– Неужели вам ничуть не радостно, Сергей Георгиевич?
– Радостно, Михаил Иванович. Конечно радостно. Но возвращение погон пока лишь формальный признак возрождения офицерства. И не надо забывать – нынешние наши военачальники, в большинстве своём, не офицеры, а унтер-офицеры. Будем называть вещи своими именами – фельдфебели. И первое военное образование они получили не в кадетском корпусе и военном училище, а в учебной команде. С сопутствующими унижением, муштрой и зуботычинами. А это определяет и стиль поведения, и особую манеру командования. От чего русский солдат ещё наплачется.
– Тем не менее маршал Ворошилов, сам не умеющий даже танцевать, заставил красных командиров заниматься танцами! И бильярд по его приказу стал неотъемлемой частью работы гарнизонных домов красных командиров, – не совсем к месту заметил Делорэ.
– Отдыхайте, Михаил Иванович.
Суровцев едва не добавил уже готовую сорваться с губ фразу «поживём – увидим». Вовремя спохватился.
Впрочем, Михаил Иванович Делорэ не желал слушать Суровцева. Пока Сергей Георгиевич продолжал работать – он не спал. Торжественно, точно душа его уже прикоснулась к вечности, вдруг сказал вполголоса:
– Должен вам признаться, Сергей Георгиевич, что ради только этого дня стоило жить на свете. В русскую армию возвращаются погоны. Подумать только!..
Часть вторая
Глава 1
Война самомнений
1920 год. Июнь – июль. УкраинаНа недавнем митинге в Умани Суровцев справедливо охарактеризовал польскую армию. Поляки действительно были «вояки бывалые, стойкие, опытные и решительные в бою». Как выяснилось позже, были среди них и солдаты польского легиона, чехословацкого корпуса. Те самые «жолнежи», что в конце декабря прошлого года отражали атаки красных под сибирской станцией Тайга. Чем и обеспечили отход остатков колчаковских частей дальше в глубь Сибири. Выводы в Конармии делали быстро.
– Впредь никаких лобовых атак. Атаковать укреплённую оборону только в исключительных случаях, – объявил Будённый на расширенном совещании командиров дивизий, бригад и полков.
– Основными формами действий должны оставаться обходы и обхваты польских укреплений. Удары в стыки частей и соединений, – вторил командарму председатель реввоенсовета армии Клим Ворошилов.
Надо со всей определённостью сказать, что званию «полководец» Ворошилов соответствовал по укоренившемуся правилу. Опыт командования армиями он имел ещё до Первой конной.
Оставшись наедине с Климом Ефремовичем, Будённый не сдержался и произнёс:
– Обходы – обходами. Охваты – охватами. А завтра атаковать всё равно в лоб! Не будет прорыва – ничего не будет.
– Будет, Семён. Всё будет. Наше от нас не уйдёт…
Всю ночь с четвёртого на пятое июля в районе села Самгородок, где сосредоточились передовые дивизии Конармии, шёл мелкий, моросящий дождь. Серая пелена дождя затянула поля и лощины. Настроение конармейцев было тревожным. Привыкшие воевать в степи, на открытых пространствах, они чувствовали себя не совсем уверенно в лесостепной зоне. Это тревожное настроение передавалось и коням. Промокшие лошади фыркали, встряхивали головы, пытаясь избавиться от влаги в стриженых гривах. Точно дурные мысли стряхивали.
Чей-то молодой голос тихо и грустно запел знакомую Суровцеву с раннего детства песню:
На улице дождик землю прибивает.
Землю прибивает. Брат сестру качает.
Ой, люшеньки, люли! Брат сестру качает.
– Козлов! – прикрикнул из тьмы Гриценко. – А ну замолкни! Чего разнылся тут! Тоску нагоняешь… Молись уж тогда лучше…
На рассвете дождь прекратился, и густой туман окутал местность. Полк Гриценко поэскадронно выстраивался в боевые порядки. То, что Гриценко командир-новатор, Суровцев понял с первых минут своего пребывания в этой части. В составе полка оказалось три отбитых у поляков броневика. Командовали ими три бывших офицера. Два поручика и прапорщик. А ещё было четыре тачанки – следствие столкновения уже с махновцами.
И теперь, когда в других частях командиры ставили задачу по прорыву польской обороны спешившимися бойцами, Гриценко на своём участке не стал спешиваться целиком. Он решил использовать и без того пеших моряков из подкрепления. Вооружив их немыслимым количеством гранат и усилив их только двумя взводами своих бойцов. Теперь из-за тумана доносился шум завязавшегося боя. Было отчётливо слышно, как защищённые бронёй машины из шести своих пулемётов безостановочно поливают свинцом польскую оборону. И там, за туманом, штурмовой отряд прорубал проходы в колючей проволоке ограждения. Две-три минуты боя – и многочисленные разрывы матросских гранат оповестили, что проволочные заграждения преодолены.
– Однако погода на нас робит, хлопцы, – ободрял своих бойцов комполка Гриценко, прислушиваясь к разрывам и пулемётной стрельбе впереди. – Тачанки, мать вашу! Марш! Марш! Марш!
Сорвавшись с места, на шум боя рванулись тачанки – неясно, чей тактический шедевр в боевом применении конницы. Очевидным был только тот факт, что придумали тачанку не белые. Если уж быть совсем точным, то и не красные, и не махновцы. Первыми применили в бою повозку древние ассирийцы. А может быть, изобретатели колеса – древние шумеры.
– До предела идем на рысях, – продолжил Гриценко. – В галоп по команде… За мной рысью… Марш!
Дружно и слаженно конница рысью тронулась навстречу скрытому за туманом неприятелю.
Суровцев скакал недалеко от Гриценко. Как ни странно это было Сергею Георгиевичу, но обычного волнения перед боем он не испытывал. Он, как могло показаться, с видимым облегчением вернулся ко времени, когда не был обременён трагическим опытом шести лет войны. Точно сбросил с плеч вместе с генеральскими погонами огромный груз ответственности. Он как бы вернулся в свою боевую юность. Будто опять оказался в 1914 году в Восточной Пруссии, а не на левобережной Украине 1920 года.
Почему-то не было и страха смерти. «Как будет, так и будет. На всё воля Божья. Не покалечило бы только», – лишь подумал он. А сознание помимо его воли почему-то отмечало совсем не ко времени не нужные, ничего не значащие сейчас детали. Он вдруг подумал о лошадях. Какие только кони не скакали рядом!
Каких только пород и мастей тут не было: и вышколенные кавалерийские, и рысистые, и тяжёлые ардены, и добрые обозные, чистокровные и полукровные жеребцы! А седоки и того один разномастнее другого… Времени не хватит перечислять… Да и не до того сейчас… Главное, что доставшийся ему конь по кличке Брат оказался конём боевым, и первый к нему подход с солёной горбушкой хлеба он оценил и принял. Съел хлеб. Словно собака, не только обнюхал Суровцева, но и лизнул его в щёку. Сергей Георгиевич второй раз за тот день поймал на себе одобрительный взгляд Гриценко.
Первое молчаливое одобрение последовало, когда из груды холодного оружия, предложенного пополнению, он уверенно вытащил офицерскую казачью шашку образца 1881 года.
Впереди стучали свои и польские пулемёты. Гулко бухали взрывы гранат. Протяжно и разливисто, на казачий манер, Гриценко громко засвистел. Получилась немыслимая музыкальная фраза, означавшая сразу две команды: «К бою!» и «Шашки наголо!». А рядом уже свистели вражеские пули. Ржали и падали сражённые кони. Застонал и упал с коня первый убитый, а справа от Гриценко, грязно ругаясь, сползал с неостанавливающейся лошади раненый.
С жестяным, металлическим звуком, похожим на шелест, в течение нескольких секунд вылетали из ножен шашки. И снова свист. На этот раз со всех сторон. Какой-то залихватский и разбойничий свист. Словно пытаясь догнать тачанки, другие кони перешли в галоп, и теперь земля в сотнях метрах вокруг ритмично вздрагивала. Будто не сотни коней, а один невидимый гигантский конь, вызывая ужас, скакал в тумане. Ориентируясь на пулемётную трескотню и гром артиллерийских орудий, эскадроны мчались к польским окопам.
– Да-а-ёшь! – протяжно летело над головами всадников.
И залихватский, наводящий жуть свист. Затем «даёшь» растянулось, слилось в однообразное, протяжное, тяжёлое и непрерываемое «да-а-а». От огня польских пулемётов падали убитые люди и лошади. Вражеские артиллерийские снаряды беспорядочно рвались в рядах конников где-то позади передовых эскадронов. Первая волна, в которой находился командир полка Гриценко и сам Суровцев, поредела от вражеского огня. Лошади без седоков неслись рядом.
И опять не к месту и не ко времени он смотрел на коней. Точнее, на пустые теперь сёдла. Сёдла на конях тоже все были разными: офицерского образца, казачьи, драгунские, неудобные английские и канадские. Все с самыми различными украшениями…
– Да-а-ёшь! – закричал уже сам Суровцев.
– Да-а-ёшь! – кричали справа и слева.
Круто развернувшиеся, вырвавшиеся вперёд тачанки, застыв перед вражескими проволочными ограждениями, с близкого расстояния, не жалея патронов, поливали раскалённым, убийственным огнём брустверы польских окопов, не давая поднять головы и разя каждого, кто не пригнулся или осмелился выглянуть.
