По конституции Вильгельм был наделен и довольно значительными правами в области формирования внешней политики: он мог назначать и смещать дипломатических представителей и заключать договоры. Министерство иностранных дел на Вильгельм-штрассе, а равно и дипломатическая служба вообще не вызывали у императора такой сильной привязанности, как его армия. Дипломаты в его глазах были ленивыми «свиньями», которые всюду видят одни трудности. Однажды Вильгельм заявил высокопоставленному чиновнику: «Я вам вот что скажу. Вы, дипломаты, – полное дерьмо, и вся Вильгельмштрассе из-за вас провоняла»[181]. Однако себя самого Вильгельм считал мастером дипломатии и настаивал на том, чтобы решать все вопросы непосредственно с другими монархами, что часто приводило к прискорбным результатам. К сожалению, в его политике не было никакой ясной линии, за исключением расплывчатого желания увеличить значимость Германии (и свою), а войны, по возможности, избежать. Баварский посланник в Берлине Лерхенфельд говорил про кайзера: «Он был миролюбив и старался поддерживать хорошие отношения со всеми державами. В течение своего правления он пытался вступить в союз с русскими, англичанами, американцами, итальянцами и даже с французами»[182].
Когда Вильгельм отстранил Бисмарка, английский сатирический журнал Punch опубликовал карикатуру под названием «Высадить лоцмана». Сам Вильгельм послал тогда триумфальную телеграмму великому герцогу Саксен-Веймарскому: «Пост вахтенного офицера государственного корабля перешел ко мне… Полный вперед!»[183] К сожалению, именно это он и собирался сделать, причем посредством настоящего флота.
Глава 4
Weltpolitik. Место Германии на мировой арене
Летом 1897 г. кайзер чувствовал себя счастливым. «Какое счастье, – писал он Ойленбургу, – работать с полностью преданным человеком, который может и стремится понять тебя»[184]. Объектом такого энтузиазма был Бернгард фон Бюлов, новый министр иностранных дел, который, как надеялся Вильгельм, станет его собственным Бисмарком и поможет выдвинуть Германию (а заодно и ее правителя) на заслуженные лидирующие позиции. Кроме того, была надежда, что Бюлов сумеет разобраться и с шумными внутриполитическими проблемами. Дело в том, что годы, прошедшие со времен отставки Бисмарка, были для кайзера не очень удачными. Министры объединялись против него и возражали против его политики, германских князей раздражало господство Пруссии и лично Вильгельма, а рейхстаг нагло требовал для себя больших полномочий в управлении страной.
Вильгельм и его правительство отбивались изо всех сил, призывая немцев отбросить разногласия и вместе работать на благо великой Германии – разумеется, с Пруссией во главе. В 1890 г. министерство образования распорядилось, чтобы в школьном курсе истории демонстрировалось величие Прусского государства и его правителей: «Одна из самых важных функций начальных школ состоит в том, чтобы указать детям на все блага, которые проистекают из восстановленного национального единства, независимости и общей культуры, а также на то, что все это стало возможным благодаря тяжелой и жертвенной борьбе династии Гогенцоллернов». Вильгельм полностью одобрял такой подход – на конференции директоров школ он сказал: «Мы должны воспитывать национально мыслящих молодых германцев, а не греков или римлян»[185].
Внешнеполитические успехи должны были сыграть свою роль в деле превращения разрозненных германских государств в единый рейх. Вильгельм не скрывал своих амбиций в отношении будущего Германии и своего собственного – он говорил матери, что его правление будет отмечено новым курсом: «Во всем мире на веки вечные воцарится лишь один подлинный император – германский кайзер»[186]. Соответственно, и ему, и Германии требовалось приобрести соразмерное влияние в мире. Как он сказал Ойленбургу в 1893 г.: «Ты или фигура мирового значения, или жалкая фикция»[187]. Германия должна сказать свое слово при разделе еще нетронутых областей земного шара. Спуская в 1900 г. на воду новый линкор, кайзер заявил: «Ни одно важное решение по поводу дальних земель не должно приниматься без участия Германии и ее императора»[188]. Он стал играть роль своего рода «судьи мира» (arbiter mundi) и, конечно, европейского судьи. Во время визита к постели своей умирающей бабушки он уверил нового британского министра иностранных дел, лорда Лансдауна, в том, что «поддерживает равновесие сил в Европе, поскольку германская конституция дает ему единоличное право решать внешнеполитические вопросы»[189].
Но реальность, раздражавшая Вильгельма в первые годы его правления, была такова, что внешней политикой Германии с 1890 г. управляли дурно. Бисмарк в свое время довольно успешно пытался поддерживать хорошие отношения со всеми державами, но его преемники позволили Германии примкнуть к одному из лагерей, а именно – к Тройственному союзу с Австро-Венгрией и Италией. Первой дорогостоящей ошибкой на этом пути был отказ от перестраховочного договора с Россией. Этот договор обязывал Россию и Германию оставаться нейтральными по отношению друг к другу в случае нападения на кого-либо из них третьей державы. Эта ошибка многое говорит о безразличном отношении к данному вопросу со стороны тех лиц, которые управляли германской внешней политикой после 1890 г. Новый канцлер, Лео фон Каприви, обладал здравым смыслом и умом, но сам был человеком военным и мало разбирался в международных делах. Он позволил работникам министерства иностранных дел отговорить себя от возобновления договора – особую роль тут сыграл неформальный лидер германской дипломатии, Фридрих фон Гольштейн, который выступал против сближения с Россией. В результате русские стали искать себе новых друзей и обратились к Франции, с которой и заключили в 1894 г. тайную военную конвенцию.
При этом не произошло и того, на что надеялись Гольштейн и его коллеги, а именно – сближения с Англией, которая находилась в плохих отношениях с Россией и Францией. Привязать Британию к Тройственному союзу через Германию не удалось – у англичан уже существовало взаимопонимание с Австро-Венгрией и Италией, которые могли бы гарантировать им безопасность на Средиземном море. Тут в значительной мере подразумевалось противостояние попыткам России надавить на Турцию для предоставления беспрепятственного прохода через проливы и намерениям Франции расширить свою колониальную империю. Немцы также почувствовали, что их союзники становятся более самостоятельными по мере того, как позиции самой Германии ослабевали.
Делу не шло на пользу и то, что в промежутке между 1890 и 1897 гг. германская дипломатия колебалась, пытаясь привлечь на свою сторону то Великобританию, то Россию. Кроме того, германское руководство попеременно прибегало то к уговорам, то к угрозам – да и в частных вопросах тоже часто вело себя непоследовательно. В 1894 г. Каприви сообщил германскому послу в Лондоне, что Соломоновы острова являются для Германии объектом первейшей важности, – но два месяца спустя Берлин уже утратил к ним интерес[190]. Впрочем, не только англичане находили внешнюю политику Германии загадочной. Дополнительный ущерб наносил и сам Вильгельм, который вообразил себя мастером дипломатии и все чаще вмешивался в текущие дела, что часто влекло за собой пагубные последствия. Хотя причины отправки в 1896 г. ободряющей буров «телеграммы Крюгеру» в точности неизвестны, кажется вполне вероятным, что это стало результатом попытки части германского правительства не дать Вильгельму совершить что-нибудь еще более вредное. Изначально кайзер предлагал, помимо прочего, установить над Трансваалем германский протекторат и послать в Африку войска, что было бы довольно затруднительно, принимая во внимание британское господство на море[191].
В 1897 г. германское руководство приняло решение, которое еще больше приблизило конфронтацию с Великобританией. Пользуясь поддержкой Ойленбурга и других видных консерваторов, Вильгельм решил, что настало время разместить своих людей на ключевых постах в германском правительстве. В числе прочих он возвысил Альфреда фон Тирпица, сделав его морским министром. Как мы увидим далее, назначение Тирпица, прежде командовавшего германской эскадрой в Китае, значительно приблизило военно-морскую гонку с англичанами. Германский посол в Риме, Бернгард фон Бюлов, был назначен на пост министра иностранных дел. Его влияние на германскую политику было, возможно, меньшим, чем вклад Тирпица, но и он сыграл свою роль в подготовке тех шагов, что в итоге привели к войне.
