— Рейвен. — Брэндон нежно отстранил ее и посмотрел ей в лицо. Слезы еще струились у нее по щекам, но дыхание стало ровнее. — Где был твой отец?
Она издала слабый звук, он догадался по ее губам о словах, которые она произносила.
Ей было невыносимо трудно, когда, она прошептала:
— Я не знаю, кто мой отец. — Растерянная, она освободилась из рук Брэндона и встала с постели. — Мать не знала, который из них… их было много…
Брэндон не сказал ни слова, а полез в карман брюк, торопливо пошарил, вытащил коробок спичек и зажег свечу. Электричества почему-то не было. Пламя колыхнулось, вспыхнуло и с трудом осветило часть комнаты.
— И долго ты жила такой жизнью?
Рейвен запустила пальцы в волосы, затем обняла себя за плечи. Ох, она сказала уже и так слишком много, но было поздно отступать.
— Я не помню, чтобы она не пила, но когда мне было лет шесть-семь, она еще держала себя в руках. Она пела в клубах. Голос был довольно слабый, однако ее очень любили… — Рейвен помолчала и вытерла слезы. — Когда мне исполнилось восемь, она… ее поведение все труднее поддавалось контролю. И всегда были мужчины… Некоторые лучше, некоторые хуже. Один из них время от времени водил меня в зоопарк…
Девушка опустила голову. Свет свечи отбрасывал блики на ее тонкую ночную рубашку.
— Ей становилось все хуже, мне кажется, из-за крушения всех ее надежд. Она совсем потеряла голос, так как ужасно много курила и пила, разрушила свое здоровье. Иногда я ненавижу ее. Но временами — я знаю это — она сама ненавидела себя.
Рейвен принялась ходить по комнате, казалось, это приносило ей облегчение. Слова полились быстрее и свободнее.
— Она плакала, и клялась мне, и умоляла, чтобы я не испытывала к ней ненависти, все чаще и чаще обещала невозможное, и я ей верила. «Теперь» — было ее любимое слово. И сейчас все еще обещает, что «теперь» она начнет новую жизнь. Она любит меня, когда не пьет, и совершенно забывает обо мне, когда пьяна. Для меня это все равно как жить с двумя разными матерями, и ни с одной из них не легко. Когда она бывала трезвой, то считала, что мать и дочь единое целое. Она проверяла мои домашние работы, спрашивала, почему я на пять минут позже пришла из школы. Когда была пьяна, то готова была смести меня со своего пути. Помню, мне было двенадцать лет, и она три месяца и шестнадцать дней не пила. Однажды, придя из школы, я нашла ее на полу без сознания. В тот день она пыталась петь в каком-то затрапезном клубе, и это был полный провал. Позже она говорила мне, что сделала только один глоток спиртного, чтобы успокоить нервы. Но он был не один, конечно. — Рейвен дрожала, крепко сжимая руками плечи. — Холодно, — пробормотала она.
Брэндон встал и подошел к камину, положил лучинок для растопки, сгреб угли к решетке и прибавил дров. Рейвен из окна смотрела на ужасную грозу над морем. Молнии сверкали реже, но яростный грохот и дождь продолжались. Она задумчиво продолжила рассказ:
— И таких случаев было много. Однажды она работала разносчицей коктейлей в баре, где было маленькое пианино. Я ходила туда в день получки, чтобы она не истратила деньги прежде, чем я куплю еду. Это было относительно спокойное время. Она продержалась там шесть недель и завела любовную связь с менеджером. Он оказался одним из лучших ее мужчин. Я могла играть на пианино, когда там никого не было. Другой любовник, музыкант, научил меня основам композиции и сказал, что у меня хороший слух. Мама любила мою игру.
Менеджер — его звали Бен — спросил меня как-то, не хочу ли я играть в часы ланча? Он сказал, что я могу и петь столько, сколько выдержу, но тихо, вполголоса, и не вступая в разговоры с посетителями. Так я начинала. — Рейвен провела рукой по лбу. За спиной в камине трещали дрова. — Мы уехали из Хьюстона в Оклахому. Я скрыла свой возраст и получила работу певицы в клубе. У матери начался запой. Временами я боялась оставлять ее одну. Она не работала тогда и…
Раздался треск грома и сверкнула гигантская молния, Рейвен отпрянула от окна. Она хотела уже прекратить рассказ, чувствуя, что зашла слишком далеко. Но потребность выговориться, хотя бы раз в жизни, не давала ей умолкнуть.
— Мы нуждались в деньгах, тогда я решилась иногда оставлять ее дома, чтобы самой петь в ночном клубе. Единственно, что я забыла, — алкоголик любым путем добывает деньги, чтобы напиться. Всегда, независимо ни от чего.
Однажды ночью, во время моего выступления, она пьяная отправилась в клуб. Там я еще раньше познакомилась с Уэйном Меткалфом. В тот вечер он быстро оценил ситуацию. Он выпроводил ее, пока не разыгралась безобразная сцена. Потом он помог мне доставить ее домой и уложить в постель. Уэйн не читал нравоучений, не жалел, не давал советов. Просто поддерживал. Но она снова приходила пьяная туда, где я пела. И меня уволили. Затем был другой город, другой клуб, но и там повторялось то же самое, и мы очутились в ужасном положении. Когда я ушла от нее, мне не исполнилось еще восемнадцати… — Голос Рейвен дрожал, и она сделала передышку, чтобы успокоиться. — Как-то ночью я пришла домой с работы, а она вышла из кухни с огромной бутылкой полной вина. И я поняла, если не уйду от нее, то сойду с ума. Я уложила ее в постель, собрала чемодан, оставила ей все деньги, какие были, и ушла. Именно так. — Она закрыла лицо руками. — В первый раз в жизни я свободно вздохнула.
Слушая беспрерывный, но более спокойный стук дождя в окно, она продолжила:
— Певческую карьеру я начала в ночных клубах, где и увидел меня Хендерсон. Он продвинул меня. Была ли я честолюбива тогда? Не знаю. Обращаясь к прошлому, думаю, что все же была. После встречи с Хендерсоном посыпались контракты и начались звукозаписи. Передо мной распахнулись все двери. Господи, это было непостижимо и жутко, я не верила, что продержусь в таком напряжении даже несколько месяцев. Но Хендерсон сделал мне рекламу, и первый мой успех значил для меня очень много. А потом мне позвонили из больницы в Мемфисе.
Рейвен быстро ходила по комнате, тонкая шелковая ночная рубашка развевалась, когда она стремительно поворачивалась.
— Конечно, я поехала. Мать находилась в плачевном состоянии. Ее последний любовник избил ее и украл те гроши, которые у нее были. Она рыдала и, Господи, давала все те же самые обещания. Просила прощения, говорила, что любит меня, что ничего такого снова не повторится никогда, что, произведя меня на свет, она совершила единственный хороший поступок в жизни. — У Рейвен снова хлынули слезы, и она не пыталась уже их остановить. — Как только она смогла передвигаться, я привезла ее домой. Джули — она тогда уже была у меня — нашла хороший санаторий и знающего молодого доктора, Джастина Картера. Это замечательный человек. Он объяснил, что такое состояние у моей матери будет повторяться. — Рейвен в отчаянии повернулась к Брэндону, ее плечи вздрагивали от рыданий. — Я не желала этого знать! Я только хотела, чтобы он что-нибудь сделал. Он сказал мне: «Не теряйте надежды». А я ответила, что у меня ее нет. Наверное, он посчитал меня циником и напомнил мне, что алкоголизм — это болезнь и моя мать стала ее жертвой! Тогда я закричала что он ошибается, не она ее жертва, а я! Я была жертвой ее болезни, моей жизни с ней, ее мужчин. Ему легко было якобы с пониманием отнестись к моему несчастью, надев аккуратный белый халат, так я тогда подумала о нем. И я ненавидела ее, мою мать! — Рыдания Рейвен стали затихать. Она вытерла руками слезы. — Но я и любила ее. И еще люблю, — призналась она.
