Таким образом, единственным регентом, управлявшим государством с неограниченной властью, остался Меншиков, и, по-видимому, были приняты все меры для упрочения этой власти. Чтобы не дать императору попасть под чужое влияние, князь немедленно перевез его в свой дом на остров и окружил надежными людьми, а 25 мая устроил торжественное обручение его со своей старшей дочерью, 16-летней княжной Марьей Александровной, которую после этого стали поминать в церквах великой княжной и нареченной невестой императора; 34 тысячи рублей назначено было на содержание ее особого двора. Еще раньше, 13 мая, Меншиков получил от императора давно желанное звание генералиссимуса. Таким образом, имея под своею властью все сухопутные и морские силы государства, подчинив своему влиянию юного государя, которого он в скором времени надеялся привязать к себе неразрывными узами, Меншиков мог, наконец, считать себя в полной безопасности от всяких интриг и ударов судьбы.
Да и откуда было явиться новой опасности? Все враги, все подозрительные люди удалены, сосланы, сделаны безвредными, а те, от которых нельзя было отделаться, обласканы, осыпаны милостями и, по-видимому, превратились в лучших друзей “светлейшего” князя. Остерман, единственный способный человек, который мог бы заменить Меншикова, не опасен; у него нет связей, знать смотрит на него свысока, он не может, следовательно, рассчитывать на первую роль, не может обойтись без опоры, а кто же может служить ему лучшей опорой, как не Меншиков, которому он столь многим обязан, который доверил ему такое важное и ответственное дело, как воспитание императора? Уж на Остермана-то, очевидно, он может рассчитывать. Знать также, по-видимому, перестала относиться к нему враждебно с тех пор, как он перешел на сторону великого князя. И Меншиков делает все, чтобы окончательно привязать ее к себе. Голицыны и Долгорукие получают важные должности; один из последних, князь Алексей Григорьевич, назначен гофмейстером при великой княжне Наталье Алексеевне – место очень важное по тому влиянию, какое великая княжна имела на брата; сын этого Долгорукого, молодой князь Иван Алексеевич, пострадавший за участие в кружке Девьера, снова приближен ко двору и назначен гоф-юнкером императора. Это ли не заслуживает благодарности?
Меншиков ошибался. Люди, которыми он окружил императора, которых он осыпал, по его мнению, милостями, не могли быть его друзьями. Слишком еще свежи были в памяти его прежние обиды, слишком хорошо знали все его высокомерие и завистливость, не допускавшие в других и тени самостоятельности. Да и сами милости его, выскочки, человека, которого они считали гораздо хуже себя, только раздражали. Ему льстят, перед ним рассыпаются в изъявлениях благодарности и преданности, но его ненавидят по-прежнему, даже больше, если это только возможно. И при первой возможности свергнуть это ненавистное иго, все эти новые друзья, конечно, не замедлят превратиться в неумолимых врагов.
Эта возможность скоро явилась. Постоянная удача сделала этого “баловня счастья” беспечным; беспечность была причиною целого ряда промахов, приведших к роковой, хотя, по всей вероятности, в конце концов и неизбежной развязке.
Этот умный и ловкий человек, любимец двух государей, сумевший сохранить их любовь и доверие, несмотря на все свои провинности, в каком-то непонятном ослеплении совершенно не подумал о том, чтобы заслужить такую же любовь и доверие со стороны нового императора. Бывший пирожник мало-помалу разучился гнуть спину перед кем бы то ни было. Для его повелительного, деспотического нрава не было теперь никакой сдерживающей узды. В юном императоре Ментиков видел только 12-летнего мальчика, которому он, в качестве будущего тестя, служит опекуном и от которого поэтому вправе требовать повиновения. Нужно отдать ему справедливость, он настоящим образом понял свои обязанности по отношению к императору, понял, что последнему надо долго и много учиться, чтобы стать достойным преемником своего великого деда. Понимал это и Остерман, в лице которого князь дал Петру прекрасного воспитателя. Но Остерман не менее хорошо понимал свои собственные выгоды. Этот мягкий, обходительный, всем улыбающийся человек скрывал под своею непритязательною внешностью величайшее честолюбие. Чтобы достигнуть своей цели, ему надо было прежде всего приобрести любовь своего питомца, а для этого достаточно было только выказывать снисходительность, не налегать с учением и сваливать всю вину стеснительных мер на “светлейшего” князя. Совершенно иначе поступал последний. Он разыгрывал роль строгого ментора, не потакал стремлению мальчика к удовольствиям, требовал отчета во всех поступках...
Первое время мальчик покорно подчинялся этому контролю. При жизни Петра I и Екатерины он находился в тени; за ним не ухаживали придворные, не баловали его лестью. В Меншикове он привык видеть человека, перед которым все преклоняются. Наконец, он был уверен, что обязан ему возведением на престол... Но теперь положение его сразу и совершенно изменилось, и скоро он начинает смотреть на вещи иными глазами. Ему так часто, так красноречиво напоминают, что он самодержавный император, что он может делать все, что ему угодно... Все, что угодно... Но ведь это злая насмешка... Он вовсе не хочет учиться, он любит езду верхом, любит псовую охоту, а между тем, во всем надо спрашиваться у князя и чаще всего получать отказ. Барон Остерман, правда, также стоит за ученье, но он гораздо снисходительнее и, наконец, он также подчиняется требованиям светлейшего князя. И в душе мальчика все сильнее и сильнее разрастается недовольство строгим опекуном.
Невеста ему также не нравится. Рассказывают, что бедная княжна, очень любившая своего первого жениха Сапегу, упала в обморок, когда отец впервые сообщил ей об ожидающем ее счастье. Шестнадцатилетняя, вполне развитая красавица, конечно, не могла питать никакого чувства к своему мальчику-жениху. В его обществе ей было не по себе; она неохотно принимала участие в его забавах и казалась мальчику скучной и противной. То ли дело тетя Елизавета Петровна! Та, несмотря на свои 17 лет, была ему совсем под пару по живости характера, по страсти к увеселениям и прогулкам, к шуму и движению. И она также не любила князя, разлучившего ее с сестрой. Не любила его и великая княжна Наталья Алексеевна, имевшая на брата большое влияние.
Все это не ускользнуло от зорких глаз придворных, и вот все потихоньку, но систематически начинают раздувать это недовольство, а больше всех обласканные князем Долгорукие. Петру нашептывают, что он ничем не обязан Меншикову, что он взошел бы на престол и без его содействия, указывают на беспредельное честолюбие князя, напоминают об участи несчастного Алексея... Но еще сильнее, чем эти нашептывания, действует неосторожное поведение самого Меншикова.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
