Сосед Робертины — судя по тембру, совсем еще молодой человек, уверил меня в нелицемерной ее совершенной преданности, и объяснил ее сегодняшнее отсутствие тем, что у нее разболелся зуб. Я, зная бедственное положение Робертининых челюстей, с готовностью поверил. Как ни был я расстроен болезнью возлюбленной, я нашел в себе силы для радости. Сосед сказал, что Робертина ждет меня завтра поутру, чтобы провести со мной весь день.
Разительная перемена в моих душевных настроениях вынудила супругу вновь вернуться к расспросам о моем душевном самочувствии. Я, не найдясь, как солгать ей, рассказал без утайки, что бедная девушка, сирота, которая не так давно была ей представлена, захворала, и я, будучи едва ли не единственным ее другом, воспринял ее болезнь близко к сердцу. Зная мою горячность, супруга присоветовала меньше беспокоиться и осведомилась, почему болящая не позвонила своему непосредственному другу — поэту Вербенникову. Мне пришлось изворачиваться, напластовывая ложь на ложь. Я рассказал о драматическом разрыве, происшедшем в их отношениях, о том, что я, бывший другом и тому и другой, теперь разрываюсь, не будучи в силах установить приоритеты своих симпатий. «Но уверен ли ты, — обратилась ко мне Марина, — что поступаешь учтиво и разумно, продолжая дружить с любовницей твоего друга? Это общение не может принести тебе духовного удовлетворения и при том может иметь губительные последствия для твоей репутации». Я, забыв осторожность, стал пылко возражать ей, что у девушки Вербенникова чистая душа и доброе сердце, что искупает в значительной степени отсутствие ума. «Но друг мой, — не замедлила парировать супруга, — Не опасаешься ли ты, что эта особа, лишенная круга общения, легко может привязаться к тебе. Нет сомнения, что она, не будучи достойным тебя собеседником, не сможет продолжительное время удерживать твой интерес. Чувство ее к тебе будет несчастным. Кроме того, ей известно, что сердце твое занято, впрочем, как и рука. Твоя безответственная доброта может тяжко ранить ее». Я нашелся возразить ей, что, будучи умен от природы сам и, найдя опору уму с годами в философии и поэзии, я не испытываю нужды входить в дружбу с людьми на меня похожими. Искать общения с академиками — так я пренебрежительно называл людей, в чьем расположении заискивала моя жена, может лишь человек, не уверенный в собственных умственных возможностях. Она весьма оскорбилась моим ответом. Надо думать, что в этот момент она заподозрила некоторую долю истины о моих отношениях с Робертиной.
Я провел беспокойную ночь в чаянии утра. Сказав, что мне надо поспешать на раннюю лекцию, я покинул дом много раньше жены, с тем чтобы продлить часы встречи с возлюбленной. Сердце мое сладостно трепетало, предвкушая упоительные ласки Робертины. Возможно ли именовать мир юдолью скорби, если в нем дано вкушать столь дивные наслаждения? Но увы! Слабая их сторона в их быстротечности, ибо какое иное блаженство можно было бы им предпочесть, если бы по природе своей они были вечны?
Я уже не в первый раз преодолевал тяготы пути, отделявшего меня от объекта моих вожделений. Должно быть, это был третий или четвертый раз, когда я, предощущая свежесть ее поцелуев, с замершим сердцем подходил к парадному ее дома. Над головой моей ширилась прозрачная, неаполитанская синь небесного свода, ослепительно белые снега скрадывали убожество полуразрушенного поселка. Всякое дыхание, всякое дерево, бескрайние луга, заводские трубы, казалось, предызбрали этот день, чтобы вознести хвалу неизбывной благости Творца. Душа моя пришла в счастливое умиротворение, которое, казалось мне, ничто не могло смутить. Женщина, прошедшая мимо с пустыми ведрами, лишь утвердила меня в презрении к суеверию. И отчего небо, дабы покарать меня самыми жестокими наказаниями, всегда выбирает время, когда счастье кажется мне особенно прочным?
— Кыс-кыс! — позвала Робертина из окна в обычной своей манере. Желая доставить радость девушке, я покладисто мяукнул. Робертина восторженно защебетала, отвернувшись от окна, по всей видимости, обращаясь к кому-то. Я мог предполагать, что это ее соседка, баба Поля, уже упомянутая в моей книге. Однако, поднявшись к Робертине, я был тотчас предупрежден, что она не одна — негаданно, как снег на голову, свалился сосед, который обычно здесь не жил. Причиной его визита стала размолвка с женой из-за немеренного употребления им крепких напитков — порок, о котором я уже был наслышан через Робертину, не скупившуюся на брань в адрес несчастного пропойцы. Покинув московскую квартиру, где он проживал последнее время, он приехал сюда, в дом, где запертыми стояли ненужные вещи. В сердцах он забыл ключ от комнаты и теперь был обречен на общение с Робертиной и, стало быть, со мною.
Я был в известной степени огорчен, узнав, что наша встреча будет происходить в присутствии стороннего лица, против которого я был изначально предубежден. Однако, я был приятнейшим образом разочарован, увидев упомянутого соседа. Светскость манер, спокойная прямота взгляда, грация в движениях, изящество слога изобличали в нем человека благородного происхождения. Внешность юноши была скорее своеобразна, чем ярка, но обаяние и одухотворенность делали его почти красивым. Из разговора я узнал, что он выпускник дирижерского факультета Могилевского музыкального училища имени Глиэра, наполовину чех, любит детей и домашних животных. Мне оставалось только недоумевать, силою каких досадных обстоятельств он в свои двадцать лет оказался заброшенным в унылое предместье Серпухова, в дом под снос, будучи связан матримониальными узами с уродливой и глупой, по отзывам Робертины, женщиной и, мало того, прижить с ней двух отпрысков. Также я рассудил, что порок пьянства, по всей видимости, столь прочно укрепился в нем с малых лет, что он за годы умело научился утаивать его. Во всяком случае, в нем не угадывался тиран коммуналки, каким мне описывала его Робертина. Деликатность темы не позволила мне быть настойчивым в расспросах.
Со своей стороны, молодой дирижер с приязнью для себя узнавал во мне человека своей касты, чем, как мне показалось, был удивлен немало. Он спросил Робертину, почему она никогда не рассказывала ему о моих, редких для города Серпухова, достоинствах и отличиях. За разговорами мы сели к столу с видом полного доверия и дружбы.
Паче прочего я был удивлен, когда молодой человек отказался от водки, которой я полагал его порадовать.
— Так я и знала, перепился, — лукаво сказала Робертина, опрокидывая свою рюмку. Хотя всякий другой на моем месте с подозрением отнесся к столь явному несоответствию характеристики, данной Робертиной своему соседу, и его зримого облика, я, проникнутый любовью и верой в ее постоянство, не позволил себе ни на мгновение усомниться в моральной чистоте подруги.
В праздной болтовне мы провели день, и, признаюсь, присутствие третьего человека в значительной степени украсило наш досуг. Ближе к вечеру мне надо было собираться домой, но я, приехавший в надежде вкусить плода страсти, беспечно отказался от первоначальной мысли о возвращении, думая объяснить жене мое отсутствие нечаянной оказией. Робертина, хотя и приведенная в состояние необъяснимого замешательства моим решением, не замедлила предложить мне ночлег. Сосед, как мне показалось, был несколько огорчен переменой в моем настроении, но я объяснил это тем, что он предполагал заночевать в комнате Робертины на второй кровати, которая теперь, силою моей большей значительности в жизни девушки, предоставлялась мне. Но он сам учтиво предложил, что заночует в соседней неотапливаемой комнате. Эта любезность была оказана им с такой благородной непосредственностью, что я мог не стыдясь воспользоваться ею.
На ночь мы посмотрели кинофильм «Отелло каменного века», весьма сомнительный в художественном отношении — интрига состояла в отношениях между мускулистым волосатым питекантропом и полногрудой блондинкой в бюстгальтере из мамонтовой кожи и с аккуратно подстриженными каменным топором локонами. Но, как Ты знаешь, близость красивой женщины сообщает известную ценность любому фильму. Не в силах сдерживать вожделения, я положил руку на колено Робертины, однако она пугливо отстранилась от меня, указав глазами на соседа. Я приписал это движение природной стыдливости моей возлюбленной, которая не хотела демонстрировать интимную природу наших отношений перед случайным наблюдателем.
Оставшись наедине со мной, Робертина продолжала соблюдать сугубую осторожность. На мои недоуменные расспросы, в чем причина такой негаданно пробудившейся стыдливости, она ответила, что сосед ее строг в вопросах морали и никогда не одобрял ее прежнего образа жизни. Мое присутствие не вызывает в нем возмущения потому лишь, что Робертине удалось его уверить в исключительной дружественности наших с ней отношений. Как ни малоубедительно показалось мне такое объяснение, я принял его. Ночь не принесла мне удовлетворения — Робертина сдерживала проявления страсти, вздохи и возгласы, то и дело настороженно прислушиваясь к звукам в соседней комнате.
