в объятия. Наклонив голову, он нежно прижимает свои губы к моим. — А что делают твои яичники?
Крепко обнимая его широкие плечи, я, затаив дыхание, говорю: — Ча-ча-ча. Но они только что заметили ту твердую выпуклость в твоих штанах, которая давит на мое бедро, и теперь они вот-вот потеряют сознание.
Он медленно и злобно улыбается. — Мы не можем этого допустить. Давай дадим им что-то, чтобы они не потеряли сознание.
Его губы впиваются в мои в глубоком, страстном поцелуе.
Хотя мы были в разлуке всего несколько дней, мы оба, видимо, проголодались друг по другу, потому что стоим так бесчисленное количество минут, наши тела и языки сплелись, пока мы оба не начинаем тяжело дышать, а я не погружаю пальцы в его волосы и не прижимаюсь к нему. Я уверена, что только сила его рук удерживает меня в вертикальном положении.
Затем он отрывается, оставляя меня задыхаться.
— Привет. — Его голос низкий, грубый и теплый от подавленного смеха.
Я открываю глаза и вижу, что он улыбается мне, его роскошные голубые глаза полуприкрыты и мерцают от веселья.
Я пробормотала: — И тебе привет. И прекрати смеяться надо мной. Я не виновата, что ты такой сексуальный.
Он наклоняется, хватает меня за задницу и сжимает. — Это не я тут сексуальный, дорогая. Ты выглядишь абсолютно съедобной.
— Я позаимствовала это у Джиджи.
Когда он выгибает брови, я говорю: — Ты сказал надеть платье, но у меня есть только то синее платье, которое ты уже видел, и у меня не было времени ходить по магазинам, потому что я погрязла в работе, поэтому я позвонила Эдмонду сегодня днем и попросила ее номер телефона. Я подумала, что мы могли бы носить примерно одинаковые размеры.
Платье, которое Джиджи одолжила мне, - это красное шелковое платье без рукавов с глубоким декольте, которое мне пришлось скрепить булавкой, чтобы грудь не выпала. Ее декольте, бросающее вызов гравитации, вероятно, удерживает вырез на месте без посторонней помощи, но моему нужно немного помочь.
Обхватив одной ладонью мой затылок, а другой - ягодицу, Джеймс говорит: — Она не может выглядеть в нем так же хорошо, как ты. Я хочу сорвать это платье с твоего тела зубами.
Он снова целует меня, жадно, до дрожи. На этот раз, когда он отрывается, я смеюсь.
— Боже мой. Я мертва. Ты убил меня.
Что-то острое и темное мерцает в глубине его глаз. — Не говори так.
Я дразнилась, поэтому лаконичный тон его голоса меня удивляет. — Я сделала тебе комплимент, глупыш. Я имела в виду, что ты отлично целуешься.
Его настроение сгущается грозовым облаком. Он отстраняется, его плечи сжимаются, а улыбка исчезает. — Ты готова идти?
— Конечно, — говорю я, смущенная. — Как только ты объяснишь мне, чем я тебя расстроила.
Он открывает рот, чтобы ответить, но закрывает его снова. Потом отводит взгляд, нахмурив брови, и проводит рукой по волосам. — Я не могу этого сделать, не перейдя на личности. Очень личные личности.
Он поворачивает взгляд ко мне и впивается в меня. — Я буду честным с тобой, если ты хочешь, но я говорю тебе прямо сейчас, что ты не хочешь этого слышать. Твои правила. Твой выбор.
Внутри меня вспыхивает война.
Конечно, я хочу услышать, что именно вызвало такое изменение в его поведении... но я также не хочу. Очевидно, что он не хочет мне рассказывать, что он думает, что этот рассказ что-то изменит между нами. Я ценю, что он дает мне выбор, но для человека с таким воображением, как у меня, неопределенность опасна.
Три месяца, Оливия. Ты в Париже всего три месяца. Не напрягайся. Оставь все как есть.
Джеймс смотрит на меня, ждет.
Я говорю: — Я чувствую себя очень амбивалентно насчет этого.
Он кивает, его взгляд ищет меня. — Я тебя понимаю.
Мне нравится, когда он так говорит. Этой короткой фразой можно было бы решить столько споров. — Может, мы могли бы пойти на компромисс?
— Какой компромисс?
— А что, если ты просто скажешь мне, или то, что я сказала, как-то связано с твоей работой?
Его глаза расширяются. Он грубо повторяет: — С моей работой.
Почему он выглядит таким удивленным? — Да. Твоя работа. Те портреты, которые ты нарисовал, Перспективы скорби. Смерть для тебя - это что-то важное. Да?
Мышцы на его челюсти сжимаются снова и снова. Он смотрит на меня так пристально, что я думаю, он мог бы обжечь меня своим горячим взглядом. Когда это наконец происходит, его ответ осторожен.
— Скажем так, это... деликатная тема.
Я изучаю его выражение лица, убежденная, что он говорит мне правду, а также, что он не хочет, чтобы я зашла еще дальше.
Наблюдая, как он так напряженно ждет, когда я заговорю, я решаю, что тоже не хочу.
Я уже знаю, что смерть коснулась его так же, как и меня. Нет необходимости в эксгумации могил.
— Ладно.
Его глаза насторожены. — Ладно?
Я киваю. — Мы уже договорились, что не будем делиться своими печальными историями. Я понимаю, что ты не хочешь говорить о своих, потому что я точно не хочу говорить о своих. Так что... ладно. Отныне, если кто-то из нас не хочет вдаваться в детали чего-то, мы просто скажем: деликатная тема. Это будет нашим кодовым словом. Безопасная фраза, технически. Договорились?
Грозовая туча над его головой испаряется с головокружительной скоростью, оставляя его плечи расслабленными, а глаза улыбающимися. Прижимая меня к груди, он говорит горловым голосом: — Что ты знаешь о безопасных словах, дорогая?
Тепло в его взгляде говорит мне, что он знает очень много. — Я... читала о них. В книгах.
Он бормочет: — Правда? — и прижимается лицом к моей шее, нежно покусывая мышцу над ключицей. На этот раз он обхватывает мою задницу обеими руками.
Затем он целует меня до тех пор, пока почти все мысли не искореняются из моего сознания.
Каждая мысль, кроме воспоминания о том, как его глаза так быстро изменились со светлых на темные, когда я сказала, что он убил меня.
У меня закрадывается подозрение, что это воспоминание останется со мной надолго.
***
— Книжный магазин?
Стоя рядом со мной в тени лип на тихой мощеной аллее, Джеймс улыбается и сжимает мою руку. — Не просто книжный магазин. Книжный магазин Шекспир и компания - пожалуй, самый
