– Мои люди пострадали, меня самого едва не мочканули, а ты мне еще какие-то претензии выставляешь!
– Послушай, Червонец, если ты не умеешь работать, так это твои проблемы, и меня в них не втягивай. Я знать о них не хочу!
Отключив телефон, Николаев аккуратно положил трубку в карман. Странное дело, но настроение после состоявшегося разговора значительно улучшилось. А может, в этом виноват французский коньяк?
* * *
– Проходи, – проговорил сержант. Голос прозвучал доброжелательно, как если бы он приглашал его в ресторан, а не в камеру три на четыре метра.
Чалый невольно усмехнулся: вот так ни за грош и рога замочил!
Шагнул в полумрак камеры. В центре потолка, прикрытая решетками, горела тусклая лампа. Ее свет едва достигал углов, у одного из которых, присев на грубосрубленные нары, расположились двое сидельцев и играли в нарды. В дру-гом – трое бродяг о чем-то негромко разговаривали. Еще один курил и, близоруко сощурившись, читал какой-то журнал.
В какой-то момент своей жизни Марк стал подумывать о том, что тюрьма больше не для него и остаток своей жизни он проведет благополучно, разменивая свободное время на дорогие кабаки и красивых женщин. А тут вляпался на ровном месте и, судя по тому, как нескладно разворачивался разговор с операми, дело обстояло хреновато, прямо скажем! Но самое смешное было в том, что к ограблению ювелирного магазина на Садовой он не имел никакого отношения. Глуповато было палиться, когда в его возможностях отправить пехоту по любому адресу. А уж чужой грех на себя взять для них и вовсе пустяк!
Бог не фраер, он все видит! Значит, где-то чего-то недоучел. Возможно, что был не в меру горд и заносчив, а потому получил по загривку. Так лопухнуться мог только беспонтовый. Не хватало еще загреметь за чужие грехи, вот будет смеху-то! Одно дело тянуть собственную лямку, и совсем другое – париться за какого-то чмошника. Так и заслуженного авторитета можно лишиться.
Стены были серые. Обмазаны грубым цемент-ным раствором, который, неровно застыв, напоминал унылый лунный ландшафт: ни притронуться к такой стене, ни облокотиться – сразу шкуру обдерешь! – а потому сидельцы разместились от стены на почтительном расстоянии, как будто были на нее разобижены.
– Здорово, бродяги! – прошел Чалый в камеру, выискивая глазами шконку поприличнее.
Играющие оторвали взгляды от фишек и с интересом посмотрели на вошедшего. Новенький держался спокойно, очень достойно, с той непринужденностью и уверенностью, какая вырабатывается только у настоящих бродяг. Хотя изолятор еще не настоящая тюрьма, но домом отдыха его тоже не назовешь. Один из сидельцев, тот, что находился подальше от двери, расплылся в располагающей улыбке.
– Чалый? Ты ли это?
Голова бродяги чуток подалась вперед, выглянув из полумрака, и Марк, к немалому удивлению, узнал своего дворового приятеля Сеню Войтова, которого не видел лет пять.
Войтов сошел со шконаря; чуток подволакивая ногу, вышел навстречу старинному прияте-лю и, не убирая с лица дружеской улыбки, протянул руку.
Вольная жизнь осталась за порогом, и в Чалом мгновенно проснулись прежние привычки, приобретенные «у хозяина». Он – вор! А следовательно, и вести себя нужно было подобающе: без суеты, делово, при этом строго присматривать за тем, что творится вокруг. Одно дело – повстречаться где-нибудь в московском переулке: постояли, перетирая прежнее житье, а может, даже зашли в ресторан пропустить стопку за встречу, и совсем иное – столкнуться в «чалкиной дерев-не». За те пять лет, что они не встречались, судьба прежнего приятеля могла пойти под откос, а потому к протянутой руке следовало относиться осторожно: одного такого прикосновения достаточно, чтобы перечеркнуть заслуженный авторитет. А вдруг приятель уже запомоен!
Чалый впечатал в Сеню угрюмый взгляд. Он даже не рассматривал его, а сканировал вместе со всеми мыслями и нутром, что вмещало его тщедушное хромоногое тело. И, видно, не отыскав в нем никаких косяков, неторопливо протянул руку.
– Здравствуй, кореш.
Поспешнее, чем следовало бы, Сеня пожал руку авторитету. Чалый слегка нахмурился; помнится, он знал его не таким суетливым.
– Располагайся, – показал Сеня на шконарь у самого окна. – Здесь тебе получше будет.
Марка Чеканова встретили вопросительные взгляды: следственный изолятор не самое подходящее место для откровений. Не перед бомжами же исповедываться.
– Это Чалый, – проговорил Сеня, повернувшись, в глубину камеры. – Мы с ним в детстве… в одном дворе росли.
В какой-то момент Чалому показалось, что Сеня назовет его корешком, но тот благоразумно не стал навязываться в друзья, понимая, что неизвестно, как к этому отнесется авторитет.
Чалый невольно нахмурился: словоохотливый приятель нравился ему все меньше. Походило на то, что со временем он приобрел словесное недержание. К таким людям следовало относиться настороженно.
Некоторые из сидельцев вытянули шею, стараясь рассмотреть вошедшего. На их лицах Марк рассмотрел откровенное любопытство. Было понятно, что о Чалом они слыхали. Другие лишь поглядывали из-за плеч – проявлять усиленное любопытство им было не по чину. Ежели гость захочет, так сам о себе расскажет.
– Как ты сюда угодил? – Сеня благоразумно улыбку убрал. – Я уж подумал, что эти стены не для таких людей, как ты.
Чалый лишь хмыкнул. Интересно, что бы сказали в хате, если бы он отважился на правду?
– Менты косяк под меня подвели. Приходится выжидать.
– Вот оно что!
– Я здесь надолго не задержусь. Может, день-другой. Самое большее – неделю. А ты как здесь?
– Баба моя на меня телегу накатала, будто я ее «приголубил» поленом. Ха-ха! А я ведь ее, дуру, пальцем не задел.
– Так уж и не задел? – усмехнулся Чалый.
Собственно, ему было все равно, что у того происходит с женой, но отмалчиваться не хотелось.
– Ну, вот разве что чуток, чтобы ума набралась, – назидательно проговорил Сеня.
– Не обидно из-за бабы на чалку топать? Ладно бы лопатник чей-то накрыл, а тут…
Сеня Войтов лишь махнул рукой.
– К хозяину я не пойду. Вчера баба моя приходила. Зареванная вся. Дети тоже пищат, папку жалко. Говорит, что заявление уже забрала.
– Чего же она тогда писала-то?
– Вот я об том же самом у нее спросил… Го-ворит, что не в себе была. Не подумала! Так что если не сегодня, так завтра отпустят. – Чуток наклонившись, произнес: – Может, что на волю передать? Так ты только скажи!
Чалый как бы ненароком посмотрел через плечо. Хата примолкла. Нечто подобное случается в лесу, когда рядом находится крупный и сильный хищник. Неизвестно, как тот может себя повести и кого выберет в качестве очередной жертвы. Так что благоразумнее затаиться.
– Ты вот что сделай… Некраса Черного знаешь?
– А то! Кто же его не знает, уважаемый человек.
– Сходишь к нему. Мне нужно пробить од-ного фраера с погонялом Мельник. Пусть узнает, откуда он, в каком доме парится. С кем друж-бу водит. Запомнил?
– Как не запомнить, – с готовностью ото-звался Сеня. – Сделаю все путем, не сомневайся!
– И пусть дорогу в хату найдет. Я должен знать, как себя со следаком держать, что у него на уме. А теперь давай чифиря сварганим, у меня от всего этого мозги ссохлись.
* * *
Сеню Войтова выпустили на следующий день, как он и предполагал. Ждешь долгожданную волю, минуты считаешь, а она, оказывается, за порогом стоит, объятия раскинув. Все произошло буднично, как если бы вошедший сержант предоставлял не желанную свободу, а пирожками торговал.
Распахнув камеру, он просунул голову с короткой стрижкой и негромко произнес:
– Войтов! На выход!
Поднявшись, Сеня многозначительно посмотрел на Чалого, сидевшего на нарах, и негромко, но очень убедительно заверил:
– Сделаю все как надо, земеля!
Дверь захлопнулась. Вынужденный отдых продолжался. И ничего тут не поделаешь, осталось только распластаться на шконке, заложив руки за голову.
Глава 18
Он выживет?
Захлопнув дверь, Анатолий Власенков поставил ее на сигнализацию. Добра в офисе было немного: всего-то компьютер да несколько стульев, которые он прикупил на распродаже. Так что за материальную ценность опасаться не стоило. Единственное, что внушало опасение, так это диски и картотека, которые он собирал последние пять лет. В них имелась подробная информация на многих людей, облеченных влас-тью, указывались их пороки и дурные пристрастия. В его разработке попадались чиновники, которые пять лет назад были обыкновенными серыми исполнителями, но в результате какой-то прихоти судьбы были возвеличены до небес и теперь топтались в коридорах власти.
Посматривая телерепортажи, что порой транслировали из высоких кабинетов, Власенков невольно кривился в ухмылке: каждый из них выглядел состоявшейся и уверенной в себе лично-стью. В действительности все это было напускным, достаточно было всего-то обнародовать одну из компрометирующих записей, как от праздничного оперения, в которых они так любят появляться на публике, останутся только лохмотья.
