, сидевшие на покачивающихся в воздухе стульях или прижавшиеся к стенам, бурно реагировали на то, что происходило на экранах.
Сейчас там чередовались картины детства Виктора во Франции. Мальчик подпрыгивает на коленях у родителей. Бабушка кормит его супом с ложечки. Он плачет на похоронах отца и молится рядом с матерью. «Пусть снова будет вчера». Послышался единодушный вздох толпы, когда прозвучали эти слова.
— Почему их так интересует моя жизнь? — спросил Виктор. — И где нахожусь я сам?
Дор указал на большую стеклянную трубу в углу помещения.
— Что это? — спросил Виктор.
— А вы подойдите — и увидите, — ответил Дор.
Виктор, прихрамывая, пробрался в другой конец зала сквозь толпу, подобно призраку, и прильнул к стеклу.
Волна ужаса накрыла его с головой.
Там, внутри трубы, лежала розоватая усохшая мумия, мускулы были атрофированы, кожа покрыта пятнами, как будто от ожогов, сквозь голову во многих местах пропущены провода, присоединенные к многочисленным машинам. Глаза были открыты, а губы раздвинуты в болезненной гримасе.
— Этого не может быть, — повысил голос Виктор. — Меня должны были оживить. Все бумаги оформлены. Я заплатил хорошие деньги!
Тут он вспомнил о предупреждении юристов: «Они не обеспечат вам страховку на все случаи». Зачем он так глупо проигнорировал его в своем стремлении выиграть во что бы то ни стало?
— Что здесь случилось? Кто несет за это ответственность?
Люди проходили сквозь него, разглядывая голое тело в стеклянной трубе, точно рыбу в аквариуме.
Виктор метнулся к Дору:
— У меня были документы! Папки!
— Их больше нет, — произнес Дор.
— Я нанял людей, чтобы они защищали меня.
— Их тоже нет.
— А мое состояние?
— Его забрали.
— Но были законы!
— Теперь другие законы.
Виктор обмяк. Неужели это все, чем обернулся его великий план? Предательство? Превращение в жертву? Футуристический паноптикум?
— Что все они делают?
— Просматривают ваши воспоминания.
— Зачем?
— Чтобы вспомнить, каково это — чувствовать.
Виктор рухнул на колени.
Он так привык быть правым в своих оценках. Неужели судьба уберегла его от множества мелких ошибок только ради того, чтобы в конце он совершил одну огромную?
Виктор вглядывался в лица тех, кто наблюдал его историю. Они казались молодыми, нередко красивыми, но лишенными выражения.
— В эту эпоху люди живут дольше, чем мы могли вообразить, — объяснил Дор. — Каждая минута их жизни полна действия, но совершенно не окрашена эмоциями. Для них вы — артефакт. А ваши воспоминания — редкость. Вы — напоминание о мире простых чувств, способных дать большое счастье и удовлетворение. Они этого уже не знают.
Виктору и в голову не приходило, что к нему применимы такие эпитеты. Разве он был так прост? Довольствовался малым? Да он вечно спешил и ненасытно жаждал наживы. Но не он один хотел получить больше всех… Охота за временем усилилась с момента его замораживания, и Виктор осознал всю правоту Дора в отношении этого будущего. Изображения на экранах были очень выразительными и отражали всю гамму человеческих чувств и переживаний. Мальчишеские слезы Виктора, когда у него украли мешок с едой. Робкие улыбки при встрече с Грейс в лифте компании. Тоскующий взгляд Виктора, когда жена уходила в последний вечер его жизни.
Он смотрел на эту сцену сейчас — он в постели, она в вечернем платье, спешащая на прием.
«Постараюсь вернуться как можно скорее». — «Я…» — «Что, дорогой?» — «Я буду ждать».
Виктор увидел, как она исчезла в холле, уверенная, что увидит его снова. Мог ли он быть таким жестоким? Он вдруг почувствовал, что тоскует по ней, как никогда. Впервые в его взрослой жизни Виктор хотел, чтобы время повернуло вспять.
На мониторах показывали, как он провожает Грейс взглядом. Толпа поднялась на ноги. Картинка мгновенно переключилась на стеклянный саркофаг — по щеке томящейся там мумии потекла слеза.
Виктор почувствовал влагу на своем лице.
Дор протянул руку и стер его слезу пальцем.
— Теперь вы понимаете? — спросил он Виктора. — Когда время бесконечно, все утрачивает смысл. Не испытывая потерь, ничем не жертвуя, мы не можем оценить то, что имеем.
Дор взглянул на чуть влажный кончик своего пальца. Он вспоминал пещеру. Наконец ему окончательно стало ясно, почему он избран для этого путешествия. Он прожил целую вечность. Виктор хотел того же. Дору потребовались тысячелетия, чтобы понять последнее, что сказал ему старик. Виктор должен это услышать.
— Существует причина, по которой Бог ограничивает наши дни.
— Какая?
— Тогда каждый день обретает ценность.
76
Пришел черед Седому Времени рассказывать свою повесть.
Невзирая на дребезжащий голос и жестокий кашель, Дор долго говорил о мире, в котором он был рожден. Он поведал Виктору и Саре об изобретенной им палке для определения времени по солнцу, о водяных часах, сделанных из чаш, о жене Алли и троих детях, о старике-волшебнике, который посетил Дора, когда тот был ребенком, и заточил в темницу, когда он стал взрослым.
Большая часть истории казалась двум слушателям невероятной. Когда Дор рассказывал о том, как взбирался на Нимову башню, Сара прошептала: «Вавилон», а Виктор пробормотал: «Это всего лишь миф».
Перейдя к рассказу о своем пребывании в пещере, Дор закрыл Виктору глаза ладонью, чтобы тот увидел века одиночного заключения, мучительное прозябание в пространстве, где нет ничего привычного, любимого — жены, детей, друзей, дома. Вторая жизнь? Десятая? Тысячная? Какая разница? Этот огромный отрезок времени все равно не принадлежал Дору.
— Я существовал, — признался он, — но не был живым.
Виктор увидел, как Дор пытался убежать, как он бился о карстовые стены и пытался прыгнуть в поблескивающее озеро. Он слышал какофонию голосов, просивших дать им еще времени.
— Чьи это голоса? — спросил Виктор.
— Тех, кто несчастлив, — отвечал Дор.
Он объяснил, что, начав отсчитывать время, люди утратили способность испытывать удовлетворение.
Теперь они старательно выкраивали лишние минуты и часы, им хотелось двигаться быстрее, чтобы больше успеть за день. Простая радость жизни от восхода до восхода исчезла.
— Сегодня человек изо всех сил старается быть проворным, успешно распоряжаться временем, — сказал Дор. — Но удовольствия от этого не получает. Он постоянно хочет большего. В попытках управлять своим существованием мы забываем, что время никому не принадлежит.
Он убрал руку с глаз Виктора.
— Когда вы измеряете время жизни, сами вы не живете. Я это знаю. Ведь я был первым, кто это сделал.
Дор опустил взор. Его лицо стало еще бледнее. Волосы намокли от пота.
— Сколько вам лет? — прошептал Виктор.
Седое Время покачал головой. Человек, который первым начал считать дни, не имел ни малейшего представления о том неимоверном их количестве, которое осталось позади.
Он сделал глубокий, болезненный вдох.
И в изнеможении рухнул на пол.
