МИКЕЛАНДЖЕЛО БУОНАРРОТИ
ДЖОВАННИ, ТОМУ САМОМУ, ЧТО ИЗ ПИСТОЙИ Я заработал зоб, трудясь, как вол, И смахиваю зобом на породу Ломбардских кошек, пьющих дрянь — не воду, Но это лишь начало в списке зол, Затылок место на хребте нашел, И борода простерта к небосводу, И волей кисти, брызжущей по ходу, Лицо мое — как мозаичный пол. Бока ввалились, будто с голодухи, А задница — противовес спины: Не видя ног, недолго оступиться. От натяжения вот-вот на брюхе Порвется кожа, — что до кривизны, То лишь сирийский лук со мной сравнится. Как тут не покривиться И разуму, когда кругом изъян? Не меток искривленный сарбакан. Джованни, все обман: Я не художник в этом гиблом месте. Спаси меня, прошу тебя по чести. * * * Один пылаю в бесконечной мгле, Когда лучи закатные померкнут, И, скорбью — не в пример другим — повергнут, В слезах ропщу, простертый на земле. * * * Порою шар, холодный наш приют, Без Фебовых объятий остается, И если чувствам свет не поддается, В народе ночью этот свет зовут. Но вспыхнет факел малый там иль тут — И ночь в смертельном страхе прочь метнется, Настолько призрачна, что в клочья рвется, Едва огнивом в темноте взмахнут. Земля бы никогда не породила Ее одна: земля приемлет тень, Но образуют тень лучи светила. О ночи пишут все, кому не лень, И большинство при этом позабыло, Что даже в светлячке ей мнится день. * * * О ночь, не спорю — ты черным-черна, Но ты зовешь к блаженству и покою, И мудрый восхищается тобою, А похвала глупца — исключена. Твоей прохлады нежная волна Дарует сон и, овладев душою, Возносит над безрадостной землею Туда, куда мечта устремлена. О призрак смерти, что любым невзгодам, Врагам сердец и душ, кладет предел, Последнее спасение от муки,— Ты сушишь слезы, и с твоим приходом Мы от насущных отдыхаем дел И ни забот не ведаем, ни скуки. * * * Для мастера не может быть решенья Вне мрамора, где кроется оно, Пока в скульптуру не воплощено Рукой, послушной воле вдохновенья. Так для меня надежды и сомненья — Все, Госпожа, в тебе заключено, И тут уже искусству не дано Оборонить меня от пораженья. Меня убьют не чары красоты, Не холодность твоя сведет в могилу И не судьбы превратной торжество, Но то, что смерть и состраданье ты Несешь в себе, тогда как мне под силу Лишь смерть извлечь из сердца твоего. * * * Молчи, прошу, не смей меня будить. О, в этот век преступный и постыдный Не жить, не чувствовать — удел завидный… Отрадно спать, отрадней камнем быть. * * * Он зрел картины божьего суда, Он побывал в чистилище и, зная, Дорогу в рай, достиг при жизни рая, Чтоб молвить правду, воротясь сюда. Зачем, зачем горит его звезда И над моим гнездом, не угасая, Когда на свете нет такого края, Где злее бы к нему была вражда? О Данте речь. Его могучей лире Неблагодарный не внимал народ: Издревле слава недостойных — шире. Когда б достиг я Дантовых высот, И я бы счастью в этом злобном мире Его печальный предпочел исход. * * * Не правда ли — примерам нет конца Тому, как образ, в камне воплощенный, Пленяет взор потомка восхищенный И замыслом, и почерком резца? Творенье может пережить творца: Творец уйдет, природой побежденный, Однако образ, им запечатленный, Веками будет согревать сердца. И я портретом в камне или в цвете, Которым, к счастью, годы не опасны, Наш век могу продлить, любовь моя,— Пускай за гранью будущих столетий Увидят все, как были вы прекрасны, Как рядом с вами был ничтожен я. * * * Я побежден. К концу подходит путь. Ужель, Амур, себя, совсем седого И после стольких ран едва живого, Я вновь тебе позволю обмануть? Ты пламень разжигал, чтоб вновь задуть, Ты снова убивал меня и снова. Не я стенаю: тень меня былого Слезами скорби омывает грудь. Я говорю с тобой о наболевшем, Для страшных стрел твоих неуязвим. Зачем же целить в пустоту из лука? Что древоточцу в дереве истлевшем? И не позор ли гнаться за таким, Кому ходить — не то что бегать — мука?
