«Сколько же?..» «Чего сколько?» — спросил и переспросил он себя. — «Не читал что ли?… Ведь не только ие читал, но и не…» — Он зажмурился. — «Если стану перечислять все „не“, то не хватит, пожалуй, и дня… Впрочем времени у тебя, товарищ Артамонцев, теперь много», — мысленно обращаясь к себе, не без издевки заметил он. Но, зацепившись за казалось бы мало что значащую фразу — «теперь много», рассудок тут же выдал ему несколько естественно напрашивающихся вопросов: «А много ли?» Можешь ли ты с уверенностью утверждать, что «теперь много?» Эти вопросы, на которые, будь в другой обстановке, он не без знания дела ответил бы, вызвали в нем сейчас непонятное негодование. «Хватит об этом думать!» — оборвал себя Артамонцев. И чтобы уйти от навязчивых вопросов и напрашивающихся ответов на них, заставил себя вчитываться в текст заметки стенгазеты, помешенной под заголовком «Наш здоровый смех».
Некий юморист, спрятавшийся под псевдонимом «Ехидна», поместил выдержку выступления из протокола профсоюзного собрания, на котором завхоз клиники отставной полковник К. К. провозгласил довольно необычную патриотическую инициативу.
«…Личный состав хозяйственного подразделения нашего сумаушедшего дома, — писал он, — в стратегическом плане всенародной перестройки предлагает в корпусах ненормальных переоборудовать оконные решетки. Вместо прежних, не эстетичных, нами решено силами умельцев из числа нашего контингента налаживать другие — декоративные, которые будут представлять ажурное переплетение виноградных лоз с листьями…»
Комментарий «Ехидны»
«Есть контрпредложение. Под плющ — лучше. Воздушнее, на дежнее, а главное, оригинальнее».
Позабавившись у «Психиатра», Артамонцев стал наблюдать за самими психиатрами. Их тени в белых халатах скользили по коридору то в одну, то в другую сторону. Именно тени. И именно скользили. Были видимы, но неслышимы. Ходили, словно на цыпочках, словно подкрадывались. Такое впечатление, догадался Артамонцев, складывалось потому, что переговаривались они почти шепотом и обуты были в мягкие тапочки. Ходили с неприступными, гордыми лицами.
Конвоиры обменялись ничего не выражающими взглядами и тотчас же опять уставились в одну точку перед собой. Опять ушли в свой сладостный мир служебных грез…
«У каждого они свои, — подумал Артамонцев. — И у каждого они тем интереснее, чем безынтересней реальная жизнь… Реальная, — повторил он про себя и тем же манером, скривив в иронии губы, спросил: — А реальная ли? Боже, что они знают об этом? А что знаю я? Хотя…»
На «хотя» его мысленный диалог с самим собой прервался. По обе стороны от себя он снова увидел своих конвоиров, которые еще мгновение назад застывшими истуканами сидели в своих креслах. Они возникли бесшумно, как привидения. «Вышколенные ребята», — одобрительно отметил он.
— Пройди! — грозно молвил детина справа.
Табло над дверью в кабинет главврача горело пронзительно зеленой надписью: «Прошу войти…»
И он вошел.
Профессор берет ручку, вертит ею, сосредоточенно постукивает по зубам и морщится… «Надо торопиться. Сегодня последний день. Тянуть больше нельзя…» Рука так и просится вывести давно готовое в голове заключение, состоящее всего лишь из одного предложения: «явных отклонений от нормы не установлено».
Рука-то просится, а логика вопиет. Написать такое — значит, поставить себя перед необходимостью объяснить массу несоответствий в биографии помещенного к нему человека и не меньший ворох его утверждений, бредовость которых заставила милицейских работников обратиться к психиатру… И то, что он не тот, за кого его принимают. И жена — не его жена. И дети — не его дети. И родился-то он не в захолустном городишке Закаталы, что в горах Азербайджана, а в Подмосковье пусть заштатном, но родном городке Щербинка. И что он не чабан, а ученый. И не просто ученый, а сотрудник знаменитого на весь мир МАГа — Международного агентства глобальных проблем человечества, — куда он был приглашен на работу из Интерпола, где работал в специальном исследовательском отделе. И что он не азербайджанец, как показывает закатальская милиция и настаивают якобы совсем незнакомые ему люди. И фамилия его не Новрузов, а Артамонцев. По-азербайджански он — ни бельмеса. Мол, ничего не понимает из того, что лопочат ему малыши, которые называют его «папой» и о чем горячо, сквозь слезы, нашептывает, настойчиво прижимаясь к нему, их мать…
Ничего этого вразумительно объяснить Гершфельд не мог. А коли так, не мог и не имел права написать: «отклонений от нормы не установлено».
Он покосился на довольно захватанную папку, на титуле которой четко выделялась эмблема щита и меча. Ее ему в первый же день в приложение к странному пациенту вручил следователь. Из папки упрямо выпирали острые кончики фотокопий десятка документов, свидетельств, справок… Одним словом, все то, что по мнению профессионалов составляет объективный образ преступника.
Гершфельд чуть ли не наизусть знал содержание каждой бумаги в папке. Но тем не менее, как только его начинали одолевать сомнения в объективности представленного, он всегда придвигал папку и снова и снова перечитывал каждый документ…
Протокол с места происшествия (копия; из показаний приводятся основные выдержки). Составлен следователем Калининского районного отделения внутренних дел (РОВД) Управления внутренних дел гор. Москвы капитаном милиции Александром Захаровичем Тюриным в присутствии двух понятых.
Сообщение о проникновении постороннего в квартиру врача-стоматолога гр. Зубриенко Валерия Леонидовича поступило в 17 часов 42 минуты. Следователь прибыл на место происшествия в 18 часов 07 минут…
Хозяйка квартиры, гр-ка Зубриенко Мимилия Ильинична (27 лет, старший преподаватель английского языка инженерно-строительного института), заставшая в своей квартире постороннего и сообщившая о случившемся, утверждает, что нарушитель не предпринимал попыток к бегству, вел себя корректно по отношению к ней и говорил следующее:
«Я бывший хозяин этой квартиры. Зовут меня Артамонцев Мефодий Георгиевич. Работа моя была связана с частыми, продолжительными разъездами. В основном за рубеж…»
Она спросила, в каких странах ему довелось побывать. Онответил: «Почти во всех». Ей это показалось странным и она поинтересовалась, владеет ли он каким-либо иностранным языком. Этот гражданин ответил, что знает английский, французский и может объясняться по-испански. Его внешность не внушила ей доверия. Она спросила по-английски, куда он ездил в последний раз.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
