Оба наркома рывком поднялись со своих мест:
— Разрешите идти, товарищ Сталин?
— Идите. И ещё, — за окном вновь ударил гром, — народный комиссариат водного транспорта недолго и восстановить. Может быть, кто-нибудь из вас имеет желание возглавить его?..
[04.08.1940, 10:54 (брл). Мюнхен, движущийся автомобиль]
На заднем сиденье автомобиля сидят двое мужчин в гражданской одежде. Один явно не по погоде одет в долгополый плащ, на голове его шляпа, на носу — тёмные очки. Другой одет в обычный, хотя и несколько старомодный, костюм, а шляпы у него вовсе нет. Тот, что без шляпы, внимательно изучает какие-то бумаги, второй терпеливо ждёт, периодически посматривая в окно на проплывающие мимо виды Мюнхена. Водитель отделён от этих двоих стеклянной перегородкой. Наконец, мужчина без шляпы прекратил читать, выпрямился, и поражённо уставился на второго:
— Неужели Вы это всерьёз?
— Увы.
— Но это же чушь! Ересь! Путешествие во времени, гостья из будущего, друг, переместившийся в Берлин из России. Какой-то бред. Этот Ваш Лотар — просто обычный сумасшедший, которому самое место в концлагере.
— Я так не думаю, господин профессор. Лотар показался мне мальчиком весьма смышлёным, отнюдь не сумасшедшим. Его привезли ко мне прямо с поля, из трудового лагеря, где их отряд гитлерюгенда собирал красную смородину по трудовой повинности. Ему даже руки не дали помыть, не то что переодеться. Мальчишка так и ввалился ко мне в кабинет в рабочей одежде и с руками, по локоть вымазанными в ягодном соке. И что бы Вы думали? Он ничуть не потерял присутствия духа, не испугался и сразу добровольно согласился на сотрудничество. Оказывается, он и сам собирался прийти в гестапо и всё рассказать, только не знал, куда идти. Ко мне его бы просто не пустили, а районные отделения… согласитесь, это не их уровень.
— Всё равно. Простите, но делать столь серьёзные выводы на основании слов какого-то мальчишки…
— У нас есть не только его слова.
— А что ещё?
— Вот, взгляните.
— Что это такое?
— Артефакт из будущего. Материальное доказательство.
— Ерунда какая-то. Марс. Молочный шоколад. Причём тут шоколад? Что Вы мне голову морочите? Мало того, что почти похитили меня во время прогулки ради такой вот с позволения сказать «беседы», так ещё и издеваетесь?! Если я арестован, то так и скажите, не нужно издеваться над пожилым человеком!
— Я уже приносил Вам свои извинения за несколько эээ… излишне резкие движения моих людей. Поверьте, Вашу шляпу в лужу они уронили и наступили на неё совершенно случайно. Я заплачу Вам за неё.
— Да причём тут деньги?! И вообще, что это за дурацкий маскарад? Простите, господин Мюллер, но в этой шляпе, в тёмных очках и плаще жарким летним днём Вы напоминаете мне персонажа из скверного художественного фильма. Для полноты картины Вам недостаёт только чёрного зонтика и надписи «шпион» на спине.
— Это прежде всего в Ваших интересах, профессор. С некоторых пор знакомство со мной может дурно отразиться на здоровье.
— Какая новость! А мне вот, откровенно говоря, всегда казалось, что знакомство с шефом гестапо КАК ПРАВИЛО дурно отражается на здоровье.
— Я не это имел в виду. Обстоятельства несколько изменились. Скажите, Вам известно, что Гейдрих помещён под домашний арест?
— Эээ… Первый раз слышу про это. Гейдрих? Он же любимчик Гитлера!
— Вот именно поэтому его арест всего лишь домашний. И я серьёзно опасаюсь того, что сам буду арестован после возвращения в Берлин. И мой арест будет уже не домашним, а обычным.
— Но… что происходит?
— Насколько мне известно, всю полноту картины пока вижу только я, а теперь вот ещё и Вы, профессор. Проход в будущее — реальность. Причина ареста Гейдриха и этот проход — звенья одной цепи.
— Чушь какая. Но даже если так, если всё так, как Вы говорите, то зачем, почему Вы обратились именно ко мне, обычному престарелому профессору географии?
— Во-первых, из-за Ваших геополитических взглядов, профессор.
— А я никогда их не скрывал. Я всегда утверждал и утверждаю, что континентальный евразийский блок — единственный разумный путь для Германии. Союз Берлин-Москва-Токио невозможно задушить, это аксиома евразийской политики!
— Я знаю об этих Ваших взглядах, профессор. Раньше я мог бы и поспорить с Вами, но теперь…
— Что «теперь»? Что-то изменилось?
— Но Вы же читали протокол, господин профессор. Война с Россией — дело решённое, это даже не обсуждается. Вот только Лотар приоткрыл нам будущее. И теперь можно с уверенностью утверждать, что это будет самоубийственная война. Германию раздавят, разорвут и… в общем, «горе побеждённым».
— Так и пошли бы с этим Лотаром к Гитлеру, что Вам нужно от меня?!
— Думаете, Гитлер стал бы слушать? Если к нему попадёт Лотар, то война с Россией, пожалуй, начнётся ещё в этом году.
— Возможно. Этот недоучка всегда был слишком высокого мнения о своей выдающейся непогрешимости. Он извратил, переиначил всю мою теорию! Когда я в последний раз разговаривал с ним, то прямо сказал, что он толкает Германию к краху, к бездне! Он и этот его ненаглядный Риббентроп. Это же надо было додуматься…
— Перестаньте. Я ничего не слышал, а Вы ничего не говорили.
— Простите, увлёкся. Но Вы сказали «во-первых». Это подразумевает как минимум «во-вторых». Каковы иные причины?
— Но Вы же умный человек, господин профессор. Вы уже и сами давно догадались, что это за «во-вторых». Конечно же, во-вторых я обратился к Вам из-за Ваших учеников.
— Из-за учеников или из-за ученика?
— Хорошо, Вы правы. Из-за ученика. Когда Вы в последний раз виделись с ним?
— Весной, в начале мая он приезжал ко мне в гости.
— Но ведь Вы можете быстро связаться с ним, возникни такая необходимость? Связаться напрямую, наплевав на имперскую безопасность.
— Предположим.
— Война с Россией — самоубийство.
— Согласен. Даже если мы и разобьём русских, что само по себе сомнительно, особенно в свете того, что Вы мне тут наплели о пришельцах из будущего. Так вот, даже если мы и разобьём русских, то всего лишь станем лёгкой добычей англосаксов.
— Необходимо убедить фюрера, что война с Россией не только не отвечает интересам Рейха, но она просто губительна для него. Рейх не переживёт такой войны.
— Думаете, Гитлер станет слушать меня? И, честно говоря, я ему уже про это говорил, пусть и не столь откровенно. Результат равен нулю, он будто бы в каких-то отвлечённых эмпиреях обитает.
— Вы правы, профессор, Вы совершенно правы, увы. В отношении России Гитлер глух к голосу разума. И, тем не менее, я считаю, что нужно попытаться донести информацию из будущего до фюрера. А уж гестапо, пока я им руковожу, окажет в этом всемерную поддержку.
— Что Вы сейчас сказали?
— Красивый, говорю, город Мюнхен. И девушки тут красивые…
Глава 15
— … Нет, Лен, что такое «олбанский йазыг» и чем он отличается от албанского языка мне уже понятно, — не соглашаюсь я с Ленкой. — Только извини, но это уже даже не «олбанский йазыг».
— Почему?
— Олбанский йазыг, он же язык падонкаф — это «превед медвед», это «кросавчег», это «ржунимагу», это «адынадынадын». А тут… тут не олбаский йазыг, а простая безграмотность.
— Как ты их различаешь?
— Очень просто. Олбанский йазыг — это намеренный отказ от нормы. Только вот ты забываешь, что для того, чтобы намеренно отказаться от нормы, эту самую норму нужно хотя бы знать. Иначе как ты от неё откажешься, если не знаешь? И я не верю, что человек, который пишет «граммотность», «девченка», «колличество», «циган» или «через-чюр» делает такие ошибки намеренно. Они просто не знают, как правильно, а взять в руки орфографический словарь и посмотреть отчего-то не хотят. Причём учти, у меня самого по русскому четвёрка, то есть это я не все ошибки нашёл наверняка.
— Да ладно тебе, — машет рукой Ленка. — Саш, ты придираешься. Понятно, что написали, ну и ладно. Не всё ли равно, какая там буква в середине слова?
— Не всё равно. Потому что иногда такое напишут, что смысл слова приходится буквально угадывать.
— Гонишь.
— Отнюдь. Дай сюда карандаш, — я отбираю у Ленки карандаш, пишу на бумажке слово «йозджегг» и спрашиваю: — Что это такое?
— Ммм… — отвечает Ленка.
— Не парься, это просто ёжик, — говорю я. — Но это ещё ладно, это не самое страшное. Тут ещё можно предположить особо извращённый, доведённый до гротеска, диалект олбанского. А вот тебе пример из жизни.
Я крупно написал карандашом слово «врочи» и спросил:
— Это что написано?
— «В ночи»? — неуверенно предположила Ленка.
— Не-а. Это врачи. Или вот, — пишу я слово «рыца». — Угадаешь?
— Рыльца? Рыцарь?
— Оба раза мимо. Это «рыться». И так сплошь и рядом, Лен. У вас что тут, грамотность отменили уже за ненадобностью, да? Или вместо неё ввели «граммотность»?
