class="p1">Я кивнул взводному арбалетчиков.
– Сними этого болтуна!
Раздался щелчок, загудел металл дуги, и вылетевший болт угодил оппозиционеру в подреберье, высунувшись с противоположной стороны, пробив руку в районе предплечья.
– Не жилец! – прокомментировал восседающий рядом со мной на коне полковник Бронислав, глядя на заваливающееся тело, рухнувшее прямо в толпу.
Площадь, словно раздавшийся в небесах гром, взорвалась негодующими криками. Из толпы взметнулись вверх руки, кулаки, многие сжимали дубины и оружие.
В это время ротные колонны моих полков спешно переправлялись по мосту. Первые ротные коробки уже занимали причалы. В это же время бледный, словно снег, посадник Артемий Астафьевич выдвинулся на край помоста. Он понимал, что сейчас решается не только его судьба, но и определяется дальнейшая участь города.
– Братие! – над площадью разнёсся взволнованный голос посадника. – Вижу, у Смоленска нет воли стать за княжа Владимира, за его кривду! Мы – вольные люди, а не холопи, а потому сами вольны призывать на княжение любого нам князя…
– И этого говоруна сними! – приказал замку, тот лишь молча кивнул и вскинул арбалет.
Посадник заодно с тысяцким при вторжении войск Ростислава Мстиславича повели себя очень некрасиво. Мало того что даже не попытались оказать интервентам сопротивление, они сами перешли на их сторону, быстро поддавшись увещеваниям дорогобужца, обещавшего всем вместе и каждому в отдельности золотые горы.
– …За старину! – надрывал голосовые связки посадник, его поддерживали отдельные выкрики из толпы:
– Не хотим во Владимира кабалу!
– Мы не холопи!
– Смоленск – вольный град!
Но в толпе слышались и голоса моих сторонников.
– Не брехай, посадник!
– Мы за Владимира!
Было видно, как собравшийся на площади народ разделялся прямо на глазах, в отдельных местах среди горожан встали вспыхивать стычки.
– Братие! Бей княжьих прихвостней! С моста их… – Это были последние слова посадника, он захрипел, захлёбываясь собственной кровью, и стал заваливаться на настил.
– На мост!
– Хватай князя!
Толпа разделилась, и часть народа, размахивая дубинами, устремилась к причалам, а другая начала напирать на скучковавшихся вокруг меня ратьеров.
Набегавшие на причал мужики походя были встречены копейщиками и посечены стрелами, переправа войск не останавливалась ни на минуту.
Те, кто намеревался наброситься на меня, тоже так и не сумели прорваться и достичь своей цели, так как были остановлены той частью горожан, что заняли в этом споре мою сторону.
Вече превратилось в побоище! Люди сцепились в общей свалке, словно две стаи бродячих собак: размахивали кулаками, переплетались руками и ногами в борьбе, таскали друг друга за волосы и бороды. По земле катались людские клубки, об них спотыкались стоячие, и образовывались огромные кучи-малы из вцепившихся друг в дружку борцов.
Дерущийся народ где сам подавался в стороны, а где и раскидывался ударами щитов – на площадь вступал строй пехоты десятой роты. Эта колонна, словно ледокол, рассекая толпу, медленно продвигалась к воротам. А у ворот уже стреляли из луков – ратьеры расстреливали вооружённых ополченцев, пытающихся вернуть утерянный контроль над воротной башней.
Следом за десятой ротой двигались поротно другие батальоны, вытянувшись длинной змеёй от Заднепровья, по мосту и до ворот Окольного города.
А бурлящая Вечевая площадь на это движение войск практически не обращала внимания. Люди, словно на арене Колизея, азартно дрались друг с другом. Сунувшиеся было к колоннам несколько десятков вооружённых ополченцев были сразу же проткнуты копьями. Наглядный урок подействовал, остальные горожане из числа моих политических противников предпочитали выяснять отношения с каким-либо соседом напротив, являющимся сторонником князя, при этом напрочь игнорируя входящие в город войска.
А вообще творящееся сейчас на площади действо мне сильно напоминало здешние праздники, вроде Масленицы, когда, подкрепившись блинами, на лёд Днепра сходился чуть ли не весь Смоленск и начиналась «потеха». Конец шёл на конец, улица на улицу, лодочник на гончара, и начиналось всамделишное кровопролитие – на лицах людей появлялись разбитые в кровь носы и губы, глаза украшались синяками, и трещали рёбра от дружеских объятий. Единственное отличие тех гульбищ от наблюдаемого мною сейчас зрелища заключалось в наличии в руках у некоторых вечников разного рода вооружения – от простых палок и камней до профессиональных мечей и копий. А так, людская свалка как свалка, где лупцевали и дубасили друг дружку, уже особо не разбираясь, кто правый, кто левый, кто за Сталина, кто за Путина. Все политические предпочтения были позабыты, и народ просто, со всей широтой славянской души, погрузился в пучину русского бунта, бессмысленного и беспощадного.
И только тогда, когда первые колонные втянулись в город, побоище на Вечевой площади стало стихать. Бунтовать и дальше моим недоброжелателям уже было поздно, хотя подобные крамольные мыслишки средь многих из них нет-нет да проскакивали. А самое главное, спустив пар в драке, народ просто физически выдохся. Я их понимал и даже не собирался наказывать бунтовщиков из числа мизинных людей. Трудно расставаться с вольницей, пусть даже иллюзорной. Ведь каждый свободный горожанин мужского пола уже считался воином-ополченцем, а тут, по воле князя, в городе появляется новая неизвестная сила – пехотные панцирные полки.
Да и смоленские бояре, естественно, ввод войск в столицу княжества не одобряют, ведь, как говорится, князья приходят и уходят, а бояре остаются на своей земле. В открытую против меня из бояр никто не выступил, а вот их люди, как вскоре выяснилось, были замечены в вечевом побоище на стороне моих противников. Ясно, по чьему науськиванию они там дрались, но и на это я пока закрыл глаза.
Высыпавшие на улицы Окольного города люди, в основном женщины и дети, многочисленные холопы, лишённые права присутствия на вечевых сходах, с двояким чувством страха и любопытства смотрели на марширующие, вытянувшиеся длинной железной змеёй войска.
Пока всё шло согласно разработанному плану. Местные ополченцы с боярами вооружиться для какого-либо серьёзного, организованного сопротивления явно не успевали. Эксцесс на вечевом сборе хоть и случился, но все обошлось для меня благополучно, как, впрочем, и для города, отделавшегося малой кровью.
Как уже говорилось, последние десятилетия, с того момента, как детинец был уступлен церкви, смоленские князья со своими дружинами квартировали за пределами городских стен, в специально обустроенных для этих целей княжьих дворах. Поэтому приход князя в городские пределы не только с дружиной, но и вдобавок с многочисленным пешим войском очень и очень многим горожанам, а особенно вельможам, не понравился. Ещё бы, ведь введённые в столицу войска по своей силе будут явно превосходить смоленское вечевое ополчение. А что это в потенциале означает? Конец «дерьмократии» и начало княжеского авторитаризма. Для данного исторического периода смена раннефеодального строя на более продвинутый монархический станет громадным
