о стремлении хотя бы к элементам независимости.
Во второй половине 1924 г. местные органы государственной власти вновь предприняли попытки усиления контроля над деятельностью религиозных организаций. Помимо углубления контроля над церковноприходскими советами, в августе 1924 г. была запрещена любая деятельность религиозных общин и служителей «православной направленности» без регистрации в Ставропольском епархиальном управлении[419]. То есть обновленческое СЕУ признавалось монополистом в управлении православными приходами Ставропольского округа. Некоторые постановления были направлены на смягчение политики власти по отношению к самим обновленцам. В конце октября 1924 г. было признано незаконным закрытие обновленческих храмов и арест священнослужителей. В 1925 г. было разрешено передавать закрытые храмы и молитвенные дома группам верующих-обновленцев[420].
К середине 1920-х гг. большое распространение на Северном Кавказе получила практика регистрации при одном приходе двух общин – канонической и обновленческой. В 1925 г. начался процесс постепенного закрытия Патриарших общин при двухобщинных храмах и передачи приходов в исключительное ведение обновленцев, как это было, например, в храме св. Архистратига Михаила с. Правокумского. Причиной там послужило изгнание обновленческого духовенства с прихода недовольной паствой. Обновленцы получили храм как «благонадежные»[421] верующие. Верующим «старого» толка нередко просто отказывали в регистрации. Например, административный отдел Северо-Кавказского крайисполкома отказался зарегистрировать «тихоновские общины» в Казанском храме с. Левокумского Терского округа, ст. Казанской и ст. Беломечетской Армавирского округа по причине наличия в этих селах обновленческих храмов[422]. Нередко канонические общины лишались права пользования приходом по причине антиобновленческой деятельности духовенства. В связи с этим были лишены регистрации общины ст. Брюховецкой и ст. Переяславской[423]. Часто причиной репрессий в отношении духовенства Патриаршей Церкви становились самовольные открытия молитвенных домов в населенных пунктах, где в наличии были обновленческие приходы. Примером является храм ст. Медведковской[424].
На такие меры местная советская власть шла из-за опасности усиления приходов Патриаршей Церкви и «катакомбных» общин, а также акефальных эсхатологических сект. «Правые» настроения большой части верующих было решено преодолеть административными мерами и поддержкой лояльной религиозной организации. Наиболее планомерно эти меры предпринимались на Северном Кавказе, где традиционно религиозная деятельность носила политизированный характер. Например, в некоторых храмах отмечались разговоры антисоветского политического и социального характера, некоторые «тихоновские» священнослужители даже пытались участвовать в местной политической жизни (через выборы в местные советы)[425].
В результате поддержки местной государственной властью обновленцев, во-первых, была практически ликвидирована Ставропольская епархия Патриаршей Церкви – немногие верные патриарху приходы подчинялись викарному Александровскому епископу Рафаилу. Во-вторых, сильно пошатнулась нравственность, широкое распространение получили протестантские и старообрядческие секты. В-третьих, поколебался авторитет духовенства из-за неблагопристойного поведения некоторых обновленческих священнослужителей[426]. В-четвертых, не ослабевала борьба Патриаршего и обновленческого духовенства. Часто это противостояние заканчивалось победой обновленцев. Например, в ст. Незлобной Георгиевского района Патриаршие священники были вынуждены признать власть Пятигорского ЕУ и Священного Синода [427].
По мнению ростовского исследователя Д. Горбачева, разочарование некоторых верующих в православии и уход в старообрядческие и протестантские секты был связан именно с обновленческим расколом, который в народе почитался как «блудница, предлагающая себя большевикам»[428].
Православный архиерей Патриаршей Церкви, в отличие от обновленческих епископов, пользовался большим уважением и любовью паствы. В ноябре 1926 г. Андреевский приход, осуществляя подготовительную работу к Престольному празднику, принял решение пригласить архиепископа Иннокентия (Ястребова). Чтобы добиться его приезда на праздник, верующие решили добиваться разрешения местной власти. Для приглашения архипастыря были отправлены делегаты[429]. Чтобы пригласить номинально признаваемого архиерея, приход не прилагал бы таких усилий, ограничившись лишь письменным уведомлением.
В 1926–1927 гг. с усилением позиций Патриаршей Церкви, она могла оказывать сопротивление обновленцам уже и на уровне приходов. В Андреевском храме, священники, занимавшие вакантную должность, должны были доказывать каноничность поставления и принадлежность к Патриаршей Церкви. Священник Николай Веселков и диакон Назарий Лысенко, перешедшие в Андреевский храм из других епархий, доказывали свою принадлежность к Патриаршей юрисдикции[430].
Интересно проанализировать поведение православных верующих в 20-30-е гг. XX в. на Ставрополье и Тереке. Если еще в 1922–1923 гг. случались столкновения между верующими канонического толка и обновленцами, неприятие обновленческого духовенства в храмах, особенно в местах компактного проживания казачьего населения, то во второй половине 1920-х гг. в связи с падением общей и религиозной образованности верующих, закрытием храмов, сворачиванием реформ, простые верующие нередко просто не видели разницы между «тихоновцами» и обновленцами. Главным для многих верующих оставалась обрядность, не менявшая форм в разных юрисдикциях.
Осетинский исследователь С.А. Хубулова отмечает, что в г. Владикавказе многие граждане принимали участие в церковной жизни без веры, из-за красоты богослужений. Например, рабочие выходили по вечерам в храм послушать пение, а некоторые молодые пары участвовали в Таинстве Венчания ради большей торжественности бракосочетания. Похороны до середины 30-х гг. XX в. сопровождались церковным отпеванием[431]. Широкое значение в повседневности горожан имели религиозные праздники. До конца 1920-х гг. помимо гражданских и революционных праздников, отмечались великие и двунадесятые и престольные церковные праздники, дни великих святых.
Религиозная жизнь рубежа 20-30-х гг. XX в. на Ставрополье характеризовалась изменением системы взаимоотношений Патриаршей Церкви и обновленцев на местах. Одной из причин этого явления было ужесточение административных мер органов советской власти против православных религиозных организаций, что поставило канонические и обновленческие общины перед необходимостью сотрудничества во внутрицерковных делах, особенно в тех приходах, в которых были представлены две общины.
Интересным примером может служить переписка церковноприходского совета Андреевского храма г. Ставрополя, находившегося в Патриаршей юрисдикции, с обновленческим Ставропольским епархиальным управлением по вопросу совместного проведения ремонта, т. к. Владимирский храм, расположенный в колокольне, принадлежал обновленческой общине и имел прямое управление из обновленческого СЕУ[432].
В 1932 г. Ставропольский райисполком обязал Андреевский храм, а также расположенные на его территории Агафодоровский и обновленческий Владимирский храмы, провести ремонтные работы. Несмотря на наличие трех общин в комплексе Андреевского храма, он рассматривался как единый церковный объект, и за невыполнение распоряжения были бы закрыты все три храма. Просьба об отсрочке проведения ремонта на два года в связи с отсутствием средств была отклонена, а в 1933 г. храм был закрыт, а его помещения переданы под клубы и политехнические мастерские детских домов[433].
Отстоять храм не помогли ни обращения правящего архиерея митрополита Серафима (Мещерякова), ни жалобы в Президиум ВЦИК и другие органы. В документах, связанных с обжалованием решения Ставропольского райисполкома, церковно-приходской совет Андреевского храма указывал на наличие нескольких общин в церковном комплексе, а также отдаленное расположение других действующих храмов (ближайшая к Андреевской церкви – Софийская была в сентябре 1931 г. захвачена обновленцами[434]), но их голос не был услышан.
В первой половине 1930-х гг. начался процесс планомерного закрытия храмов, изъятия колоколов
