Ставка двинула на помощь Слащову 1-й добровольческий корпус. Телеграф донёс до Слащова сообщение: «Движение противника на Мелитополь угрожает Вашему тылу». «Ну что же, я буду продолжать операцию», – отвечал генерал в обычной для него фривольной манере. «Но ведь, двигаясь на Мелитополь, Жлоба отрежет Вам тыл», – беспокоилась ставка. «Ну что же, противник на Мелитополь, а я – на Пологи (без красных)», – точно потешаясь, отвечал махновствующий Слащов.
Похожую злую шутку сыграл со Слащовым в своё время сам Махно. В тот период времени Нестор Иванович в очередной раз отошёл от красных и воевал сам по себе. 8 декабря 1919 года генерал выбил воинство батьки из Екатеринослава. О чём доложил в ставку Деникина. Пока победная реляция по прямому проводу шла по назначению, Махно вернулся и захватил станцию, где находился поезд Слащова. Только храбрость генерала, лично возглавившего атаку своего конвоя, позволила отразить нападение махновцев и избежать пленения всего штаба. А затем вернуть и станцию.
Теперь красные спешили сообщить о захвате Мелитополя. Но конный корпус Жлобы, потерявший Слащова из вида, был загнан частями донских казаков, первым добровольческим корпусом и войсками генерала Андгуладзе в «тактический мешок».
Красная конница почти вся погибла под пулемётами и казачьими шашками. Это был многострадальный 2-й конный корпус красных, давший в своё время жизнь Первой конной армии. Прежний командир корпуса Борис Мокеевич Думенко был расстрелян, а нынешний Дмитрий Петрович Жлоба также был отдан под суд революционного трибунала. Из жалких остатков корпуса красное командование начало формирование 2-й конной армии.
– Ваше превосходительство, – сетовал Яков Александрович Врангелю, прибывшему в Мелитополь, – воины моего корпуса обойдены наградами за бои последнего месяца.
– Да помилуйте, Яков Александрович! Но за что же? – удивился главком. – Вы даже и потерь не понесли. Вот первый и третий корпуса понесли потери, а у вас их нет. За что же награждать?
Врангель был прав: потери корпуса исчислялись – сорок человек убитых и раненых и один вольноопределяющийся, утонувший ещё во время десанта. Да ещё две пропавшие лошади во время того же десанта.
– Ваше превосходительство, отсутствие потерь – это достоинство полководца, – заметил ущемлённый Слащов.
Реплика его повисла в воздухе. Мысль об отставке всё сильней и сильней терзала генерала Якова Александровича Слащова. «Сколько можно? Чего стоила только одна прошлая зима, когда его корпус практически один обеспечил оборону Крыма. А в результате прозвище – «вешатель и палач Крыма». И частушка, популярная в среде портовых рабочих: «От расстрелов идёт дым – то Слащов спасает Крым».
Теперь в июле 1920 года легендарный 2-й Крымский корпус генерала Слащова сдерживал атаки красных войск под Каховкой. Задуманная командованием красных крупная операция по разгрому 2-го корпуса с последующим овладением Перекопом провалилась. Потеряв половину живой силы, группа красных войск оставила за собой пятивёрстный плацдарм по Днепру, но о дальнейшем продвижении к Крыму пока не могло быть и речи. Были полностью уничтожены 15-я стрелковая дивизия и бригада Латышской дивизии. Остальные части большевиков (51-я дивизия, 52-я дивизия, ещё одна бригада Латышской дивизии и Херсонская группа) понесли огромные потери. Только в плен к белым попало пять тысяч красноармейцев.
Спустя несколько лет с киноэкранов страны зазвучала песня о Каховке со словами Михаила Светлова. Автор словно запутать хотел слушателей и уводил их через набор названий географических пунктов от неприятной темы поражения под Каховкой:
Каховка, Каховка! Родная винтовка.Горячая пуля лети!Орёл и Варшава, Иркутск и Каховка —Этапы большого пути.
В 1927 году в аудиториях Высшей тактико-стрелковой школы командного состава (школы «Выстрел») можно было наблюдать интереснейшие сцены. Красные командиры – слушатели школы – спорили с преподавателем – бывшим командующим белого корпуса Слащовым. Воевавшие до этого по разные стороны фронта, они оказались в одной аудитории.
Часто бывало так, что, обращаясь к конкретному слушателю, Слащов говорил примерно следующее: «А вы помните бой под N? Тогда ваш батальон отошёл в беспорядке, с большими потерями. Произошло это потому, что вы не учли то-то и то-то». Задетый такой оценкой своей деятельности, командир поднимался, просил слова и говорил в свой черёд: «А вы помните бой под N, где мой полк разбил полк вашей дивизии?» Далее следовало обстоятельное изложение боевых порядков сторон, их действий и причин поражения. Один из слушателей отделения командиров полков вспоминал: «Случалось, что продолжение спора переносилось на вечернее время в общежитие, куда являлся преподаватель».
Можно только сожалеть, что и такая преемственность в русской армии была невосполнимо прервана. Но и это было потом. А тогда, в августе 1920 года, Слащов телеграфировал Врангелю: «Срочно вне очереди. Ходатайствую об отчислении меня от должности и увольнении в отставку». Далее в трёх объёмных пунктах генерал излагал причины, толкнувшие его на столь решительный шаг. Не нужно было читать и между строк, чтоб понять очевидное – генерал обвинил своё командование в некомпетентности. И лишь добавил в конце: «Всё это вместе взятое привело меня к заключению, что я уже своё дело сделал, а теперь являюсь лишним».
Стихли бои на Каховском плацдарме. На западе передовые части Конармии продвинулись и оторвались опасно далеко от основных сил. А в городе Кременчуге председатель Реввоенсовета Юго-Западного фронта Сталин не находил, как говорится, себе места. Отстранённый обстоятельствами и чужой недружественной волей от большой политики, Сталин продолжал своё становление как политик, отвечая на политические интриги против себя. В течение целых двух месяцев он пребывал в состоянии устойчивого раздражения, которое терзало его личность и время от времени выливалось через край. Тогда, точно едкая кислота, его раздражение обжигало окружающих. В этот раз досталось самому командующему красного Юго-Западного фронта Егорову:
– С переподчинением Будённого Тухачевскому и его фронту вы не проявили должной принципиальности. И не следует, товарищ Егоров, прикрываться политической целесообразностью! Ваша политическая неустойчивость не отменяет ваши военные обязанности!
Александр Ильич Егоров крайне болезненно воспринимал упрёки за кратковременное его членство в партии левых эсеров. Да и какой он был эсер! Просто выбранный солдатами полковым командиром в 1917 году, он, подполковник Егоров, посчитал, что обязан быть партийным, как подавляющее большинство членов солдатского комитета. Просто эсеровские лозунги были тогда понятны, рельефны и действенны. В отличие от пораженческого, большевистского «превратим войну империалистическую в войну гражданскую». И такого же разрушительного лозунга всех революционеров, заимствованного ещё у французской революции, – «мир – хижинам, война – дворцам». Да и в чём его упрекать, если потом все три главных эсеровских лозунга («земля – крестьянам», «фабрики – рабочим», «мир – народам») большевики заботливо прибрали к своим рукам.
– Вы мне ответьте, – продолжал Сталин. – Как военный ответьте. Можно ли было вообще наступать силами одной конной армии против трёх польских? Пятнадцатью тысячами против шестидесяти пяти! И при этом поворачиваться боком, а затем и спиной к Врангелю, у которого больше двадцати пяти тысяч штыков и сабель?!
– Товарищ Сталин, есть приказ, а приказы нужно выполнять.
– Вот вы и выполняли безграмотный военный приказ! Недалёких политических авантюристов. А теперь нужно признать, что Конармия – отрезанный ломоть, – козырнул чисто русским выражением Сталин.
Егоров развёл руки в стороны. Ему было крайне некомфортно и беспокойно работать с членом военного совета Сталиным. Да и не ему одному. Товарищ Сталин контролировал не только его деятельность как командующего фронта, но и деятельность его штаба. Как сказал однажды о бушующем вожде командующий Красным флотом Фёдор Раскольников: «Сталин был всем». Руководил работой не только военно-политических органов фронта, но и всех партийных и советских органов в местах дислокации соединений и частей фронта. Никто и глазом не успел моргнуть, как даже представители центральной ВЧК и армейские чекистские особые отделы стали подчиняться непосредственно ему. А когда кто-то из чекистов вдруг пытался кивать на своё начальство в Москве, то член военного совета Юго-Западного фронта Сталин мягко, но не скрывая угрозы, мог заметить такому товарищу:
– Может, вам нужно отдохнуть? Я поговорю с Феликсом Эдмундовичем. В конце концов, все мы не железные…
«Егоров не Дзержинский, чтоб говорить с ним откровенно. Это Феликсу можно прямо было сказать, что зарвавшийся Троцкий в очередной раз втягивает партию в военную авантюру. Егорову нельзя, – думал Сталин, – но опять никто не может поставить на место демагога и авантюриста, который по всем признакам решил инспирировать революцию в Европе. И начать непременно с Польши».
