Приняв решение относительно желтого, я стала подбирать к нему другие цвета. Разные оттенки голубого и синего — яркие, чистые, чтобы сочетались с замечательным китайским ковром, который непременно должен был быть красного цвета. Помнится, я видела такой ковер в одном каталоге, выпущенном перед аукционом в Саут-Гейте. Каталог я отыскала на своем столе и стала быстро перелистывать страницы. Видит Бог, ковер был действительно прекрасен, к тому же он был просто огромен — как раз для столовой. Трудно придумать что-то, что смотрелось бы более убого, чем маленький ковер в большой комнате. Если мне удастся его заполучить, решила я, то и всю гостиную нужно будет делать в красных тонах — У Бенджамина Мура есть отличный красный цвет, который он называет «Чилийский перец». И возможно, мы сделаем что-то с лаковой отделкой, если у Вила хватит авантюрности в характере — на что я очень рассчитывала. И зеркала. Я улыбнулась. Стефани захочет, чтобы зеркала были везде.
Две гостиные-близнецы и столовые выходили довольно строгими, но не слишком: по-больше безделушек — и они будут выглядеть вполне дружелюбно. Тон всему дому, как ни странно, задавала та собака, что я по наитию нарисовала у двери. Вспомнив о собаке, я нахмурилась. Как такой пес сможет поладить с невротическим Эрвином? «Погоди, — сказала я себе. — Нет никакой собаки. Ты творишь дом, а не саму жизнь».
Итак, назад в столовую. Я взяла карандаш в зубы. Большой овальный или прямоугольный стол был бы вполне ожидаемым решением. А что, если мы сделаем что-то другое, что-то совершенно неожиданное? Может, поставить два круглых стола, чтобы за каждым уместилось человек двенадцать? Нет, нельзя. Люстра «Уотерфорд» только одна, а для столовой ничего лучше той люстры не придумаешь. Мне просто придется отыскать какой-то необычный стол и как следует поработать со стульями, которые будут стоять вокруг него.
И тут я поймала себя на том, что мысленно блуждаю по кладовой Стефани. Я там заметила приталенный льняной жакет, серо-коричневого цвета, с черной оторочкой. Довольно длинный и с необычными черепаховыми пуговицами и закрытыми петлями. У него был такой дорогой вид, как от хорошего кутюрье. Что, если я попробую поиграть с тем впечатлением, что произвел на меня этот жакет?
Я стала делать наброски спинок для стульев. В конечном счете, я остановилась на идее стула с квадратной спинкой с шелковистыми из черного дерева ножками и Х-образной стежкой. Стулья могут быть сделаны на заказ, затем «одеты» в различные ткани, скажем, в мебельный ситец глубоких красных и синих тонов, а для более непринужденной обстановки во что-то близкое к ткани жакета, с черной строчкой поверху и черепаховыми пуговицами вдоль спинки.
И тогда в голову мне пришла еще одна идея. Я порылась в стопке номеров «Веранды» и, наконец, нашла искомое. На обложке была фотография столовой — с примерно такими спинками стульев, как я себе представила, но на снимке они были обтянуты дамасским шелком, оформленным в виде фамильных банкетных салфеток, с вышитой монограммой по центру каждого стула. В отличие от того дизайнера, что проектировал столовую на снимке, в моем распоряжении не было дюжины таких вот уникальных салфеток. Но в Мэдисоне был продавец антиквариата, у которого всегда были старинные салфетки, и еще у меня была знакомая мастерица, которая умела вышивать вручную, а не на машинке, и изготавливала великолепные монограммы.
О да. Монограммы — вот на это мисс Стефани Скофилд точно купится.
И тут меня понесло. Синатра заливался себе, а я рисовала как одержимая, вырывала страницы из журналов и каталогов, скалывала вместе образцы тканей и ковровых покрытий, подносила цветовые карточки к свету, а потом снова хваталась за ткань.
Впервые мне не приходилось думать о стоимости. Единственным лимитирующим фактором было для меня время, но при этом я знала, что, если мне придется заплатить сверх номинала за срочность, Уилл Махони с радостью выдаст мне нужную сумму.
Я как раз рисовала окно для маленькой гостиной — шторы я собиралась отделать узкой золотисто-зеленой косичкой, когда распахнулась дверь.
Я зевнула и подняла голову. На улице было светло. Глория стояла передо мной с белым бумажным пакетом, окутанная запахом свежей выпечки. В другой руке у нее был портфель.
— Господи! — выдохнула она, обведя взглядом ворох листов, лоскутов и прочего на столе и вокруг. — Что тут происходило?
Я встала, потянулась и только сейчас взглянула на часы. Восемь. Я проработала всю ночь и ни разу не вспомнила об Эй-Джи Джернигане. Я целиком погрузилась в работу. Я чувствовала себя совершенно вымотанной, изголодавшейся, под веками у меня словно песку насыпали, во рту пересохло, но при этом я чувствовала себя великолепно.
— Я исцелилась, — объявила я тете.
Она улыбнулась и протянула мне пакет с булочками.
— Восславим Бога и предадим анафеме кофе без кофеина.
Глава 24
В понедельник к десяти утра, когда я подъехала к фабрике «Лавинг кап», пошел уже семьдесят третий час моей работы в режиме нон-стоп.
С помощью Глории я собрала дощечки с образцами для пола во всех комнатах Малберри-Хилл, прихватила наброски для спальни хозяев, для одной из гостевых комнат, и в особенности то, что мне понравилось больше всего — для комнаты наверху со световым люком. Я так ее про себя и назвала — солнечная комната. На самом деле эта комната должна была превратиться в персональную гостиную хозяйки дома, но в моем сознании она оставалась просто солнечной комнатой.
Доставая с заднего сиденья портфолио, я окинула взглядом парковку. Желтый «кадиллак» Уилла был на месте, но, кроме его машины, на стоянке стояли еще штук шесть автомобилей. Слишком мало людей работали на фабрике даже для того, чтобы хоть как-то поддерживать производство.
И все же территория выглядела лучше, чем когда-либо. Старый выщербленный кирпичный столб с указателем съезда на шоссе был подправлен, снова выкрашен в белый цвет, и знакомый логотип «Лавинг кап» — стилизованные ладони над каждым словом — красовался над входом, исполненный крупными буквами из золотого металла. Если раньше логотип почти скрывали разросшиеся сорняки, тот теперь на старом месте росла розовая герань на аккуратных клумбах. Вдоль подъездной дороги качали желтыми головками цветы мирта, а над лужайкой перед входом трудился рабочий с газонокосилкой, и этот запах цветов, смешанный с запахом выхлопных газов, казался мне особенно сладким.
Я разгладила складки на юбке своего костюма из желтого льна, поправила выбившуюся из французской косы прядь и направилась к дверям фабрики. В животе у меня урчало. Слишком много кофе, слишком мало сна, сказала я себе. Я нисколько не нервничала — для этого просто не было причин. Мои разработки по дизайну дома нравились мне самой. Я работала, не покладая рук и за выходные успела сделать почти невозможное. Стефани Скофилд все понравится. Уиллу Махони тоже. А нам с Глорией понравится то, что мы вернем Малберри-Хилл его великолепие и при этом существенно пополним наш банковский счет.
Я распахнула стеклянную дверь в вестибюль и попала… совсем в другую эпоху.
Может, Уилл и привел в порядок территорию перед фабрикой, но до вестибюля у него руки явно еще не дошли. Он остался там — в веке стандартных деревянных панелей для стен, потертого серого коврового покрытия, «уголка отдыха» с двумя диванчиками, обтянутыми оранжевым винилом и стоящими возле журнального столика в форме бумеранга. Стойка секретарши стояла в углу. За ней сидела женщина, которая тоже осталась такой, как я запомнила ее в свои шестнадцать, когда впервые получила здесь свою первую настоящую работу на лето — приводила в порядок архив.
Секретарша вскинула голову, услышав, как скрипнула дверь, карие глаза ее прищурились за толстыми стеклами очков. Женщина окинула меня оценивающим взглядом.
— Мисс Нэнси! — воскликнула я. — Вы все еще здесь!
— А где еще, черт побери, мне быть? — с раскатистым южным говорком протянула Нэнси Рокмор. — Плыть на яхте вокруг земного шара? Или покорять Эверест?
Схватившись одной рукой за край стола, она с трудом поднялась, потянувшись ко мне свободной рукой.
— Иди сюда, моя девочка, — приказала она. — Дай посмотрю, как ты выросла.
Я обняла Нэнси за шею.
— Ну, довольно, — спустя примерно минуту сказала она, легонько меня оттолкнув.
Тихо ворча, она опустилась на стул.
— Колено все еще болит? — спросила я.
Нэнси Рокмор имела врожденный вывих бедра, и всю свою жизнь, а было ей примерно пятьдесят с небольшим, она передвигалась с помощью костылей и трости. И всю свою жизнь, с тех пор как окончила школу, она работала секретаршей на этой фабрике и была единственной опорой своей матери, которая тоже работала на фабрике швеей, пока не ушла на пенсию.
— Колено, бедра, лодыжки — все у меня болит, — сказала Нэнси. — В прошлом году мне прооперировали оба колена, и теперь доктор говорит, что снова хочет заменить мне сустав на правом бедре.
